Михаил Серегин - Пациент мафии Страница 12

– Если это было так важно, ты мог бы и приехать.

– Неужели мог бы? – с надеждой спросил я.

– Конечно, – кивнула Марина, добавив с сомнением: – Если это было так важно!

– Как же я приехал бы, – немного растерянно заметил я, – если тебя все равно не было дома?!

– Да была я дома! – отмахнулась Марина. – Просто провозилась до полуночи с твоей загадкой, а когда вернулась, отключила телефон, чтобы выспаться… Кстати, мне в три часа бежать нужно, – сказала она, взглянув на наручные часы.

После этих слов я приуныл, но высказать своего неудовольствия вслух не успел, потому что мы уже стояли у дверей пиццерии. Забегаловка оказалась с претензией на оригинальность, на некую домашнюю обстановку. В воздухе витал аромат очага, над головой смыкались стилизованные кирпичные своды, трещало полено в камине, с полки горячо и легкомысленно поблескивали бутылки с итальянскими названиями, и даже официанты здесь были – вылитые итальяно, со жгучими бакенбардами и выразительными смуглыми носами.

Мы уселись за столик, и я, в надежде, что Марина все-таки раздумает покидать такой уютный уголок, предложил:

– А не выпить ли нам какого-нибудь кьянти? Или, на худой конец, чинзано… Как в песне – «постоянно пьем чинзано…», а?

– Я с удовольствием выпью кофе, – заявила Марина, строго глядя на официанта с продувной итальянской физиономией. – Большую чашку, пожалуйста. С сахаром.

– Будет сделано! – горячо заверил «итальянец», и, честное слово, мне послышалось, что он прибавил слово «синьора».

Я уныло заказал себе пиццу с сыром и стакан апельсинового сока.

– Итак, зачем я тебе вчера так срочно понадобилась? – поинтересовалась Марина, серьезно глядя мне в глаза.

– Сначала скажи, что ты выяснила, – пробурчал я.

– Хорошо, – кротко ответила Марина. – Тот предмет, что ты передал мне для экспертизы, является кассетой с микрофотопленкой. Объектом съемки являлась в основном документация некой фирмы. Как официальная документация, так и неофициальные записки, заметки в календарях и записных книжках. Съемка велась, по-видимому, импортной аппаратурой, применяющейся для промышленного шпионажа. Аппаратура эта довольно старая, и пользовался ею скорее всего любитель, потому что качество изображения оставляет желать лучшего. Однако, насколько я поняла, содержание некоторых документов, особенно тех, где упоминаются довольно известные фамилии, является, в принципе, компроматом. Я не специалист в этом вопросе, но речь там идет о продаже военных технологий странам «третьего мира». По-моему, это запрещено международными конвенциями, но как на это смотрят наши законники, точно не скажу. Это не моя область. Впрочем, думаю, руководству фирмы обнародование подобных документов в любом случае будет некстати. Наверное, такие вещи не афишируются… Вот и все, что я хотела тебе сказать.

– Гм, ну и что ты сама об этом думаешь? – осторожно спросил я. – Как с этой пленкой следует поступить? Ею уже интересовались – следователь из прокуратуры и господин из службы безопасности президента… Да и те, кто угробил Казарина, тоже. Первым двум я соврал.

– Зачем?! – подняла брови Марина.

Я смутился.

– Ну-у… Пленку-то я отдал тебе. Мало ли что… У меня нет никакого желания вмешивать тебя в эти дела.

– Весьма любезно с твоей стороны, – признательно сказала Марина. – Тогда я советую тебе выбросить эту пленку. Раз начал врать, то ври до конца, это я тебе как криминалист говорю.

Официант принес большую чашку ароматного кофе и еще теплую пиццу. Но мне уже расхотелось есть.

– Понимаешь, – сокрушенно признался я. – Врать уже не выйдет. Во-первых, Артем Николаевич, что из службы безопасности, пообещал меня непременно навестить еще раз. Он и в первый-то раз мне не поверил… А во-вторых, есть еще один неприятный момент. Исчезла жена убитого – сразу же, как покинула больницу, так и исчезла. Наверняка эти события связаны между собой. А как ее найти, если продолжать врать? Если она, не дай бог, погибнет, я буду косвенно виноват в ее смерти…

Марина посмотрела на меня, и, честное слово, мне показалось, что глаза ее потемнели от тревоги. Она отставила в сторону чашку и сказала:

– Тогда просто отдай пленку этому Артему… как его? Только учти – это люди особого склада. Они наверняка решат, что ты как-то замешан в этом деле или, по крайней мере, сунул нос в чужие секреты… И будут, кстати, правы. Но вот какие выводы они сделают из этого?

– Да бог с ними, с выводами, – махнул я рукой. – Тут вся штука в том, что я телефон этого Артема потерял. Не попрусь же я в Кремль – где тут у вас такой-то?.. Придется теперь ждать, когда он сам нагрянет…

Марина отхлебнула глоток из чашки и поморщилась – видимо, кофе уже остыл.

