Б. Седов - Фарт Страница 14

– Это как, меня пристрелят ваши люди, что ли?

– Совсем не обязательно. Во-первых, я же тебе сказала, что мы ничего не делаем своими руками.

– Понятно… А во-вторых?

– Ничего тебе, Костик, не понятно. Во-вторых, мы просто перестанем тебя вести, и тебе придет конец. И очень быстро. Такие вещи просчитываются легко, особенно на нашем уровне. Хороший шахматист видит игру на пять-шесть ходов вперед, а у нас играют не перворазрядники, а мастера и гроссмейстеры, с современной техникой в придачу. И такой техникой, что «Deep Blue», который у Каспарова выиграл, кажется чем-то вроде «Тетриса»…

– Так это что – шантаж?

– Фу, дурак! – Маргарита непритворно и как-то горестно вздохнула, – говоришь тебе, говоришь… Ты что же, всерьез полагаешь, что ты такая большая величина, что тебя Система будет шантажировать!?

Она на мгновение задумалась.

– Знаешь, несколько лет назад, еще до «случайного» знакомства с тобой, мне довелось побывать в одной из российских деревушек, знаешь, из тех, которые называют «забытые Богом». Лежит она в стороне от всех путей распространения культурных и технических благ, и из всех достижений цивилизации там было только электричество – старые провисшие провода, протянутые между покосившимися столбами. И на каждом столбе красуется табличка «Не влезай – убьет!». И никому, даже сельскому дурачку Николеньке, не придет в голову подойти к столбу и сказать: «Ты что, угрожать мне задумал? Что захочу, то и сделаю»… Так вот, ты мне сейчас напоминаешь человека, который собирается влезть на столб с такой вот табличкой. Тебя честно предупреждают о реальной опасности, а ты встаешь на дыбы – вы меня шантажируете! – ты понял, что я имею в виду?

– Понял, – тихо сказал я.

– И еще – ты не помнишь, что я сказала, когда мы расставались на вечеринке у Терминатора? Так я напомню. Я сказала, что люблю тебя. Помнишь?

– Помню.

– А еще я сказала, что я Игрок. Помнишь?

– И это помню.

– А теперь я говорю тебе, никто тебя не зовет работать в ФСБ, никто не предлагает тебе звание полковника, хотя все это совершенно реально, просто подтверди, что ты патриот, что ты за Россию, и вернись в Штаты.

– А если нет?

– А если нет… Если нет, то мне останется только бросить Игру и уйти в монастырь.

– Это почему же?

– А потому, что тогда Знахарь перестанет быть, а для моего женского сердца он – единственная отрада. Понял, идиот?

– Понял.

Я посмотрел на Риту и, к своему удивлению, увидел, что она действительно сильно расстроена такой возможностью. Мне, положим, перспектива перестать быть тоже была не по душе, но я не стал бы плакать из-за этого, а у нее, похоже, глаза в эту минуту были на мокром месте.

– Ты только не вздумай тут сырость разводить, – сказал я, – только женских рыданий мне тут для полного кайфа и не хватает!

– Не дождешься, – ответила Рита и шмыгнула носом, – ну так что?

– Не знаю, – соврал я.

На самом деле мне было совершенно ясно, что уж лучше участвовать в какой-то малопонятной Игре, чем париться на нарах, а то и еще чего похуже. Но я не хотел вот просто так, сразу, с налету давать согласие. Пусть подумает еще, пострадает, а то что же это получается – Знахаря на нары, чтобы напрягся, потом тепленького поставить перед выбором, типа кошелек или жизнь, и он тут же соглашается?

Нет, так не пойдет. Я не такая послушная фигура в вашей игре, как это может кому-нибудь показаться, и переставлять меня с небрежной легкостью не выйдет.

Я вам не пешка.

– Мне нужно подумать, – сказал я.

– Индюк думал и в суп попал, – ответила Рита.

– Он в суп попал как раз потому, что не думал. А я не индюк. И поэтому мне нужно подумать как следует. Ты выложила сегодня слишком много, и я должен все это переварить.

– Ладно, – Рита, похоже, успокоилась, – думай, только не слишком долго. Я-то могу ждать, но я не одна, и ты должен это понимать.

– Понимаю.

– Вот и хорошо.

Рита встала и, подойдя к двери, нажала на кнопку звонка.

Я тоже встал и, глядя на нее, спросил:

– А как же любоф? Я несчастный зэк, который изнемогает без женской ласки, а петухи меня не интересуют.

Рита фыркнула и ответила:

– Ты тут без женской ласки всего второй день, так что обойдешься. Кстати, хороший резон принять правильное решение. Так что – думай поскорее.

Дверь открылась, и Рита, сделав мне ручкой, вышла.

