Олег Приходько - Запретная зона Страница 13

— Спасибо, Женечка.

— На здоровье…

Дверь отворила сестра.

— Звоню, звоню, — чмокнув ее в щеку, сказал Женька вместо приветствия. — У вас что, телефон не работает?

— Да со вчерашнего дня уже. Вечером обещал мастер прийти.

Из комнаты вышел Мишка.

— Здорово, дядя Женя!

— Привет!..

Шериф упал у Мишкиных ног, племянник повалился рядом, смеясь и приговаривая ласковые слова. Женька, разувшись, юркнул в ванную — начавшее таять мороженое запачкало руки.

— Положи пару порций Шерифу, — распорядился он оттуда, перекрикивая шум льющейся воды. — Я ему обещал. А папа где? — спросил у Мишки, появившись в гостиной.

— На службе.

«Прохор — птичка дорогая, берегите попугая!» — раздался голос из подвешенной к потолку клетки.

— Привет, Прошка, — качнул Женька клетку, заставив птицу испуганно соскочить с жердочки.

«Ложись!» — закричал попугай неожиданно громко.

В прошлом году Танька вышла замуж за сорокалетнего майора, в общем, неплохого мужика, дослужившегося было до полковника, но разжалованного за пьянку. Перед женитьбой Зина (так в кругу новой семьи звали Зиновия) «закодировался» по собственной воле и с Танькиного согласия, и теперь спиртного не употреблял, все свободное время посвящая жене и приемному сыну. В Мишке он души не чаял, никогда не повышал голоса и тащил в дом все, включая корм Прохору, а так как он служил в отделе снабжения Генштаба, продукты у них не переводились. Да и Танька за этот год изменилась к лучшему, стала умиротвореннее и покладистей с приходом хозяина и достатка.

— Уроки учим? — взял со стола учебник литературы Женька.

— Стих, — вздохнул племянник. — Ма! дай мне, я его покормлю!.. — рванулся он.

Танька отдала ему миску с мороженым, облизала пальцы. Шериф, энергично виляя хвостом, направился вслед за Мишкой на кухню. Женька неожиданно захохотал:

— Послушай-ка!.. «В жаркий полдень на исходе лета Шел старик дорогою прямой, Вырыл вишню молодую где-то И, счастливый, нес ее домой…» А?

— Хорошее стихотворение. Исаковский. Мы его с тобой тоже когда-то учили.

— Да нет, ты врубись: «Вырыл вишню молодую где-то…» Это же называется «мелкое хищение» и карается исправительными работами сроком до одного года или штрафом в размере…

— Да ну тебя! — до Таньки наконец дошло.

— Эх, жаль, телефон не работает, — но унимался брат. — Надо запомнить. Петру расскажу, он такие стихи любит.

«Прохор отличается умом и сообразительностью», — оповестил попугай и зычно скомандовал: — «Р-равняйсь!! Смир-рна-а!!»

— Вольно, — сказал Женька.

В комнату, облизываясь, вернулся Шериф.

— Мишаня, а ты чего мороженое не ешь?

— Я ему не даю, — крикнула Танька из кухни, — пусть пообедает вначале. Женя, ты с нами есть будешь?

— Перехвачу чего-нибудь.

— Дядя Женя, давай с тобой в шашки сыграем? — предложил племянник.

— Некогда.

— Ну, одну партию, а? На патроны?

— На что?

Мишка прыгнул под кровать, вытащил из-под нее старый фибровый чемодан со своим скарбом.

— Вот, — и положил на стол два холостых 9-мм пистолетных патрона.

— Где взял?

— Мне их папа Зина проиграл. Он говорит, что играть на деньги опасно.

— Вот как? А на патроны, значит, не опасно? — Женька из влек из кармана пару газовых патронов от «скифа», поставил рядом с Мишкиными. — Ладно, давай!

Мишка быстро расставил шашки, склонился над доской.

— Одну партию. На все, — предупредил Женька.

— Идет! — племянник двинул шашку сразу через две клетки, переходя в активное наступление.

Вошла Танька с хлебом на соломенной тарелке.

— Марш на диван, мне стол нужен. — Мужчины осторожно перенесли доску. — Ты дяде Жене насчет крестин сказал?

— Не-а…

Мишка побил две Женькины шашки, Женька — одну в ответ.

— Каких еще крестин? — спросил он, не отвлекаясь от игры.

— Крестить его поведем.

— Кого — его?

— Племянника твоего, врубись!

— А-а… это хорошо… Вот ты, брат, и попался: так… так… и вот так!.. А?! — забрал у племянника три шашки. — Ходи!

— Ты крестным будешь, — сообщила Танька.

— Кто? Я?.. Мне нельзя, я же его дядя.

— Можно, я со священником говорила.

— Мишаня, ты такого крестного хочешь?

Племянник сосредоточенно смотрел на доску. Сражение шло на вполне настоящие, хоть и холостые патроны, которыми он дорожил.

— Какого? — спросил машинально.

— Как я?

— Дамка! — перевернул Мишка шашку и со счастливым видом посмотрел на партнера по игре.

— С тобой, по-моему, разговаривают, — с укоризной сказала сыну Танька. — Оглох, что ли?

