Евгений Сухов - Убить Петра Великого Страница 13

Веселье набирало размах, захватив безумством соседние трактиры. Закончилось оно в тот самый момент, когда из ближайших погребов была вынесена последняя бутылка.

В торговый день Китай-город многолюден. По воскресеньям здесь кипела жизнь. Торг, разбитый на ряды, был многословен и суетлив. Между рядами продавалась снедь. Возвышались харчевни, сбитые из крепкого бруса. В немалом количестве встречались питейные погреба, к которым чинно выстраивался люд. Тут и там стояли квасные кади, у которых также бойко шла торговля. За мясными рядами выстроились лари с рубцами, далее протягивался рыбный ряд, где вместе с печеной продавали и живую рыбу из огромных кадок. Хмельные ротозеи толкались там, чтобы взглянуть на диво. Во фряжном ряду была та же сутолока. Вино продавали на вынос в кувшинах, а то и в кружках. Торговля не затихала даже на минуту. Не отходя от гостиного ряда, бражники пропивались до исподнего и, не утолив хмельную душу, ненавязчиво выпрашивали грошик у удачливых купцов. Боясь спугнуть удачу, те охотно и весело расставались с гривенниками, которые тотчас пропивались у питейного погреба.

Натянув шапку на самые брови, Егор переходил из одного ряда в другой, вслушиваясь в беспечные разговоры. На первый взгляд ничего крамольного — купцы были заняты своим товаром. Расхваливая его на все лады, покупатели придирчиво и строго всматривались в предложенный товар, немилосердно и рьяно торгуясь за каждый грошик.

Не задерживаясь, Егор двинулся дальше, к сапожному ряду. Как бы ненароком оглянулся и увидел, что солдаты из Преображенского приказа, переодетые в крестьян, не отстают и топают за ним следом. Пользуясь предоставленной свободой, детины весело переходили от одной лавки к другой, от погреба к шалашу, примеривались к каждой снеди, как если бы их карманы были полны серебра. В действительности у них на всех был один рублик, невесть каким образом оказавшийся в их казенных карманах. Всего лишь ненадолго рекруты задержались подле веселой молодой женщины, которая, подмигивая, предлагала зайти внутрь для удовольствия. Собравшись гуртом, молодцы, очевидно, размышляли, как потолковее распорядиться ценным рубликом, но, натолкнувшись на строгий взгляд Егорки, двинулись далее, обещая девке заглянуть в следующий раз.

Масляным рядом, веселя торговый и праздный люд, прошла толпа скоморохов и шутов, наяривая на гудках да сопелях. А следом за ними в шутовских колпаках, потешно перебирая кривенькими ножками, шествовали карлик и карлица. В руках у каждого — по большой шапке, куда медным дождем сыпалась мелкая монета.

— Подайте Христа ради, — протяжно и заунывно раздалось у пивных кадей, выстроившихся рядком; здесь было любимое место юродивых и шутих.

Народ сюда заявлялся незатейливый, простой, для того, чтобы выпить ядреного кваску да посудачить в очереди, а потому всегда можно рассчитывать на копеечку.

Остановившись у одного из шалашей, Егор прислушался. Говорили о разном, но в основном о своем. Кряжистый мужик, прижимая медный кувшин с пивом, жалился о том, что третьего дня на Крестцах в выставленном покойнике опознал шурина, сгинувшего в Замоскворечье с неделю назад.

Пожалился. Повздыхал. А потом запил печаль полкувшином пива. Живехонько блеснули глазенки. Кажется, от души малость отлегло.

Ничего такого, что могло бы оскорбить честь государя или князя Ромодановского. Обыкновенные пьяницы, больше озабоченные тем, чтобы влить в непомерные утробы хмельного зелья.

Вот еще один притон в виде крепкой избы, подле которой стояли две молодые бабы. Через нижнюю губу одной из них были продеты два бирюзовых кольца. Огляделся Егор, осмотрел фигуры. Платья неширокие, и телеса просматриваются славно. Если потискать малость, ладони приятность будет.

— Эй, милок! Чего же ты заглядываешься? Заходи! — звонко выкрикнула вторая, помоложе да покрасивее. — Такую сладость, как у нас, ты нигде более не познаешь, — проговорила она многообещающе. — Даже девки в Кокуе про такое не знают.

Егорка остановился, с интересом посмотрел на девку: интересно, о чем же таком девки с Кокуя не ведают? В какой-то момент Егор даже засомневался, а не зайти ли! Но раздумал: на вид уж больно простовата. Ей бы только коров за Земляным городом пасти.

«Чуден твой промысел, господи!» — усмехнулся Егор. Хотя, с другой стороны, можно было бы, конечно же, и заглянуть, да вот государевы дела не позволяют!

