Виктория Дьякова - «Тигр» охотится ночью Страница 13

Йохен и Франц, опустив головы на руки, уже чуть ли не задыхались от смеха.

– А ты тоже отличная рассказчица, Ким, – отсмеялся первым Йохен.

– Увольте, друзья, – улыбнулась Маренн, – я могу в красках пересказать лишь то, что видела собственными глазами.

– Мама, – Джилл тоже смахнула слезы, выступившие на ее глазах от смеха, – а я сейчас вспомнила рассказ Штефана! Когда в сорок втором – помнишь? – он приезжал в отпуск, то поведал мне такую историю… Попробую воспроизвести наш с ним разговор дословно. В общем, он говорит мне: представь, что бегут четверо. Я спрашиваю: кто бежит и куда? Он отвечает: большевики, разумеется, кто ж еще? И продолжает: а мы с ребятами едем в танке, видим их и ничего не понимаем. Ну почему двое бегут с винтовками, а двое – вообще без оружия? Я Штефану тогда не поверила, но он мне объяснил. Оказывается, у русских расчет такой: когда тех, кто с винтовками, убьют, двое других их винтовки подхватят. Я, помню, спросила тогда Штефана: а что, у русских на всех солдат винтовок не хватает, что ли? Он пожал плечами и сказал: наверное, не хватает. И добавил: хотя, скорее всего, это просто экономия. Человека убьют – не жалко, а винтовки денежных расходов требуют…

– На самом деле, это очень грустная история, Джилл, – сокрушенно покачала головой Маренн. – Ведь она говорит лишь о непростительном цинизме русских командиров, которые заранее просчитали, что половину их соотечественников убьют, и легко смирились с этим. А на сэкономленные от покупки оружия деньги хотели, наверное, закупить в Америке тушенку, чтобы накормить тех, кто выживет…

– Азиаты… – улыбка медленно сползла с лица Джилл. – Я читала о византийцах, у которых русские переняли очень многое, и о татарах, под игом которых они долго находились. Вот и впитали от тех и других изощренную жестокость и истинно азиатское коварство. Нет, все-таки мы, потомки римлян, намного честнее! Мы – вечные солдаты, открыто вступающие в бой. Да и вся наша культура открытая и честная, тогда как у русских всё всегда исподтишка. Всё с подковыркой да длинными окольными путями. А человеческая жизнь для них ничего не стоит. Да и никогда, пожалуй, не стоила. Страна большевиков построена на костях…

На лестнице послышались шаги, и Маренн предупредупреждающе приложила палец к губам: к ним спускалась Наталья.

– В итоге мы с Натали разобрались с этими пресловутыми квартирными счетами, – сказала она при ее появлении, словно продолжая давно начатый разговор. И повернулась к Джилл: – Как только Клаус позвонит, обязательно передай ему, что он мне нужен. Срочно.

– Хорошо, мама. Передам.

– А сколько, кстати, в этих счетах накопилось? – поинтересовался Йохен, стряхивая в пепельницу сигаретный пепел. – Наш Франц, похоже, разучился и читать, и считать. Хотя число большевистких танков, как мне помнится, он подсчитывал быстрее всех и вроде даже ни разу не ошибся. Впрочем, вру: у него и тогда случались трудности с математикой. Правда ведь, Франц? – Шлетт лишь нервно дернул плечом, уткнувшись в вовремя схваченную со стола газету. – Франц, ты меня слышишь? – не отставал Йохен. – Помнишь свой доклад под Курском, когда русские двинулись на Прохоровку? «Йохен, я вижу пятнадцать… нет, тридцать… нет, сорок танков! Черт, похоже, я сбился со счета!..» – Мастерски скопировал он голос Шлетта.

