Андрей Воронин - Повелитель бурь Страница 12

— Если позволите, — произнес он, выставляя бутылку и рюмки на стол, — я могу высказать кое-какие предварительные соображения по этому делу. Вдруг да пригодятся?

— Ну-ну, — сказал Потапчук с таким видом, будто затеял разговор вовсе не для этого. — Попытайся. Это даже любопытно. Голова у тебя светлая, мышление свободное, без этих шор, которые рано или поздно появляются в мозгах у любого должностного лица… А лимончик-то подсох!

— Подсох, — согласился Глеб, разливая коньяк по рюмкам. — Но другого нет. Так вот, Федор Филиппович, относительно этого вашего дела… Мне кое-что пришло в голову. А что, если расследовать его так, будто уже доказано, что преступление имело место? Что, если начать действовать по классической схеме — то есть попытаться определить мотив?

— Это банально, — сказал генерал. — Я ждал от тебя большего. И потом, какой мотив может быть у лесного пожара? Или, скажем, у наводнения? Такое мог бы учинить маньяк, но, поскольку речь идет не об одном отдельно взятом случае, а о регулярной деятельности в масштабах всей страны… Словом, одному человеку такое просто не под силу. Организация маньяков? Что-то я о таких не слышал.

— Ну да?! — изумился Глеб. — Да их сколько угодно! Аль-Кайеда, РНЕ или, к примеру, коммунистическая партия… Ба! Да вы же сами в ней состояли! А говорите, не слышали… Но в одном вы правы: бескорыстные маньяки бывают, а вот о бескорыстных организациях и группировках современной науке и впрямь ничего не известно. Поэтому на первое место автоматически выступает традиционный вопрос любого следствия: кому выгодно?

— Банально, — повторил генерал. — Ну и кому, по-твоему, может быть выгодно наводнение? Мародеру, который шарит по брошенным домам в поисках добычи?

— Не только, — уточнил Глеб. — Представьте, что вы идете по улице и у вас оторвалась подошва. Кому это может быть выгодно?

Генерал рассеянно выпил коньяк, сунул в рот мумифицированную дольку лимона и принялся жевать с отсутствующим видом, не отдавая себе отчета в том, что делает. Он жевал лимон вместе с кожурой. Глеб поморщился, услышав хруст перемалываемой генеральскими челюстями лимонной косточки, и поспешно плеснул в рюмку Потапчука еще немного коньяка: у генерала должно было возникнуть острое желание хоть чем-нибудь запить хинную горечь.

— Однако, — сказал, наконец, Федор Филиппович и залпом осушил рюмку. — Мыслишь ты действительно широко. Даже, я бы сказал, слишком широко… Этого же просто не может быть!

Глеб улыбнулся и закурил.

— Естественно, не может, — сказал он. — Хотите послушать музыку?

ГЛАВА 3

Дмитрий Алексеевич Вострецов вернулся с работы в десятом часу вечера. Самочувствие у него было так себе: в последние годы Дмитрий Алексеевич начал заметно полнеть и стал плохо переносить жару. А тут еще этот дым…

Дымом провоняло буквально все вокруг, горький запах гари чудился Дмитрию Алексеевичу даже там, где его заведомо не могло быть. Это не был навевающий романтические воспоминания дым костра, Москва насквозь пропиталась тяжелым удушливым смрадом тлеющего торфа, и, сколько бы дорогого французского одеколона ни выливал Дмитрий Алексеевич с утра на свой костюм, к вечеру тот все равно издавал слабый запах пепелища.

Услышав звук открывшейся двери, жена вышла в прихожую, приняла у Дмитрия Алексеевича портфель, чмокнула его в подставленную щеку и сама подставила для поцелуя длинную, белую, слегка тронутую увяданием шею. Вострецов скользнул губами по бархатистой, как кожура персика, коже, которая издавала дразнящий аромат духов, буркнул что-то невразумительное и принялся стаскивать с распаренных ступней жаркие кожаные полуботинки.

Увидев, что супруг и кормилец не в духе, жена аккуратно поставила драгоценный портфель на полку под зеркалом и молча удалилась на кухню разогревать ужин. Она давно не возбуждала у Дмитрия Алексеевича никаких чувств, кроме легкого раздражения — так же, впрочем, как и он у нее. Ее дежурные поцелуи в прихожей — один утром, перед уходом на работу, и еще один вечером, по возвращении с оной — были ему скорее неприятны, но, если бы жена не вышла его проводить или встретить, он бы очень удивился. Дмитрий Алексеевич по натуре своей был большим консерватором, и любые перемены автоматически вызывали в нем определенное внутреннее сопротивление, даже если речь шла о переменах к лучшему.

