Михаил Зайцев - Укус Змея Страница 12

Аркаша поискал глазами, откуда бы еще плеснуть себе пива, уставшее горло промочить, и не нашел.

Пока двое за столом плевались словами, третий сотрапезник, денщик Вася, вылакал все пивко и заметно поправил здоровье. Ожил до той степени, что уже начал соображать, о чем базарят Башка и Крокодил Гена.

— Кого биться-то выставим? — Гена брезгливо стряхнул с пальцев вонючий фильтр в хрусталь пепельницы.

— А Борова если? — Аркаша смочил горло остатками пива в персональном бокале. Только и хватило, что брызнуть на связки.

— Думаешь, потянет? — В глазах бригадира читался скепсис.

— Хы!.. — Его ближайший советчик осклабился. — Сто сорок кэгэ, на двух метрах скелета поперек себя шире — потянет только так!

— Может, и потянет, но стремно. — Гена прикурил новую сигарету. — Район на кон ставим, не хер собачий. Амбал Боров риска не перевесит.

— А мы ему втолкуем: типа, победишь — войдешь в реальный авторитет, а побьет тебя ихний гвардеец, так лучше, чтоб до смерти, не то мы в асфальт закатаем.

— Лажа! — мотнул головой с зажатой в зубах сигаретой Гена. — Бугай — свой, правильный пацан. На него наеду — братва в репе почешет и скажет: скурвился командир, беспредельничает. Мне себя перед братвой опускать резону нету.

— Тогда найми громилу со стороны, ты понял? Боксера какого или каратиста из Москвы, а?

— Беспонтово, — снова мотнул головой бригадир-командор. — Все реально крутые под кем-то ходят. Свистнет наемник своей крыше, и, считай, мы сами перед чужими раком встали, очко подставили.

— Да ну брось ты! Нужны мы каким-то московским крышам, как рыбе зонтик. Усложняешь, бугор.

— Не, Аркаш, не! Тема с наемником не канает! Понты надо держать, да и бабок реальный костолом запросит немерено. Может, и стока, скока у нас сроду не было. И опять же, цену сбивать — себя лажать на хер.

— Э, Ген, слышь? — влез в разговор реанимированный пивом Василий. — Как в девяносто первом на комбинат вместо Горбачева другой приехал, ты помнишь?

— Иди на хер, — отмахнулся Крокодил. — Не до тебя, засохни.

— Ген, э-э, я в тему! Ты послушай! И ты, Башка, слушайте. На свадьбе у дядьки я телку склеил, родственницу, значит, невесты. Телка в дурке работает, санитаркой. Танцуем с ей, она мне про буйных психов, про врачей, про колеса пургу прогнала и спрашивает: вы сами, интересуется, ваще откуда? Я ей — из Энска, говорю. Подмосковного я, признаюсь, разлива. Она в ответ: йо-п-р-с-те! У них, говорит, в дурдоме, в специальной палате на одного, лежит чисто овощ тот кадр, который в девяносто первом покоцал в Энске контору. Откуда, спрашиваю, известно, что это тот кадр, и ваще, про ту заморочку? Тебе, спрашиваю, откуда известно? Она сливает, типа, того крутого кадра в ихний дурдом тогда ж, в девяносто первом, из Кремлевки привезли, и те, которые его...

— Хорэ лапшу вешать! — оборвал реанимированного Аркаша. — У меня отчим в мебельном техникуме сантехником числился, он божился, что тот крутой застрелился на крыше.

— Фига! — И Вася показал Башке кукиш. — Он в себя стрельнул, чтоб в больничку попасть. В ребра стрельнул, навылет, знал куда. Операцию ему сделали, он от наркоза отошел и, как был забинтованный, так и дернул в бега. Его комитетчики сторожили после операции, так он их всех уделал, как бог черепаху. Здоровых комитетчиков на стреме один больной в бинтах после наркоза, а уделал реально. Кабы не в Кремлевке его резали, точняк бы свинтил. Но тама, в Кремлевке, знаешь, как все обложено? Повязали крутого и сразу на иглу. Солидно?

— Фуфло, — усомнился в услышанном Гена. — Чо, санитаркам докладывают, откель кого привезли и за чо в дурке закрыли?

— Хлопцы, которые того кадра из Кремлевки в дурдом кантовали, уже никакого, обколотого, чисто овощ, к моей крале клеились. Для солидности слили ей, чего у них тама было с этим кадром. Типа, мы не просто так пальцы гнем, а мы хлопцы при делах, солидон??

— И чо? Дала им твоя телка?

— Хер с ней, с телкой, Ген! Эт я все к чему базарю-то, мужики! В Москве щас ва-а-аще финиш! Эти, из Верховного Совету, грозятся мэрию взять и на Останкино двинуть. Ельцин ссыт, менты под лавки забились, базар-вокзал. Телка вчерась говорила, что в ихнем дурдоме врачи работу прогуливают, а санитарки, значит, с охраной на радостях забухали. Это я к тому, что, если моей телке замоскать две-три сотки бакинских, так она подмогнет того крутого кадра из дурки умыкнуть.

