Фридрих Незнанский - Бубновый валет Страница 12

— А экспертизу ее проводил Будников? — Денис продемонстрировал свою осведомленность.

— Да, Николай Будников, мой давний приятель, — подтвердил Кирилл Валентинович. — То, что это полотно принадлежит кисти Шермана, представлялось сомнительным, но на мнение Будникова можно положиться. Он знает русский авангард как свои пять пальцев. В конечном счете именно он повлиял на мое решение приобрести эту картину.

— А на решение выставить ее?

— Нет, это была инициатива Талалихина. Не ожидал, что поднимется такой шум! А что, эта картина связана с каким-то преступлением?

— Нет, — ответил Денис, — или мы пока не знаем. Дело в том, что я по поручению польского фонда Шермана расследую обстоятельства его жизни. Если картина написана в шестидесятые годы, значит, он умер позже, чем предполагается. Значит, другие его полотна тоже могли уцелеть…

— Ага, любопытно. А где он умер?

— На Западной Украине, если историки не ошибаются.

— Почему бы вам не начать расследование оттуда?

— Туда уже отправились работать наши сотрудники.

— Да, это целесообразно. Со своей стороны, как говорится, чем могу — помогу. На днях я уезжаю по делам за границу, но пока что в вашем распоряжении. — На всякий случай Шестаков положил перед Денисом свою визитную карточку, очень простую, с черными буквами на белом фоне. — Может быть, предоставить еще какие-нибудь сведения?

— Эксперт Будников знает о картине столько же, сколько вы?

— Да, Шанаев рассказал нам одно и то же.

— Тогда, если можно, дайте телефон родственников Шанаева. Вдруг они что-нибудь сообщат об этой узбечке?

— Тогда звоните сразу жене. Дети у него взрослые, живут отдельно. Вообще, примечательной личностью был этот Шанаев! Богатырь, старый авантюрист. Осетин по национальности, изъездил весь Кавказ. Мусульмане, знаете ли, не слишком жалуют православных, но Сослана Теймуразовича уважали в самом диком ауле. Как он умел этого добиваться, бог весть. И отовсюду привозил что-то любопытное, не обязательно дорогое в денежном эквиваленте. Оттуда ковер, отсюда кувшин, покрытый затейливой арабской вязью, еще откуда-то фрагмент саксаула, выросший в форме человеческой фигуры. Поэтому я и назвал его скорее ценителем, чем коллекционером. Его коллекция, если можно ее так назвать, строилась по слишком прихотливому принципу.

— Он вам продал картину за десять тысяч долларов, — снова вгляделся в паспорт «Дерева» Денис. — По-вашему, это много или мало?

— Для Шермана — ничтожно мало, но ведь существовало сомнение, что это Шерман. Мы с Шанаевым друг друга не обманывали.

Денису оставалось поблагодарить и взять шанаевский номер телефона.

— Они будут с вами неласковы, — предупредил Шестаков. — Не удивляйтесь: несчастные русские коллекционеры боятся за свои сокровища и поэтому стараются, чтобы размеров и состава их коллекций никто не знал. Не доверяют даже нотариусам, даже самым задушевным друзьям. А все из-за несовершенства российского законодательства. В Европе частные коллекции охраняются государством, им предоставляют выставочные площади; наоборот, если владелец отказывается выставлять свои сокровища, с него взимают дополнительный налог. А у нас… да, нескоро еще дело сдвинется с мертвой точки!

В тот же день Денис принялся названивать по телефону вдове Сослана Теймуразовича Шанаева. Долгое время никто не брал трубку, наконец откликнулся свежий и звонкий женский голос, и Денису пришло в голову, что кавказский богатырь женился на молоденькой девушке. Но оказалось, говорила не жена, а дочь:

— Мама не подходит к телефону. После смерти папы она в ужасном состоянии.

— Давно умер ваш отец?

— Полгода назад, но она его очень любила. Мы пытались направить ее к врачу, но она не соглашается: дорожит своим горем.

— Как вы думаете, она согласится со мной поговорить по поводу картины?

— Какой картины? В доме папы много картин. Есть даже одна с дарственной надписью Мартироса Сарьяна…

— Картины Бруно Шермана, которую он продал Кириллу Шестакову. Которая попала на выставку русского авангарда.

— Не слышала о такой. Попробуйте поговорить с мамой, но вряд ли вы чего-то добьетесь.

Договорились, что Денис приедет послезавтра в три часа дня, а до этого времени дочь постарается маму уговорить.