Намыливая руки над раковиной в ванной и разглядывая свое отражение в большом, идеально чистом зеркале, он вдруг задумался: а бывают ли они вообще, перемены к лучшему? Ведь, если как следует разобраться, каждое улучшение имеет свою обратную сторону, и его негативные последствия порой оказываются так велики, что лучше бы никакого улучшения и вовсе не было. И ведь это повсюду так, что ни возьми: нарушение статус-кво ведет только к лишним хлопотам и неприятностям. Вот взять, к примеру, семейную жизнь. Встречаются два молодых человека — здоровых, красивых, веселых, жизнерадостных. Гормоны у них в крови бурлят, и чего-то хочется — большого, красивого и светлого. И начинается: цветы, танцульки, первый поцелуй, любовь-морковь… свадьба. Радостное, в общем-то, событие, но вот последствия… Или, скажем, дети. Поначалу от них сплошная радость, если не считать грязных пеленок. А потом сын садится в тюрьму за убийство в пьяной драке, а дочь ворует у тебя деньги на аборт, и ты уже не рад, что в свое время не сообразил записаться в евнухи…

Или деньги. Ведь ясно же, что, чем их больше, тем больше от них хлопот и головной боли. Но люди все равно изо всех сил стараются осложнить свою и без того сложную жизнь: женятся, разводятся, рожают детей, делают карьеры, зарабатывают деньги…

Дмитрий Алексеевич вынужден был признать, что ничто человеческое ему не чуждо. Хорошего в этом было мало, и он скорчил своему отражению в зеркале неприязненную гримасу. Отражение ответило ему тем же. У него, у отражения, было гладкое лицо с глубокими залысинами на лбу, маленьким розовым ртом, напоминавшим куриную гузку, и излишне, не по возрасту, живыми карими глазами, начавшими понемногу тонуть в припухлостях румяных щек. Редкие русые волосы были старательно зачесаны назад в безуспешной попытке придать физиономии хотя бы видимость одухотворенности, на левой щеке темнела родинка — маленькая, аккуратная, по-женски кокетливая и совершенно здесь неуместная.

Ужин уже поджидал его на столе, сервированный так, будто они собрались принимать гостей. Прежде чем сесть к столу, Дмитрий Алексеевич нашел пульт дистанционного управления и включил телевизор: было время вечерних новостей, а новости он не пропускал, хотя в некоторых вопросах внутренней политики был информирован получше большинства телевизионных обозревателей, не говоря уже о дикторах.

Действуя в строгом соответствии с заведенным порядком, жена открыла холодильник и водрузила на середину стола запотевший хрустальный графинчик. Дмитрий Алексеевич рассеянно кивнул в знак благодарности, вынул притертую пробку и сделал приглашающий жест горлышком графина в сторону жены. В зависимости от настроения, жена могла выпить за компанию с Вострецовым, а могла и отказаться. Сегодня она отказалась, и Дмитрий Алексеевич осушил свою стопку в гордом одиночестве.

Пока по телевизору показывали новости из-за рубежа, в которых сегодня не было ничего интересного, супруги обменивались стандартными фразами, строго регламентированный набор которых в большинстве случаев заменял им общение. Разговор напоминал ленивое, от нечего делать, перебрасывание через стол наполовину сдувшегося резинового мячика. Это была привычная, вялая и опостылевшая обоим игра, в которой никто не проигрывал и не побеждал. Удовольствия от этой игры ни один из супругов не получал, но приемлемой альтернативы такому общению они не видели. Изображать бурную страсть при полном отсутствии интереса друг к другу было бы неприлично, а ссориться и разводиться — глупо. Развод оправдан, если хотя бы одна из сторон преследует какую-то цель — например, соединиться с любовником или, наоборот, избавиться от ненавистного человека. А в отсутствие каких бы то ни было чувств друг к другу гораздо проще и приличнее сохранять статус-кво. Равнодушие давно стало в семье Вострецовых залогом мира и спокойствия. Дмитрий Алексеевич обеспечивал жене безбедное существование, к которому она привыкла, а она, со своей стороны, поддерживала в доме идеальный порядок и выполняла представительские функции — иными словами, с ней было не стыдно показаться на люди. Дмитрий Алексеевич привык к жене, как к удобному предмету обстановки, и относился к ней со сдержанной теплотой, как относятся к поношенному, но все еще вполне приличному, идеально облегающему фигуру костюму. Жена платила ему тем же.

Косясь одним глазом на экран телевизора, а другим — на выглядывавшее из-под юбки гладкое колено жены, Дмитрий Алексеевич старательно пережевывал пищу и между делом думал о том, что сегодня, пожалуй, было бы неплохо тряхнуть стариной и склонить жену к исполнению супружеского долга. Когда, бишь, они в последний раз этим занимались? Ну-ка, ну-ка… Да, так и есть, прошло уже десять дней, сегодня — одиннадцатый. Пора, брат, пора… Жена возражать не станет, поскольку она тоже живой человек и имеет определенные потребности, в том числе и физиологические…