Неуязвимых не существует - Басов Николай Владленович Страница 11

Я думал иначе. Он находился уже метрах в тридцати от меня, да еще чуть сбоку, когда я поднялся на ноги. Но поднявшись, тут же присел в эдакий шпагат, подложив под себя правую ногу, согнутую в колене, а левую вытянул назад для лучшей опоры. Эта позиция обеспечивала человеку наивысшую устойчивость при выстреле. Обеими руками я стиснул гранатомет, поймал в прицел заколотого и выстрелил.

Он тоже выстрелил, но чуть раньше, чем следовало, потому что не успел повернуться ко мне, и очередь из его пулемета легла правее, метрах в десяти. Но с другой стороны, если бы он стал ждать и довернулся до конца, он вообще бы не успел выстрелить, потому что мгновение спустя, когда я поднялся с земли, снова отброшенный отдачей, он уже лежал неопрятной кучей на земле и горел, как дымный, сыроватый костер.

Я снова рванул вперед и чуть вбок, пребывая в твердой уверенности, что для этих тугодумных мутантов все творится слишком быстро. Они еще несколько секунд будут рассматривать горящего приятеля, и даже если не захотят скорбеть по нему, то по крайней мере припомнят его имя. А эти секунды я собирался использовать на всю катушку.

Конечно, в идеальную позицию – с обратной от охранников стороны сваленных в кучу бетонных блоков – мне прорваться не удалось, через пару секунд снова кто-то полосовал рядом со мной воздух из пулемета, но до последнего из охранников на площадке с машинами мне осталось метров семьдесят. А это для моей пушки все равно подходило.

Я прицелился в него, но что-то помешало мне выстрелить. И я ждал, медлил, разглядывая своего противника через прицел, пока не пришла пора сматываться от очередей, которые с холма исхлестали все пространство, где, по идее моих противников, я должен был находиться.

Дело было в том, что этот парень не торопился. Он не очень спешно подкатил к краю охраняемой площадки, выдвинул какой-то из прицелов, разглядывая своего заколотого, а теперь погибшего приятеля, постоял, словно пожалел, что они так и не доиграли партию в нарды или наоборот, порадовавшись, что теперь не придется отдавать грошовый должок за выпивку, убрал оптику на затылок, а потом принялся крутить головой, оценивая ситуацию и высматривая меня.

Это было не просто тупоумие, это была какая-то невероятная, невиданная уверенность в своей силе, и настолько убедительная, что требовала внимания. По крайней мере, стрелять с бухты-барахты в него мне расхотелось. Я стал присматриваться, раздумывать и оценивать его всерьез.

Это и в самом деле был огромный мутант, таких я прежде не видел. В нем было килограммов под пятьсот живого веса, а в доспехах он выглядел просто как динозавр, которому ничто не может бросить вызов. Даже стандартное оружие в его лапах казалось игрушечным, и что странно, пулемет Гатлинга у него не был приторочен намертво, а держался в специальных скобах, и снизу торчала даже прямоугольная рукоять, которую он сжимал в кулаке, словно обычный автоматик. Доспехи у него были толщиной в пару сантиметров отменной стали, так что голова, имевшая почти нормальный размер, казалась крохотным пупырышком между могучими, невероятными плечами.

В общем, на него стоило посмотреть, но, налюбовавшись, я все-таки преодолел неуверенность, зашел слева, хотя чрезмерного преимущества мне это не давало, ведь он крутил своим пулеметом так же легко, как девицы крутят веер, поймал его на мушку и выстрелил. Удар в поясную пластину, поближе к его гранатомету, несомненно полному примерно таких же цацек, какой я в него пальнул, рассыпался таким взрывом, что даже я на расстоянии тридцати метров чуть не взлетел в воздух. Но когда пыль с дымом улеглась, я понял, что гранатомет так и не сдетонировал, а парень не только жив, но и собирается подняться на ноги, одновременно выискивая меня своим пулеметом.

Я нырнул за крохотный бугорок, прокатился, поднялся на ноги, пробежал метров сорок ближе к машинам, понял, что сейчас меня начнут загонять в ловушку огнем с холма, и сделал самую трудную вещь на свете – побежал назад. В бою возникает какая-то инерция, если ты только что убежал от чего-то или кого-то, то даже повернуться туда, откуда грозит опасность, очень трудно, а бежать от свободы и вовсе… Но я все-таки смог. И это оказалось правильно.

