Андрей Воронин - Инкассатор: До седьмого колена Страница 13

– Э, постой! – окликнул его сверху тракторист. – Погоди, мужик!

Даллас обернулся. Во всем этом было что-то новое, неизведанное. Он, известный музыкальный продюсер, признанный и всеми уважаемый член самых великосветских московских тусовок, общался на равных с этим обляпанным коровьим дерьмом недотыкомкой. «Погоди, мужик»...

– Чего тебе еще? – спросил он, между делом размышляя о гримасах, которые порой корчит нам жизнь. – Подтолкнуть?

– Да не, – сказал тракторист, шаря под сиденьем. – Слушай, это, часом, не ты этот, как его, черта... Артюхов, вот! Не ты?

– Ну, допустим, я, – пряча снисходительную улыбку, сказал Даллас. Встретить своего поклонника за рулем навозного трактора было неожиданно, но приятно. «Давайте будем нести искусство людям», – подумал Даллас. – А что? Автограф дать?

– Не, не надо, – отказался тракторист. Он наконец перестал возиться под сиденьем и легко спрыгнул на дорогу. В руке у него была тяжелая монтировка. – Хорошо, что я тебя встретил. Тут передать тебе просили...

– Что передать? – спросил Даллас.

Он решил, что речь идет об очередном устном послании от председателя местного сельсовета, который не упускал случая подоить поселившегося на его территории богатого москвича. Даллас попытался припомнить, заплатил ли он в этом году земельный налог, но не сумел: в последнее время у него было столько треволнений, что подобные мелочи просто не держались в голове. «Сука он, этот председатель, – подумал Даллас. – Ты погляди, до чего оборзел – трактористов ко мне посылает! Встречу – надеру задницу, чтоб знал, гнида толстомордая, с кем имеет дело!»

– Передать чего? – переспросил тракторист. Казалось, этот простой вопрос поставил его в тупик. Какой-то он был странный, этот мужичонка: застрял на ровном месте, устроил перекур посреди дороги, окликнул Далласа, а теперь вот забыл зачем... – А! Привет тебе просили передать!

– Кто просил? – удивился Даллас. – От кого привет?

– Сказали, что ты сам знаешь, – сказал тракторист и вдруг, широко размахнувшись, что было сил ударил Далласа своей тяжелой стальной монтировкой, целясь прямо в голову.

Даллас инстинктивно закрыл голову руками, все еще не веря в реальность происходящего, – оно, происходящее, казалось глупой шуткой или дурным сном. Это ощущение нереальности прошло, когда полуметровая граненая железка со всего маху опустилась на выставленный локоть. В локте что-то отчетливо хрустнуло; боль была такая, что Даллас взвыл, как пожарная машина, и заплясал на месте, согнувшись почти пополам и схватившись за ушибленный локоть.

Его вой оборвался, когда тракторист коротко, точно и очень сильно ударил его монтировкой по затылку. Даллас хрюкнул и упал на колени, видя, как на желто-серой пыльной дороге одна за другой возникают темные точки. «Это кровь, – понял он. – У меня идет кровь, этот болван голову мне разбил...» Боли не было – он просто не чувствовал правой руки и затылка, как будто их накачали новокаином, а может быть, и вовсе удалили, ампутировали. Даллас хотел поднять голову, чтобы посмотреть, что там делает этот сумасшедший, но еще один удар бросил его лицом вниз на дорогу. Острый кусок щебенки пробил ему глазное яблоко, но Даллас этого уже не почувствовал.

Тракторист ударил его еще восемь или десять раз, превратив голову музыкального продюсера и шоумена Артюхова в кровавое месиво, а затем, тяжело дыша, неся в опущенной руке монтировку, с которой на дорогу обильно капала густая кровь, неторопливо двинулся к машине, в которой, обмерев от ужаса, даже не пытаясь бежать или звать на помощь, сидела жена Далласа Лена Зверева.

Покончив с делами, человек в выгоревшей рабочей куртке и замасленной кепке выключил наконец музыку, которая бренчала и дребезжала в салоне. «Кадиллака» на протяжении всей процедуры, собрал кое-какое барахло, побросал его в черный полиэтиленовый пакет, выпрямился и отступил на шаг.

«Кадиллак» с распахнутыми настежь передними дверцами сиротливо торчал посреди дороги. Теперь, когда стихла музыка, стало слышно деловое, басовитое жужжание мух, которые, бросив навоз, слетелись на новое, более вкусное угощение. Под длинным кремовым капотом мерно тикал остывающий движок; то, что лежало в салоне, тоже потихоньку остывало. Убийца бросил на жертву последний равнодушный взгляд, небрежно вытер окровавленную монтировку полой своей рабочей куртки и бросил тяжелый стальной прут на дорогу. Монтировка глухо лязгнула, ударившись о щебень; убийца повернулся к машине спиной, поправил под мышкой пакет и зашагал прочь, по дороге равнодушно перешагнув через распластанное в пыли тело Далласа. Испачканная кровью ковбойская шляпа подвернулась ему под ноги; убийца мимоходом подфутболил ее, шляпа взлетела в воздух, полетела по широкой плавной дуге, боком приземлилась в поле, прокатилась с полметра и устало легла в борозде.