– А ты уверен на сто процентов, что этот человек действительно из Кремля? – задумчиво спросила она.

Я замялся. Насколько я помнил, никто из визитеров не предъявлял мне своих документов.

– Вот то-то и оно, – сказала Марина. – Может получиться так, что пленка попадет не в те руки, и женщине ты ничем не поможешь. Отдай ее следователю, и пусть он при тебе оформит протокол… Трудно сказать, чем все это обернется, – задеты интересы высокопоставленных чиновников – сделки утверждались в правительстве… Но выше головы все равно не прыгнешь.

Марина ободряюще мне улыбнулась и с сожалением посмотрела на часы.

– Все-таки уходишь? – сумрачно спросил я.

– Мне пора, – сказала она. – Позвони, как все утрясется. А это вот твой загадочный предмет.

Она положила на столик стеклянную трубочку из-под валидола, в которой перекатывался черный цилиндрик. Я демонстративно обтер стеклянную оболочку носовым платком и положил в карман пиджака.

– Твои отпечатки, – многозначительно сказал я.

Марина засмеялась и по-приятельски накрыла мою ладонь своей.

– Ты превращаешься в матерого шпиона, – шутливо сказала она.

Звук ее голоса, тепло руки и живой блеск темных глаз, которые были так близко, вдруг подействовали на меня так, словно я переживал все это впервые. У меня перехватило дыхание, и в груди поднялась горячая сладко-болезненная волна. Чтобы не показаться смешным, я тоже поспешил отшутиться.

– Я не шпион, а защитник вдов и сирот!

Марина коротко рассмеялась и поднялась со своего места.

– Все! Я бегу! Не провожай меня… И ни пуха ни пера, защитник!

Она потрепала меня по голове и быстро пошла к выходу. Я смотрел, как за ней захлопывается дверь, а потом машинально выпил свой сок, не почувствовав вкуса, и подозвал официанта, чтобы рассчитаться.

– Вам не понравилась наша пицца? – с затаенной обидой осведомился он.

– Ну что вы, – любезно ответил я. – По-моему, это я ей не понравился…

Я вышел на улицу и огляделся по сторонам. Шпион не шпион, но, должен признаться, на все вокруг я смотрел уже другими глазами. Причастность к чужим секретам ставила меня в критическую ситуацию. Залитые послеполуденным солнцем лимузины с непроницаемыми стеклами подкрадывались к тротуару. Я не знал, что мне делать. Слова Марины о том, что пленка может попасть не в те руки, смущали меня. В былые времена я доверился бы с потрохами любому участковому. Но теперь даже следователь московской прокуратуры не представлялся мне достаточно надежной фигурой. Постепенно мной овладела навязчивая идея подстраховаться. Из криминальных фильмов я знал, что владеющий тайной остается целым и невредимым до тех пор, пока эта тайна у него в руках. Если я расстанусь с пленкой, рассудил я, может получиться так, что за мою жизнь никто не даст и гроша. Но и не отдать ее я не могу. И мне пришла в голову совершенно безумная идея, которая в тот момент показалась блестящей. Я решил снять с пленки копию.

Нужный человек жил совсем рядом – в Успенском переулке. Был он профессиональным фотографом и горьким пьяницей. В светлые минуты он подрабатывал в нескольких газетах и делал весьма выразительные портреты на заказ. Заработав некоторое количество денег, он уходил в запой, и его коммунальная квартира превращалась в вертеп, где собирались такие же запойные профессионалы – неудавшиеся писатели, непродвинувшиеся артисты и нестандартные фотомодели. Когда-то захаживал на эти богемные оргии и я, и даже по молодости пытался помочь Ефиму – так звали фотографа – вылечиться от алкоголизма. Затея моя провалилась, но Ефим был настолько изумлен моим порывом, что сделал мой фотопортрет в таком выгодном ракурсе, что в нем узнавали кого угодно – Алена Делона, Майкла Дугласа, но только не меня. Этот портрет до сих пор валяется у меня где-то на антресолях.

Мы не виделись уже года три, но я надеялся, что Ефим меня не забыл – он не забывал ни одного человека, которого снимал. Для налаживания более близкого контакта я купил в магазине литровую бутылку «Кристалла» и направился в Успенский переулок.

У входа в подъезд я воровато огляделся по сторонам, ожидая увидеть плетущихся за мной громил с поднятыми воротниками. Но никого, кроме стайки детей, играющих на асфальтовом пятачке между старыми потемневшими домами, рядом не было. Я вошел в сумрачный подъезд, пахнущий кошками, и по щербатой узкой лестнице поднялся на третий этаж. На облупившейся двери торчали два электрических звонка. Насколько я помнил, кухню Ефим делил с глухой, ко всему безразличной старухой, но была ли она еще жива, я не знал. Кроме того, я забыл, какой звонок принадлежит Ефиму, и нажал сразу на оба.