Приняв вид беспечного покупателя, Егорка переходил от одного ряда к другому. Весело перебрасывался шутками с девками, беззастенчиво торговался с купцами, прося снизить цену на понравившийся товар и, не добившись желаемого, разочарованно следовал далее.

Странное дело, но за те два часа, что он провел на базаре, продираясь сквозь множество тел, он не услышал ни одного крамольного слова о государе. Походило на то, что в умах царских подданных вдруг неожиданно произошла какая-то переоценка, и все от мала до велика возлюбили Петра Алексеевича пуще собственного глаза.

Чудно все это!

Хотя, с другой стороны, объяснимо. Давеча в Ямской и Болвановской слободах князь Ромодановский повыловил изменников, а многих за злой язык лишил живота. Вот они и примолкли.

Глянув разок назад, Егор увидел, как сопровождавшие его рекруты заскучали. Ряды были заставлены всевозможной снедью и лакомствами, благоухающими вкусными запахами, а тут вместо плотной трапезы приходится довольствоваться только видом съестного.

Протопав мимо Ильинского крестца, Егорка вышел к Сапожному красному ряду. Перекрестившись на собор Покрова Пресвятой Богородицы, потопал дальше.

«Видно, сегодня изменщиков не выловить, придется в другой раз пойти», — удрученно подумал сотник.

— А чего казнил-то? — неожиданно услышал он за спиной негромкий голос.

Егор насторожился. Повернувшись немного, исправник узрел купца в ладном кафтане с бисерным узором, обутого в кожаные татарские сапоги.

— Да сдуру! Ишь ты, не жалко ему стрельцов, а у каждого по дюжине деток осталось. Кто же их прокормит! — посочувствовал он убиенным.

— Слово и дело государево! — завопил отчаянно Егор, ухватив купца за плечо. — Взять его за непристойные речи!

Лицо купца перекосилось от ужаса.

— Да что же вы, братцы! Да бес попутал! Не язык у меня, а помело. Сам не знаю, чего и говорю!

Сподручные будто только и ждали приказа. Стряхнув с лиц скуку, они устремились навстречу стольнику, усиленно распихивая локтями преграды из живых тел. Купца немилосердно повалили наземь. Наподдали для порядка несколько раз ногами, а затем, скрутив запястья жгутами, поволокли с торговой площади.

Глава 9 СЫСК ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПРИКАЗА

Федор Юрьевич просматривал подметные письма. Презабавное это занятие! Чего только не узнаешь о своих холопах! Но больше все пустое. Пишут о блуде, о воровстве, о бесовском поведении. На таком сыск не построишь. А Преображенский приказ был едва ли не любимым детищем Петра Алексеевича. В часы неясной тревоги он заявлялся в приказ, не известив, и без всякого разбора читал протоколы и ябеды. Любил даже поучаствовать в следствии, а то и вовсе выносил приговоры. Так что, зная крутой нрав государя, Федор Алексеевич старался доводить всякое дело до конца, а в бумагах стремился хранить надлежащий порядок.

Следовало отвлечься от бумажных дел, а то от усердия рябило в глазах. Боярин поднялся с кресла, попятился, не жалея суставов и, взяв медный кувшин со стола, принялся подлечивать поистрепавшийся в государственном правеже организм.

Пиво было холодным, только что принесенным из подвала, а потому не могло не радовать желудок, истомившийся по хмельному зелью.

Установив пузатый кувшин с остатками пива на стол, Ромодановский, надрывая голосовые связки, проорал:

— Егор! Поди сюда!

На зов князя мгновенно предстал верный исправник. По всему видать, он был оторван от весьма приятного занятия: в жиденькую бородку вкрались струпья квашеной капусты, на кафтане — мокрые пятна, видать, рассол.

— Ты что, как пес, что ли, лакаешь? — пробурчал невесело князь, оглядывая стольника.

Виновато хихикнув, тот отвечал:

— Это все от усердия, Федор Юрьевич. Как услышал твой голос, так ложку до рта не донес, сразу побег!

— Уж больно ты старателен, — пробурчал Ромодановский. И поди разберись тут — не то укорил, не то похвалил. — Капусту с бороды стряхни… Да не в палатах же моих, дубина ты стоеросовая! В сени ступай!

— Мигом я, Федор Юрьевич, — скрылся за дверью исправник.

Через минуту он вернулся.

— Вот что, Егор, кто у нас там в главных по «слову и делу государеву»?

— Емеля Хворостин, протодьякон.

— В чем повинен?

— Царевну Евдокию на базаре прилюдно жалел. Говорил, что бестолков царь да по бабам большой охотник, а о своей женушке не думает.