– Это не оттого, что я считать не умею, – буркнул, вынужденно оторвавшись от газеты, Франц. И простодушно признался: – Просто тогда меня страшно удивило, зачем русские лезут со своими сорока танками на собственный противотанковый ров, который мы у них только что отбили?! Ну сами посудите: раз они его копали, значит, знают, что он там есть! Так нет, они еще и пехотинцев на броню понасажали!.. Вот мы их и покрошили своей артиллерией, пока они в этом рву ковырялись. На том, кстати, их атака и закончилась. Просто мне никогда не понять подобной стратегии. Только людей зазря положили…

Понимая, что хотя Натали и не меньше других осознает тупость большевисткого руководства, но что такие разговоры ей вряд ли придутся по душе, Маренн поспешила сменить тему и вернула разговор в прежнее русло:

– Квартирная хозяйка нашей Натали повысила арендную плату за жилье без предупреждения, да еще и задним числом. Я хочу попросить Клауса досконально изучить договор и выставить ей претензию. А Натали пока поживет с нами. Согласна? – она взглянула на Натали.

– Да, – кивнула та и опустилась в кресло (как заметила Маренн, подальше от Шлетта).

– Да как же она посмела так поступить? – возмущенно всплеснула руками Джилл. – И почему ты молчала, Натали? Я бы давно уже посоветовалась с юристом в нашем министерстве!

– Вот видишь, моя дорогая, – Маренн подошла к Натали, – нашелся еще один выход. Я же говорю: ты здесь не одна! Мы все хотим, чтобы тебе было хорошо с нами.

– Спасибо, я очень ценю это, мама, – Натали взяла руку Маренн и прислонилась к ней щекой. – Ближе вас с Джилл у меня никого нет.

– Женевьева наверняка уже приготовила кофе, – сказала Маренн, внимательно поглядев на Натали. – Пожалуй, я принесу его сама. Поможешь мне, Натали?

– Да, конечно, – охотно поднялась с кресла та.

– Можно и мне с вами, мама? – спросила Джилл.

– Нет, нет, дочка, ты останься здесь, – улыбнулась Маренн. – Иначе наши мужчины быстро заскучают. Мы скоро вернемся. Идем, Натали.

…На кухне Женевьева расставляла на подносе изящные чашки розового фарфора, красиво отделанные золотом.

– Позволь, я закончу здесь сама, Женевьева, – попросила Маренн. – А ты пока отдохни.

– Благодарю, мадам, – домоправительница исполнила реверанс и удалилась.

– Я хотела поговорить с тобой о Франце, – Маренн поставила перед Натали соковыжималку, а сама, взяв нож, принялась очищать от кожуры апельсины. – Мне показалось, ты сторонишься его. Может, дело не только в неоплаченных счетах? Он был с тобой груб? Чем-то тебя обидел? Доверься мне, дочка, возможно, я смогу помочь тебе хотя бы советом.

– Мне трудно с ним, мама, – призналась Наталья. Взяв у Маренн очищенный апельсин, она отправила его в соковыжималку и нажала кнопку. Кухонный агрегат чуть слышно заурчал, и колба стала наполняться ярко-оранжевым соком. – Мы с Францем совершенно разные люди. Мы не понимаем друг друга. Те, кто во время минувшей войны были на поле боя врагами, не могут стать близкими друзьями и тем более любовниками. Я так думаю. Тебе, возможно, это не совсем понятно, мама, ведь вы с Йохеном, как и Пауль с Джилл, находились в одной команде. А я? Как старший лейтенант Красной армии я воевала на другой стороне, и от этого никуда не деться. Мы с Францем по-прежнему остаемся врагами, хотим того или нет.

– Врагами?! Это еще что за фантазии? – от неожиданности Маренн даже отложила недочищенный апельсин в сторону. – Я вижу, ты чего-то не договариваешь, дитя мое.

– На днях к Францу приезжал бывший командир дивизии «Гитлерюгенд»…

– Мейер? Он сказал тебе что-то обидное? – насторожилась Маренн. – Просто я знаю, сколь остер он на язык.