Через несколько минут за мной зашел уже знакомый прапор, и, пока мы шли обратно в камеру, он спросил:

– Ну так что, Знахарь, эти двое зайдут к тебе после ужина?

Я сначала не понял, о чем это он, но потом сообразил и ответил:

– Давай приводи. Разберемся.

Прапор обрадовался, а я подумал, ну, я вам, бля, разберусь.

Я вам устрою справедливый суд имени царя Соломона! Идиоты, вы думаете, я не припомню вам все, что стерпел от вашего отродья? Да еще сегодня любимая женщина мне настроение испортила…

Приходите, козлы, приходите, ужо потешусь!

После ужина мы расползлись по койкам и дружно закурили.

Когда я сказал уркам о том, что придут два прапорщика, которые хотят, чтобы я их рассудил, в камере произошло некоторое оживление. Оно выражалось в том, что мои сокамерники стали хохотать, валиться на пол, а когда первый приступ детского веселья прошел, Таран сказал, что к такому важному событию нужно подготовиться, и мы поставили у стеночки два стула с таким расчетом, чтобы со всех коек было хорошо видно тех, кто на этих стульях будет сидеть.

Наконец в двери заворочался ключ, и в камеру вошли трое прапоров.

Один – тот, который водил меня на свидание с Ритой, а с ним еще двое. Про них ничего особенного сказать было нельзя, потому что это были два обычных вертухая, каких я да и все прочие зэки за свою жизнь видели столько, что они уже стали на одно лицо. Засаленные мундиры, лица землистого цвета, руки с грязными ногтями, а главное – глаза.

Их глаза почему-то казались грязными, и на них был тот самый прозрачно-голубой слой, похожий на пленку жира на поверхности воды, который отличает официантов, таможенников и ментов, а особенно гаишников и вертухаев.

Некоторые глупые писатели описывают этот почти незаметный холодный слой во взгляде человека как свидетельство твердости и воли.

«Его холодный волевой взгляд…»

Нет. Это не так. На самом деле это взгляд мертвеца или зомби, который привычно творит свои повседневные неблаговидные дела, не рассуждая и не чувствуя. Потому что разум его сведен к возможностям простенького калькулятора, а чувства обращены внутрь – на исправность и довольство собственной физиологии…

В общем, зашли эти прапоры в камеру, тот, с которым я гулял, отошел в сторонку, а этих двух я с почестями усадил на стулья, сам же уселся на койку напротив.

Посмотрели мы с ними друг на друга, и не знаю, как им, а мне лично стало довольно-таки противно. И эта затея с судом царя Соломона перестала казаться мне такой смешной и забавной, как тогда, когда я согласился рассудить их. Но делать было нечего, и я начал.

Откашлявшись, я придал взгляду строгость и сказал:

– Товарищ прапорщик, – я мотнул головой в сторону третьего, – передал мне, что между вами произошел конфликт, который сами вы разрешить не в состоянии.

Оба вертухая кивнули.

– Вы знаете, кто я такой?

Один из них, с оттопыренным правым ухом, посмотрел на меня, потом отвел глаза и сказал:

– Об этом вся тюрьма знает. Только и разговоров – Знахарь приехал, Знахарь такой, Знахарь сякой…

– Все правильно, – подтвердил я, – Знахарь и такой, и сякой, и еще много какой. А сегодня меня оторвали от заслуженного отдыха, и я вынужден разбираться в ваших вертухайских делах. Мне до ваших разборок нет никакого дела, и я пошел на это исключительно из уважения к администрации тюрьмы, которая в лице вашего товарища попросила – подчеркиваю, именно попросила меня разобраться с вами. Начальник тюрьмы, с которым я сегодня имел длительную и совершенно секретную, между прочим, беседу, рассказал мне о беспределе, творящемся в Бутырке, и попросил меня разобраться с этим.

Почувствовав вдохновение, я начал загибать все сильнее и сильнее. Урки молчали, но в самом их молчании я услышал одобрение и поэтому бросил вожжи и погнал телегу, лихо размахивая кнутом.

– Он рассказал мне, что на конференции в Ялте, а эта конференция касалась как раз состояния российской пенитенциарной системы…

Услышав слово «пенитенциарной», все трое вертухаев насторожились.

– …пенитенциарной системы, отдельно поднимался вопрос о состоянии служебной дисциплины в Бутырской тюрьме. Говорили о взятках, о нарушении режима, о сращивании криминала и охраны и даже о том, что в рамках борьбы с коррупцией в Думе поставлен на голосование вопрос о заключении всех бутырских вертухаев под стражу для последующего расследования и навешивания сроков, которые те будут отбывать в той же Бутырке.