— Ладно, — подмигнул Женька, — проигрывает человек, не видишь?

— Кто проигрывает? Я проигрываю?! — возмутился Мишка. — Это мы еще посмотрим!

— А ты сам-то креститься хочешь?

— Хочу.

— Зачем?

— Не знаю.

Женька посмотрел на сестру.

— Оглашенных не спрашивают, — смутилась она. — Гораздо важнее, возьмешь ли ты на себя ответственность крестного.

— Ты будешь моим доном Карлеоне, — сказал племянник, подставляя шашку под «бой».

— Начитанный, — удовлетворенно кивнул Женька и нанес удар с непредвиденной стороны, забрав сразу две шашки. — Ты бы вместо Пьюзо Библию перед крещением почитал.

— Да читал он все. Зина ему пять томов Пенни Франка подарил, так он их за неделю проглотил — от сотворения мира.

Мишка пробрался в дамки. Заменил шашку холостым патроном. Через пару ходов на доске появился второй патрон. Женька сосредоточенно разыгрывал на правой стороне доски хитроумную комбинацию, намереваясь забрать обе дамки сразу.

— Дай доиграть, — сказал он сестре.

— Я эти шашки выброшу когда-нибудь, — пообещала она, отправляясь на кухню.

— Бей, — сказал Женька.

Мишка уже понял, что стоит ему побить подставленную шашку, как партия будет безнадежно проиграна, но делать ничего не оставалось.

Женька забрал все четыре патрона, взвесил на ладони.

— Между прочим, у нас в классе одному мальчику холостым патроном глаз выбило, — сказал Мишка, — он его на электроплиту положил. — Мишка прощальным взглядом проводил патроны, рассортированные Женькой и отправленные в разные карманы пиджака. — Ладно, может, в следующий раз отыграюсь. Пошли, маме поможем.

«Караул, в ружье!» — заорал Прохор.

Втроем они быстро накрыли на стол, принялись за ароматный горячий борщ, которого Женька давно уже не ел по своей холостяцкой жизни.

— Чего это вы его крестить решили? — спросил он, натирая горбушку чесноком.

— Крещение полагается всем, — сообщил племянник, — для охранения от зла и прощения грехов.

Женька едва не поперхнулся:

— Во дает!

— Хочу отречься от дьявола и получить в соименном святом покровителя. А ты, дядя Женя, должен будешь поручиться за мою добрую христианскую жизнь.

— Ты в Бога-то веруешь?

— Верую во Христа Распятого и готов переносить в жизни скорби, бедность, болезни и другие несчастья, — продекламировал племянник, блистая эрудицией.

«Все на защиту Белого дома!» — закричал Прохор некстати.

Чувство юмора, начинавшее прорезаться в племяннике, Женьке нравилось, но в то же время настораживали нотки скептицизма не по летам и явно заимствованное, неискреннее отношение к предстоящему таинству. Сам Женька в церковь не ходил — не придавал этой стороне жизни значения, но терпеть не мог ерничества, когда речь заходила о вере и душе.

За столом наступила тишина. Мать и сын почувствовали неловкость от того, что серьезный разговор превращался в балаган.

— Не все ли равно, под чьим покровительством переносить скорби, бедность и болезни, — сказал Женька, помолчав. — Ты же не младенец безмозглый, которого тащат в церковь, не спрашивая его желания.

— Да я верю, дядя Женя, ты не думай…

— А я думаю, — серьезно продолжал Женька воспитательную беседу, — и тебе думать советую. Крестным твоим я, конечно, буду, но только если ты решишь пристать к этому берегу сам, а не кто-то за тебя.

«Сорок пять секунд, время пошло!» — напомнил Прохор, и будущий крестный, спохватившись, посмотрел на часы.

11

Рядовой Онищенко заправлял «урал». Несмотря на то, что день выдался погожим, на душе у него было муторно. Накануне пришло письмо от отца, старик сообщал, что Нинка погуливает и он не раз видел ее под хмельком в компании парней возле клуба. Служить Онищенке оставалось еще год — было ясно, что девка его не дождется. «Шал-лава! — сплюнул он презрительно, завинчивая крышку бензобака. — Слинять бы в отпуск, да намылить ей!..» Но отпуск был для него мечтой несбыточной: в прошлом месяце комбат Лаврик унюхал вино в его фляге, отправил на губу, а после приказал перевести в хозвзвод. Там он и получил эту бортовую, дважды списанную и столько же раз восстановленную штрафниками лайбу. Прежде чем сесть за баранку, пришлось поваляться под ней с недельку. Чуть пневмонию не схватил, до сих пор кашель душит. Люфт в рулевом был раз в пять больше положенного, тормоза держались на честном слове. А что делать? — запчастей нет, все нужно добывать в гражданских АТП за бабки, которые никто не выделяет, или менять «баш на баш» в батальонах. Хорошо еще, иногда посылали в Москву, здесь удавалось толкнуть что-нибудь из утиля, да еще прикупить пойла и сигарет на сдачу. Сопровождающие, кумовья прапор Завьялов и капитан Слепнев, надирались до поросячьего визга, на обратном пути распевали похабные песни, требуя остановки возле каждого куста. Иногда сажали попутчиц, и Онищенко каждый раз боялся, что дело кончится трибуналом.