– Сначала они обсуждали дела этой своей организации бывших эсэсовцев, а потом Франц сказал Мейеру, что я – бывший офицер Красной армии. И тот… Ну вы ведь и сами знаете, что они говорят обычно в таких случаях… – Наталья низко опустила голову. – Я для них чужая, мама! Впрочем, как и они для меня…

– Зато ты своя для нас с Джилл, и этого пока достаточно, – Маренн обняла Наталью за плечи, привлекла к себе. – А быть своей для всех остальных совсем не обязательно. Особенно для Мейера. У него есть жена Кэти и четыре дочки, вот пусть с ними и занимается. Кстати, тот факт, что он не пропускает ни одной красивой женщины, известен не только мне, но и самой Кэти. Так что не стоит воспринимать слова Мейера буквально, Натали! Да и вообще не жди от этих мужчин слишком многого, ведь они всего лишь обычные солдаты. Не графы и не князья. С юных лет оказались на войне, воспитывались в сугубо мужской среде и мнением именно этой среды, своего так называемого «товарищества» дорожат до сих пор больше всего. Но поскольку зов природы никто не отменял, женщина в такой среде – очень сильный раздражитель. Отсюда и ревность, и конкуренция, и соперничество. Каждому обязательно надо показать себя со всех сторон, распустить перья, а распустить им есть что: все они – герои, почти все получили на войне те или иные ранения и вполне заслуженно награждены крестами. Конечно же, любой женщине будет с ними трудно. Если бы, живя в рейхе и служа главным хирургом рейхсфюрера, я слушала все, что обо мне там говорят, то давно бы с ума сошла. Представляешь, сколько раз обсудили мои фигуру и внешность во всех сорока дивизиях СС?! Но волею судеб я тоже оказалась на войне с юных лет, поэтому успела ко многому привыкнуть и закалиться. У меня разговор простой и короткий: осмотрела – следующий! В случае необходимости – на операцию. Я не слушаю, что обо мне вокруг говорят, не переживаю, если кому-то нравлюсь, а кому-то нет. Для меня главное – их рентгеновские снимки и анализы. Да еще кому какой наркоз дать. И я знаю наверняка, что первое агрессивное отторжение женщины, желание показать свое мужское превосходство – это все пена. Она быстро сходит, так что лучше вообще не обращать на нее внимание. А вот при втором и третьем общении все, как правило, бывает уже по-другому. Надеюсь, Франц сообщил Мейеру, что ты не большевичка? Что ты сама от большевиков пострадала? Антикоммунизм в среде наших мужчин развит очень сильно, поэтому Мейера следует просветить обязательно! Поскольку если он и проявил к тебе чувство враждебности, то исключительно из-за незнания полноты ситуации. А все остальное – от Адама и Евы. Мужская агрессия по отношению к женщине – всего лишь доказательство того, что она ему нравится. Тех, которые не нравятся, мужчины просто не замечают, как бы ни было обидно последним. Так что ты, напротив, можешь смело считать, что у тебя появился еще один поклонник. И он еще вернется, Натали, вот увидишь! – Маренн дочистила апельсин, сама положила его в соковыжималку и нажала кнопку. – А то, что он отпустил в твой адрес какую-то шпильку, это для него вроде спорта. Все равно как бросать под ноги солдатам своего отряда лимонки, чтобы те бежали быстрее и первыми захватили высоту. Чтобы отличиться и выделиться, словом. К тому же Мейер – бригадефюрер, для восемнадцатилетних мальчишек в «Гитлерюгенде» он был идолом, они смотрели на него как на бога. И он привык к подобному отношению. Впрочем, они все привыкли: и Франц, и Йохен… Рейхсфюрер научил их чувствовать себя господами, хозяевами жизни, научил командовать и руководить другими, но при этом не щадить и себя. Ни плен, ни суды не сломили их, вот только проявить себя стало уже негде. В нынешней жизни их боевые качества оказались невостребованы. Потому они порой и срываются не по делу. Тем более что здесь, во Франции, вдобавок ко всему подвергаются гонениям либо неприкрытому презрению. Поверь, Натали: очень больно падать с тех заоблачных высот, на которые их вознес когда-то фюрер.