Сослан Теймуразович при жизни обитал в отдаленном Бескудникове, но едва Денис Грязнов вошел в подъезд блочного дома, как у него возникло ощущение, что он попал в восточную сказку. Лестница, ведущая к лифтам, была отгорожена бетонной аркой, расписанной под мавританскую, на стенах красовались изображения минаретов, джиннов, ковров-самолетов… «Очевидно, тоже дело рук Шанаева, — пришло в голову Денису. — И вправду, большой был оригинал».

Квартира встретила его затененными окнами: несмотря на то, что день выдался пасмурный, даже его скудный свет отцеживали жалюзи.

— Сюда, пожалуйста, — негромко шепнула симпатичная брюнетка, проводя его в маленькую боковую комнату. — Мама вас ждет.

Вдова, увешанная, вероятно, всем золотым запасом семьи, с южными глазами, говорящими, что в прошлом она была кавказской красавицей, долго и сосредоточенно рассматривала черно-белые и цветные фотографии, а потом вдруг зарыдала, чем повергла Дениса в смущение. По молодости он совершенно не выносил женских слез.

— Вашему мужу была так дорога эта картина? — спросил он со всей возможной деликатностью.

— Это дерево… в точности, как в моей деревне под окном!

— Понимаете, нам важно знать, откуда ваш муж взял эту картину. — Забывшись, Денис повысил голос, и из-за полуприкрытой двери на него негодующе зашикала дочь.

— Картину…

— Вы ее помните? Когда она появилась в вашем доме? В каком году?

— Разве упомнишь… У нас много картин было. Не задерживались, муж их распродавал…

Ничего не добившись от скорбящей вдовы, Денис раздраженно вышел на просторы Бескудникова. Прогнозы о неласковом отношении коллекционеров к тем, кто интересуется их сокровищами, полностью оправдались.

И куда ему было теперь податься?

— Подумать только, а ведь это заграница, — притворно-важно проговорил Турецкий.

Грязнов издевательски хмыкнул, озирая окрестности. Львовский аэропорт всячески напоминал об оставленной два часа назад родине: ангары, не крашенные, должно быть, с прошлого века; бестолковое мельтешение пассажиров; зал с каким-то образом уцелевшей росписью, изображающей подвиг граждан советского Львова; запах мочи по углам… Если это заграница, она здорово замаскировалась.

— И тем не менее, Слава, мы находимся на территории чужого, суверенного, если можно так выразиться, самостийного государства…

— Не вижу, — прохрипел Грязнов. Холод в самолете совершенно лишил его голоса.

— Чего не видишь?

— Заграницы не вижу. Пойдем, Сань, двинем по пиву, может, прояснится в глазах.

— Ценная идея. О це дило, как говаривала незабвенная наша Шурочка.

Воспоминание о трагически погибшей Шурочке Романовой с ее украинским говором смягчило отношение друзей к этой отделившейся, но все равно родной земле. Подкрепил улучшение международных отношений чудный кофе в заштатном кафе на территории аэровокзала. Турецкий поначалу отнекивался, отговариваясь своей нелюбовью к благородному напитку, но кофе во Львове действительно оказался феерическим.

— Куда стопы свои направим? — в возвышенном стиле поинтересовался Турецкий, отпивая глоток из кремовой керамической кружки.

— В местный угрозыск. Его знаешь кто возглавляет? Петя Самойленко. В восьмидесятые годы стажировался у нас в МУРе, да ты его должен помнить…

— Это такой толстый, с усами?

— Наоборот, худой и бритый. Бриться не забывал, даже возвращаясь с задания.

— Много воды утекло! Вот увидишь, друг Слава, прав я, а не ты, и Самойленко окажется толстый и с усами…

— Ха-ха-ха!

— Смейся — не смейся, скоро собственными глазами увидишь. Гарантирую: толстый, с усами и, как еще у казаков называется этот, на макушке, клок волос…

— Хохол? — предположил Грязнов, вызвав молчаливое негодование патриотически настроенной официантки.

— Да нет, это, как его… оселедец! С оселедцем. И в синих шароварах шириной с Черное море.

Слава со смеху чуть не пролил пиво.

— Ну, смейся, смейся. Спорим, что так и будет?

— А на что?

— Если продуешь, ставишь мне три бутылки «Старопрамена».

— Заметано. А ты, — Слава вспомнил о своей обещанной Светикову роли опекуна, — если продуешь, примешь сегодня все лекарства, какие доктор прописал.

— Так и быть, уговорил.

Друзья допили кофе и, сообразуясь с купленной в киоске туристической картой и адресом, двинули туда, куда по доброй воле мало кто ходит: во львовский уголовный розыск. Десять утра — самое подходящее время, чтобы приступить к выполнению задания и с головой погрузиться в поиски львовских следов Шермана.