— Был крутым, да весь вышел, — скептически скривился Крокодил Гена. — Столько лет на игле, какой с него прок?

— Телка брехала, что его вроде как законсервировали ширевом, — уточнил Вася. — Вдруг как слезет с иглы, так оклемается в натуре? Вдруг он в натуре, реально, законсервированный? Мы ему тогда чистую ксиву устроим, бабки на карман дадим, и нехай линяет, куда ему надо, только вначале пусть за нас против Самбиста выступит. Нормальный ченч — свобода за один нормальный махач. Ему ништяк, и нам не херово.

— Йоп-понский городовой! Ген, а ведь Васька дело говорит! Ломка у этого Рэмбо херова пройдет, проверим его, как он махается, и в легкую договоримся, если кадр подходящий. А сдохнет от ломки иль при проверке — так и хер с ним! Какие проблемы? Пару тачек с пацанами до Москвы сгонять, пара сотен баксов телке, еще кому там в дурке, если надо сотнягу-другую — без проблем!

— Не боишься, Башка, что тот Рэмбо так оклемается, что всех нас уроет, а?

— С умом все устроим, Ген! Зря, что ль, я на Башку откликаюсь? Я все придумаю, как устроить! За базар отвечаю.

2. Два дня спустя

Змей очнулся.

Сердце колотилось в висках, болели мышцы, связки, мясо, глаза, зубы, кожа, ногти, болело все.

Сил хватило только на глубокий вдох полной грудью. И за дополнительную порцию воздуха пришлось расплачиваться приступом тошноты...

Говоря строго, слово «очнулся» не совсем или вовсе не соответствует истине. Правильнее было бы определить изменения в состоянии Змея словом «проснулся». Хотя психотропный дурман — это вовсе не сон, а еще вернее, совсем не сон, но все же слово «проснулся» подходит больше. Меж тем сам для себя Змей охарактеризовал новое — хорошо забытое старое — ощущение именно как «очнулся».

Едва мозг очнулся, он все вспомнил.

Единственное, что оставалось загадкой, — количество времени, которое мыслительный аппарат искусственно поддерживали в состоянии растения.

Судя по побочным явлениям остальной органики — фармакология запрещала мозгу думать долго, очень долго...

Первый глубокий вдох грудью — чисто рефлекторная глупость. Далее Змей задышал по-другому, как учили.

Будущих особых порученцев учили специальному дыханию, которое помогает телу справиться с негативными последствиями от воздействия психотропов.

Настроившись на определенный ритм вдохов-выдохов, надувая живот, как мячик, Змей тянул воздух ртом и выпускал через нос.

Змей представлял себя губкой, которую долго насыщали чернилами, и с каждым вдохом выдавливал из организма, из сознания, из нервных окончаний черную чернильную каплю.

Конечно, восстановиться полностью за пару часов, да и за пару дней тоже, используя одно лишь дыхание и самогипноз, в принципе невозможно. За неделю можно, если будет, чего кушать и пить, «продышаться» как следует. Но есть ли у него эта неделя? Где он? Почему прекратили колоть психотропы?..

Однако дыхание поможет часа через три подняться. Его будет шатать, как алкаша после литра чистого спирта, однако он сумеет передвигаться, действовать... Если, конечно, возможно действовать. Если дадут... А пока нет смысла даже глаза открывать, даже пытаться. Ближайшие три часа бессмысленно мучить больную голову вопросами. Надо дышать, дышать...

Вдох...

Выдох...

И еще одна капля черных чернил растаяла в сосредоточенном воображении...

3. Три часа спустя

Змей поджал ноги, оттолкнулся локтем, сел. Он сидел на матрасе, пропахшем его мочой, привалившись спиной к холодной трубе. Его потряхивало, как с перепоя. Не хватало сил держать голову, подбородок то и дело падал на грудь. Однако у него получилось намотать цепь на руку и стукнуть ею по холодной трубе. Змей звал тех, кто посадил его на цепь, приковал к трубе.

Стукнув железом о железо, он подавал им сигнал. И надеялся, что будет услышан.

Цепь длинная, один ее конец приварен к метровой трубе отопления, другой приклепан к металлическому ошейнику на шее у Змея. К самодельному, тяжелому ошейнику, который, слава богу, не мешает дышать. Как надо дышать, как учили.

Змей уже смог бы и встать. И дотащить себя до широкой, обитой жестью двери прямо напротив, в противоположной серой стене. Но какой смысл? Логика подсказывала, что цепь не даст дотянуться до замков.

Совершенно очевидно, что Змея посадили на цепь в подвальном помещении. Хоть и нет здесь окошек-амбразур на улицу, зато есть вентиляционные отверстия в бетонных стенах под высоким бетонным потолком. Серый мешок из искусственного камня довольно сносно освещает стоваттовая лампочка наверху. Лишь в углах, куда смели мелкий строительный мусор, вечная тьма успешно борется с электрическим светом.