Андрей Воронин - Один шаг между жизнью и смертью Страница 13

Шубин полюбил приходить на берег. Здесь удивительно хорошо и спокойно думалось, и мысли приходили в порядок. Глядя на черную воду, он на время забывал о Графе и его чертовых деньгах, о дураке Шарабане и о необходимости протащить четыре миллиона долларов через несколько границ. Однажды, когда он вот так сидел на краю обрыва и размышлял, на противоположном берегу вдруг бесшумно, как призрак, возник здоровенный лось и остановился над белым песчаным откосом, кося на Шубина огромным черно-лиловым глазом.

Это было похоже на чудо, но тут над ухом у Шубина неожиданно лязгнул пистолетный затвор, и лось растворился в лесу так же бесшумно, как возник, – только хрустнула где-то в отдалении ненароком угодившая под копыто сухая ветка…

Шубин тогда в который уже раз горько пожалел о том, что связался с Пал Палычем. В конце концов, за каким дьяволом ему охрана в этом медвежьем углу? Никакого толку от этого старого быка, а вот удовольствие опять испортил…

Шубин не глядя перехватил пистолет за ствол, сильно дернул, безотчетно намереваясь вырвать “тэтэшник” из медвежьей заскорузлой лапы и, может быть, зашвырнуть в реку, на самую середину, но не тут-то было: не ему, мягкотелому столичному адвокату, было пытаться отобрать оружие у Палыча. Только ладонь о мушку ободрал…

– Ты чего, Валентиныч? – хрипловато спросил Палыч, присаживаясь рядышком на корточки и неторопливо засовывая пистолет в наплечную кобуру. – Чего ты взвился? Это ж лось! Ты лосятину едал когда-нибудь? Э-эх!.. Во рту тает, наесться невозможно! Это тебе не консервы.

– Не хватало еще, чтобы ты тут пальбу устроил, – недовольно проворчал Шубин, по-прежнему избегая смотреть на изрытое оспинами темное морщинистое лицо Палыча.

– А, – равнодушно откликнулся тот, – ты об этом!.. Так здесь можно из пушки палить, никто не услышит. Сморчки деревенские не в счет, а больше здесь на двадцать верст никого нету.

Он уселся в шаге от Шубина, свесив с обрыва ноги в прочных, давно нуждавшихся в чистке башмаках со стоптанными каблуками, щелкнул крышкой старенького жестяного портсигара с выдавленным изображением Минина и Пожарского, неторопливо продул “беломорину” и закурил, выпустив густое облако вонючего дыма.

Пал Палыч был, по его собственным словам, вечным должником Шубина. В этом Андрей Валентинович с ним целиком и полностью соглашался: если бы не он, Палыч сейчас тянул бы длинный срок – такой длинный, что, выйдя на волю, был бы уже ни на что не годен.

Он был уже далеко не молод и после того достопамятного процесса, на котором Шубин с блеском развалил бездарно выстроенное обвинение и ткнул мордой в дерьмо уже успевшую провертеть новые дырочки в погонах следственную бригаду, ушел, как он выразился, “на пенсию”, а говоря попросту, завязал. Завязать ему пришлось бы так или иначе, поскольку для своей основной специальности Палыч был уже староват, а на что-то большее у него просто не хватало ума. Всю жизнь он проработал “быком” – бойцом, боевиком, киллером – и до сих пор стрелял без промаха и мог ударом кулака свалить с ног самого настоящего быка. Когда Шубин выдернул его из-за решетки, Палыч наконец осознал, что в его возрасте заниматься мокрыми делами уже не только опасно, но и неприлично, и тихо зажил на свои немалые сбережения. С Шубиным он расплатился сполна и даже с лихвой, но считал, что этого мало, и, когда тот позвонил ему и сказал, что нуждается в помощи и охране, взялся за дело немедленно и с присущим ему профессионализмом. Именно Палыч отыскал и снял на неизвестных Шубину условиях этот дом в забытой Богом деревушке, именно он раздобыл где-то неприметную белую “Ниву” с местными номерами. Без Палыча Шубин был как без рук, но это вовсе не делало старого мокрушника более приятным собеседником и компаньоном.

После случая с лосем прошла почти неделя, в течение которой настроение Андрея Валентиновича медленно портилось. Палыч раздражал его все сильнее, вокруг ничего не происходило, и это “великое сидение” среди красот природы стало казаться Шубину пустой тратой времени. Он отлично знал, что это совсем не так, но не мог отделаться от ощущения, что добровольно посадил себя в тюрьму. Его кипучий темперамент, так часто помогавший ему выигрывать дела в суде, требовал действия, и он метался, как тигр в клетке. Палыч как-то раз посоветовал ему вскопать огород, и Андрей Валентинович впервые в своей сознательной жизни покрыл человека трехэтажным матом, причем вышло это как-то само собой, так что он даже перепугался: похоже было на то, что процесс деградации не только начался, но и успел зайти достаточно далеко…

В конце концов он понял, что ему необходимо развеяться. Придумав себе какое-то несуществующее дело, Андрей Валентинович с некоторым трудом избавился от отеческой опеки Палыча, завел старенькую “Ниву” и отправился в Москву. Он отлично понимал, что рискует, но надеялся, что все пройдет гладко: в конце концов, вероятность того, что его с первого раза засекут в многомиллионном городе, была ничтожно мала. Кроме того, Граф ведь мог и не догадаться, что Шубин имеет какое-то отношение к его исчезнувшим деньгам.

