Эльмира Нетесова - Закон - тайга Страница 13

— А чё дышать оставили? — изумился медвежатник.

— Шары не выпадало. А в открытую никому неохота за говно в ходку, прибавку к сроку получать.

— Он хоть какой из себя, этот Сова? — спросил одессит.

— Маломерный. Мне по пояс, ну, может, чуть больше будет. Зенки навыкате, как у совы, за что и кликуха соответствен-, ная. Чифирил, гад, с пеленок. Оттого буркалы такие.

— Я одного такого знал. За чифир кентов заложил. Расписали его в Сеймчане, — крутнул головой ростовчанин.

— А ты Пескаря помнишь? — спросил Вырви Глаз у Глобуса.

Тот залился икающим смехом и, едва остановив себя, рассказал фартовым:

— Вот это был кент! Коль жив, дай Бог ему удачи в делах! Коль помер — земля пухом! Пескарь — настоящий ворюга! Зверь — не фартовый. Он за кентов своей шкуры не жалел. А уж сколько мусоров извел — без счету! Помотал на кулаки нервы.

— А помнишь, как он следователя из области до усрачки довел? — встрял Вырви Глаз и продолжил: — Замели в зону фартовых. Вместе с ними — Пескаря. И решил фраер, начальник зоны, фартовых на пахоту, на разгрузку леса кинуть. Мы его — через кентель. Всю биографию протрехали в мурло. А он, козел, из тертых фраеров. В шизо всех определил. На хлеб и воду. Мы голодуху объявили. Через неделю нас вынесли, и на третий день — опять на пахоту. Тогда Пескарь вздумал проучить падлу. И собственных яиц не пожалел. Мошонку свою к нарам гвоздями приколотил. Охрана пришла за нами, а Пескарь ни с места. Даже на парашу сам не мог дохилять. Его сяв- ки смотрели. Как страдальца за общие интересы.

— Так он намертво, в натуру вбил, до шляпок? — разинул рот одессит.

— Не в натуру, в мошонку, ботаю. А когда охрана привела начальника зоны, тот быковать стал: «Врача сюда! Пусть вытащит! Этот негодяй в знак протеста над собою это утворил! Вон уж и яйца его по арбузу! Заражение себе сделал! Чтоб оставшиеся имели шанс наляскать на меня! Но я и не таких видывал!» Короче, сделал ему врач надрезы. Зашил, продезинфицировал все на свете. А начальник зоны опять со своей пахотой. Пескарь перо проглотил. Тоже в знак протеста. А оно, как назло, из брюха ручкой торчало. Неделю его на одном пургене держали. Весь барак обхезал. Но на пахоту не вышел. Решили ему срок добавить. За членовредительство с целью уклонения от работы. А он себе пасть зашил. И на все брехи начальника зоны — молчок. Тот вначале не понял, а может, удивился, что мата в ответ не слышит. Подошел, глянул в харю Пескарю и чуть не свихнулся. У того борода из кровищи. И все хайло крест-накрест прошито суровыми нитками. Начальник его — в больничку. А Пескарь — ни в какую. Лег на нары, будто сдыхать собрался. Как нарочно, проверка нагрянула. По условиям содержания. В ней прокуроры… Увидели Пескаря прошитого — волосы на дыбки… Один сразу не сообразил и спрашивает: «Зачем вы это сделали? Сами иль вас зашили, насильно?» Пескарь ему жестами объяснил чище, чем иной брехалкой сумеет. Прокурор тот — к начальнику зоны. О чем они там ботали — не знаю, но нас на другой день в воровскую зону отправили. Всех до единого. Нам того и надо было.

— Все бы ладно, кенты, да вот-вот темнеть начнет. Давай смываться на ходу. Не то копыта сами откинем, — предложил одессит.

- Погоди сраку гастролерам показывать. Давай вот тут, в затишье, в деревьях прошарим. Может, вытряхнем кого? — предложил Глобус.

Фартовые, вмиг оценив, что пурга тут слабее, согласились. Начали обшаривать кусты, валежины, разгребали наметы под елями.

…Семен Дегтярев шел по следам фартовых от самого Трудового. Где бегом, в полный рост, где ползком по сугробам, лишь бы остаться незамеченным.

Один раз едва не воткнулся головой в спину приотставшего Глобуса и тут же упал в сугроб, кляня собственную поспешность. Он понимал, что не сумеет помешать фартовым, если те задумали убийство Никиты. Знал, что в этом случае и его уложат воры рядом с Никиткой. Забросают снегом. И попробуй кто-нибудь найди. Ведь и предупредить своих не успел. Поторопился.

«Эти тоже не промедлят. Им свидетель не нужен. Особо из мусоров, как они меня зовут. Вот только одного не пойму: за что убить решили Никитку-то? Спокойный мужик. Может, в карты проиграл свою душу? Этот на чужую жизнь играть не стал бы. Хоть и пропойца, сердце имеет человечье…»

И вспомнилось, как забрал он у Никиты из посылки банку меда.