Парень уже собрался меня преследовать и пер вперед, мне наперерез, как лавина. Да только я за всей этой пылью, поднятой пулеметами с холма, да и его собственными упражнениями в пальбе, уже стоял метрах в двадцати от него и сбоку, что снова давало мне возможность прицелиться, не попав под его огонь… Отсюда, с такого расстояния, я увидел крохотный просвет между главной кирасой, сдвинутой первым взрывом, и стальными нагромождениями, закрывающими его пах и задницу. Дыра была всего-то в десяток сантиметров, ее и разглядеть без прицела было почти невозможно, но я разглядел – исключительно потому, что у меня остался всего один выстрел. Если бы я промахнулся, можно было бы сдаваться, поднимать руки и надеяться, что меня расстреляют сразу, а не будут мучить и издеваться.

Я прицелился, потом решил не рисковать, выровнял дыхание, успокоил руки, даже слегка расслабил кисти, хотя это грозило вывихом, и плавненько, как в песне, нажал на гашетку. Выстрел на этот раз не отбросил меня назад, просто пустая четырехстволка унеслась за плечо, смазав меня по скуле так, что что-то хрустнуло перед ухом.

Но противник мой, который так и не понял, почему я вернулся, и даже не успел толком меня разглядеть, повалился на землю. Из развороченного бока у него коптило таким смрадом, что хотелось убегать не только из-за страха, но и от отвращения. Но у меня еще было к нему дело, поэтому я подскочил, уперся, чуть повернул его и попытался найти его гранатомет на поясе. Я нашел, но, во-первых, он придавил оружие своей тушей к земле так, что мне ни в жизни его было не вытащить, а во-вторых, это была очень сложная, многозарядная барабанная система, и едва я это понял, пришлось засомневаться в своих силах – пользоваться этой бандурой я все равно не мог бы, не хватало силенок, веса и умения.

Теперь было понятно, почему гранаты в его пушке не детонировали, они были защищены от такой стандартной, в общем-то, хитрости, как стрельба по оружию, хотя это и потребовало дополнительного веса в амуниции. Я выпрямился, постоял еще миг, жалея, что остался безоружным, и взгляд мой встретился с его глазами, упертыми в меня из-за армированного, стеклопластового забрала.

Это может показаться невероятным, но он оставался спокойным, это был тип, клинически не способный волноваться. Тем не менее на этот раз он проиграл и очень удивлялся этому. Всего лишь удивлялся, но не злился и не боялся… Сумею ли я умереть так хладнокровно, подумал я и побежал дальше. Дел оставалось еще много, а я здорово задержался с этим парнем.

11

Может показаться, что все получилось классно, быстро и легко. На самом деле я припозднился. Я сообразил это, когда уже летел к площадке с машинами, и склонен был поздравить себя с успехом. Причин тому было несколько. Во-первых, охранники на холме наконец сообразили, что стрельбой тут не отделаешься, нужно браться за дело основательно, спускаться с холма и как-нибудь маневрировать. Но эти трое, как и остальные, были тяжеловесами, бегали плохо, и пока их можно было в расчет не принимать. А во-вторых… Вот от этого второго у меня душа в пятки ушла, хотя я знал, что так может произойти, ожидал этого, и все-таки, когда стало ясно, что это произошло, чуть на зарыдал от огорчения.

Дело в том, что все транспортные средства, которые попадают на зону с заключенными, оборудуются довольно сложной автоматикой, препятствующей ее захвату. Вот и легковой мобильчик, к которому я летел сейчас, вдруг вычислил, что происходит нечто несанкционированное. А потому, кажется, даже без специального радиосигнала зафуркал, зарычал не совсем исправным движком и приготовился отвалить.

А именно на него у меня была главная надежда. Выйти из-под огня охранников – неплохо. Но следует еще удрать от средств обнаружения и преследования, всех этих автоматических «гончих», крылатых ракет, поисковых и наблюдающих орнитоптеров, вертушек с пушками на борту, блокирующих антигравов и всякой прочей электронно-военной нечисти. И сейчас единственная наша надежда должна была раствориться в пыли грунтовой харьковской дороги, чтобы я больше никогда ее не увидел.