"Ну-ну, – с привычной самоиронией подумал Шубин, втискиваясь в узкое пространство между спинкой водительского сиденья и рулевым колесом “Нивы”. – Тешить себя иллюзиями, конечно, приятно, но это прямая дорога на тот свет. Граф ведь тоже не вчера родился, так что надо быть поосторожнее. Главное, домой носа не показывать. Ни домой, ни в контору, ни в клуб – никуда, где я часто бываю. Там меня наверняка караулят”.

Прогулка вышла просто чудесная, а ощущение опасности придало ей неожиданную пикантность. Шубин почувствовал себя помолодевшим на десять лет, сбросившим десять килограммов и готовым на безрассудства.

Он приобрел новый комплект одежды, посетил сауну, кабинет массажиста и парикмахерскую, после чего, еще больше помолодев, со вкусом отобедал в дорогом ресторане. Именно там, под сенью разлапистых низкорослых пальм, слушая плеск искусственного водопада и с удовольствием жуя то, что никогда не было закатано в консервную банку, адвокат Андрей Валентинович Шубин познакомился с Таней.

У нее была хрупкая, немного угловатая фигура подростка, роскошные волосы, темными волнами падавшие до середины спины, неожиданно высокая, округлая грудь и мягкое овальное лицо с огромными темно-карими глазами, чуть вздернутым носиком и пухлыми полудетскими губами. Она была довольно высокой, но не казалась дылдой, как некоторые фотомодели и манекенщицы, которые хороши только на экране да на обложках журналов мод, и обувь носила не больше тридцать шестого размера – номера на четыре меньше того, чего можно было ожидать при ее росте. Двигалась она с непринужденной грацией красивого животного, а большущие глаза при этом смотрели умно и пытливо.

Короче говоря, Таня была очень хороша, и Андрей Валентинович изрядно удивился и даже слегка разочаровался, когда выяснилось, что она все-таки профессионалка. С другой стороны, это упрощало дело и позволяло перейти к главному, минуя массу промежуточных стадий, на которые сейчас попросту не было времени. Шубин вдруг вспомнил, что постится уже четвертую неделю, и понял, что дальше так продолжаться не может. А этот вариант был, пожалуй, одним из лучших: с девочкой можно было не только поваляться в постели, но и просто поговорить. Ничего особенно умного она, конечно, не скажет, но, по крайней мере, сможет вполне связно, без дурацкого хихиканья и тупого мычания поддержать легкий светский разговор, по которому Андрей Валентинович стосковался не меньше, чем по сексу и чистому белью.

В последний момент, когда все уже было, как говорится, решено и подписано, он вдруг некстати вспомнил о Палыче. Палыч, хоть и называл себя пенсионером, а иногда даже и стариком, был еще очень крепким и вполне дееспособным мужиком. Постились они вместе, так что и разговляться, по идее, следовало одновременно. Подкладывать под старого “быка” кареглазую Таню почему-то не хотелось, и Андрей Валентинович как бы невзначай поинтересовался, нет ли у Тани где-нибудь поблизости веселой подружки, которая была бы не прочь прогуляться за город. Таня просто кивнула, слегка улыбнулась пухлыми губами, одним плавным движением выскользнула из-за столика и отправилась звонить подружке.

Пока она звонила, Шубин расплатился по счету и вышел в вестибюль. Выпитое за обедом шампанское слегка шумело в голове, и он с удовольствием стоял в прохладном, отделанном мрамором вестибюле, наблюдая за тем, как Таня разговаривает по телефону. Смотреть на нее было приятно. Поймав его взгляд, Таня снова улыбнулась и помахала рукой. Ладонь у нее была узкая, с тонкими длинными пальцами. Шубин невольно представил, как эта ладонь ласкает его грудь и медленно, никуда не торопясь, опускается ниже, перебирая пальцами густой курчавый волос на груди и животе. Танина улыбка сулила неземное удовольствие, и Шубин шагнул вперед, чувствуя, что начинает терять голову. С ним давно не было такого: он дрожал, как мальчишка, впервые расстегнувший чью-то ситцевую блузку. В этой девушке было что-то, что заставляло его сходить с ума, и это было чертовски приятно, хотя Палыч наверняка не одобрил бы такого поведения.