Злые слова сказал ему тогда Дегтярев. А потом, много времени спустя, приехал на участок проверить, как условники работают, и на Никиту наткнулся. Тот, скорчившись, сидел под бояркой. Грибами отравился. Забрал с собой в машину. Вернувшись в Трудовое, сразу в больничку условника определил. Помог желудок ему промыть. А навестив на другой день, забыл у того возле койки бутылку водки. Знал — не положено. Ничего другого не примет. А водку… Хотя, может, подумал, что прежний, выписавшийся больной забыл на радостях. А может, понял, но виду не подал.

Участковый с сугроба заметил, что условники остановились на поляне.

«Наверное, тут расправу учинят. Место глухое, скрытое от глаз. Где же еще, как не здесь? Надо остановить их, помешать. Попробовать стоит припугнуть всех. Обойду я их с подветренной и выйду навстречу», — решил Дегтярев и незаметно прокрался так близко, что слышал даже отдельные слова, смех мужиков.

Нет, опасностью тут не пахло. Никого не думали убивать воры. Но зачем им, фартовым, понадобилось брать с собой Никитку? Может, ваньку они валяют? А сами черное задумали? — выглядывал Семен из-за валежника.

Но условники отдыхали безмятежно. Будто на деляне у костра. Обычные темы, спокойный разговор. Но зачем они здесь?

Руки, ноги участкового немели от холода. Он сел спиной к кусту. Так теплее. Решил ждать, не зря же столько мучился…

Постепенно руки перестали ныть. Отпустила боль в ногах. Тихое блаженство убаюкивало белой песней пурги. Она была так похожа на давнюю и дальнюю. Вот только слова забыл. А мелодию помнил всегда. Это колыбельная? Но нет, не помнил Дегтярев матери. Подкидышем стал. Так говорили все. А таким песни не поют…

Белая завеса металась перед глазами. Что это — саван? Но какая красивая девушка закрывала этой завесой лицо! Чего стыдится? Ведь хороша! «Не надо убегать! Танцуй еще… Ты так похожа на ту, первую. О ней давно не вспоминал. Она отвергла мою любовь. Теперь, наверное, тоже состарилась. Молодой осталась лишь память, любовь и смерть».

Глаза слиплись. Танцевала девушка. Белым платком махала.

Откуда она взялась здесь, что делает в глухом лесу? О чем поет без слов? У смерти слов не бывает. В холод и пургу она отнимает души легко и красиво. Во сне. Подарив каждому свое видение. Чтоб не жалел о недожитом. Пусть все остается в прошлом. А его вспоминать не стоит. Потому что все равно ничего в нем не изменишь, если и захотел бы. Да и все в этой жизни с каждым дыханием тут же становится прошлым. Многим это в голову приходит. Вот только сказать о том не успевают. Опережает смерть…

— Надыбал! Мужики! Гоните три склянки! — закричал Никитка, суча ногами на пеньке и выковыривая из снега руку, потом и голову человека.

Фартовые со всех ног, как гончие, на зов примчались: глаза горят, кулаки сжимаются.

— Попались, козлы! — вопил Глобус, вытряхивая из снега мужика.

— Да окочурился! Накрылся фраер! Шмонай рядом. Другие далеко не смылись.

— Эй, кенты! Да это же наш легавый! Главный мусор, подлюга! Чтоб ему в уши волк насрал! — заметил Вырви Глаз и вытер ладони о сугроб.

— Чего он сюда прихилял?

— А хрен его знает. Живой покуда. Еле бздит.

— Так что ж теперь? Не тащить же его в Трудовое! Да еще нам! Смеху будет на все «малины», — сказал Глобус и предложил: — Оставьте его тут. Мы легавого не мокрили. А коль сам тут накрыться решил, то его дело.

— Нет, фартовые. Я — лесовик. Не могу его бросить здесь. Хоть и легавого. Перед Богом мы все едины. Греха боюсь, — дрогнул Никитка.

— Кинь его, фраер, а то самого так отделаю, мало не будет, — надвинулся Вырви Глаз.

— Я вам помогал, хоть и не фартовый. Почему этого брошу? Дотяну до Трудового, склянку с него сдеру. Бугор мне него ни хрена не даст. А я что, дарма сюда приперся? — оттирал Никита участкового, тормошил его, бил по щекам, возвращая сознание.

— Оттызди его за всех нас, покуда он слабак. Сверни мурло на жопу, чтоб нам век его хари не видать, — рассмеялся Глобус. А увидев, что Дегтярев открыл глаза и начинает оживать, бросил через плечо, уходя: — Легавая собака и через тыщу лет оживет, стоит услышать ей родную феню.

Фартовые, отвернувшись от ветра, уходили из тайги. Рядом с участковым остался только Никита.

Семен Дегтярев не сразу понял, откуда взялся Никита, куда делась девушка, где он находится и что с ним.

Постепенно память вернулась к нему. Участковый вспомнил все. Понял, что произошло. И трудно, скрипя каждым суставом, встал, опираясь на плечи Никиты.

Первые шаги по снежным завалам давались с адской болью. Участковый падал лицом в снег. Тяжело вставал. И снова, разгребая руками ветер, брел, не видя перед собой дороги, захлебываясь, давясь пургой.