Свернув с дороги, убийца зашагал напрямик через пашню, вздымая облачка пыли растоптанными рыжими кирзовыми сапогами. Достав из кармана сигареты – не те, что курил на дороге, а другие, хорошие, – он ловко прикурил на ходу. Где-то высоко над его головой, в безоблачном синем небе, заливался трелями жаворонок. Задрав голову, щурясь от солнца, убийца отыскал в бездонной синеве крошечную черную точку, прицелился в нее указательным пальцем и тихонько сказал: «Бах!» Затем, потеряв к невредимому жаворонку всяческий интерес, убийца двинулся своей дорогой, держа курс на видневшееся в отдалении облачко пыльной зелени. Приблизившись к кустам вплотную, он оказался на краю неглубокого овражка, густо заросшего бузиной, крапивой, лопухами и еще какой-то дрянью. Убийца раздвинул кусты и стал спускаться на дно оврага, почти бесшумно скользя в густой путанице ветвей. Пятна тени и света играли на его бесстрастном смуглом лице и на плечах забрызганной красным рабочей куртки. В прохладной сырой тени тонко жужжали комары; снизу сквозь плотную завесу листьев доносилось негромкое журчание ручья.

Убийца перешел ручей вброд и остановился по колено в сочных раскидистых лопухах, утирая вспотевший лоб кепкой. Потом, будто спохватившись, бросил кепку на землю, аккуратно положил рядом пакет, вернулся к ручью и тщательно ополоснул лицо, руки и шею. К мокрой коже назойливо липла мошкара; убийца закурил новую сигарету, поискал глазами вокруг и, наклонившись, выволок из кустов еще одно тело. Теперь перед ним в лопухах лежал явно похожий на него мужчина – такой же загорелый, костлявый, небритый, с прилипшими ко лбу жидкими прядями спутанных и редких рыжеватых волос. На убитом были замасленные рабочие штаны и линялая клетчатая рубашка, распахнутый ворот которой позволял видеть на худой жилистой шее отчетливые черно-синие отпечатки чьих-то сильных пальцев. Убийца хмыкнул, увидев эти отпечатки, стащил с себя куртку и ловко натянул ее на покойника.

– Владей, братан, – негромко сказал он, – нам чужого не надо. Все на месте, даже сигареты. Правда, одну я выкурил. – Слушай, как ты курил это дерьмо? Им же только тараканов травить...

Говоря, он вытащил из кармана моток прочного нейлонового шнура, в меру грязного и затасканного, чтобы сойти за имущество убитого тракториста, перочинным ножом отхватил от него кусок нужной длины, бросил остаток в траву и несколькими точными движениями соорудил скользящую петлю. Выбрав над головой сук попрочнее, он привязал к нему конец шнура, поднял мертвеца и накинул петлю ему на шею. Затем убийца отпустил тело; веревка натянулась, сук выгнулся, но не сломался, выдержал. Тело несколько раз качнулось на пружинящем суку и повисло неподвижно, подогнув под себя ноги и свесив голову на бок. Безжизненно повисшие вдоль тела руки были черны от въевшегося машинного масла, от мертвеца ощутимо попахивало соляркой и водочным перегаром. Носком сапога убийца выкатил из лопухов и подтолкнул поближе к повешенному пустую бутылку из-под водки. Оглядев дело рук своих, он удовлетворенно кивнул. Внешне все выглядело очень просто: напившийся паленой водки тракторист тронулся умом и, войдя в пьяный раж, порешил на дороге двоих не понравившихся ему горожан. А потом пришел в себя, понял, что натворил, пошел в овраг, выпил на посошок и повесился. На первый взгляд все выглядело вполне очевидным, но вот именно и только на первый взгляд. Только слепой мог не заметить синевших на шее трупа отпечатков пальцев, и убийца очень надеялся, что среди тех, кто будет расследовать убийство, слепых не окажется.

– Думаю, этим не обманешь даже местного участкового, – обращаясь к повешенному, будто советуясь с ним, рассудительно сказал убийца. – А ты как полагаешь, братишка? А? Не знаешь? То-то, что не знаешь. Я, брат, тоже не знаю, а надо бы знать. Кому же знать, как не нам с тобой?

Оглядевшись, он поднял с земли замасленную кепку и нахлобучил ее на голову мертвому трактористу, надвинув козырек до самой переносицы. Вид у трупа получился донельзя нелепый, что и требовалось доказать.