Андрей Дышев - Моя любимая дура Страница 14

Я снова пошел по квартире, на этот раз пытаясь найти хоть какую-нибудь деталь, по которой можно было бы судить о том, в каком душевном настроении она вышла из дома. Ванная. Щетинка зубной щетки влажная. Дно раковины покрыто капельками воды. Мыло еще не высохло… Теперь снова на кухню. Холодильник. На верхней полке размораживается кусочек розовой телятины. В прозрачном пакете прохлаждается кудрявый зеленый салат. В масленке – масло и сыр. В пластиковых коробочках всего понемножку: ломтик ветчины, несколько долек апельсина, морковь по-корейски, соленые каперсы… Чем-то это похоже на тот набор, который я купил в ночном магазине. Чайник еще теплый.

Я вернулся в комнату и сел в кресло рядом с телефонным аппаратом. Придвинул к себе коробочку с листочками для записей. Листочки чистые, но на верхнем отчетливо видны вмятины от шариковой ручки. Ирина что-то торопливо писала, по своему обыкновению сильно нажимая на ручку. Возможно, взяла листочек с текстом с собой, возможно – выбросила. Но если очень постараться, то по вмятому следу можно прочесть… Я поднял коробочку с листочками и, покачивая ее на ладони, стал выбирать ракурс, чтобы тень была наиболее выражена… Так, вижу: «Гор. больн. № 1». На следующей строке: «4 отд. 12 палата». Что это может значить? Координаты больничной палаты. Кто-то передал их по телефону?

Телефонный аппарат поближе. Давай, родной, выдавай информацию! Определитель номера и память входящих звонков – гениальное изобретение. Я стал нажимать на клавиши, выясняя, от кого поступали сюда звонки. Самый последний – в десять часов тридцать минут. Номер неизвестный, но, скорее всего, это я звонил из кафе. Минутой раньше я звонил с мобильного… А вот еще один входящий – в десять часов десять минут, но определитель его не распознал, на дисплее значатся одни прочерки. Может, это звонил Зинчук? Вот же негодяй! Похоже, мокрушник добрался до нее! Что он ей говорил? Угрожал? Или же пытался хитростью выманить из квартиры?

Я снова взглянул на листочек бумаги с вмятиной от шариковой ручки. Кажется, все складывается. Зинчук позвонил Ирине и что-то сказал ей про Первую горбольницу. Может, солгал, что со мной стряслась какая-то беда. Ирина быстро собралась и поехала.

Я вскочил на ноги. Необыкновенно сильное волнение охватило меня. О-е-ей, не опоздал ли я? Не слишком ли я долго испытывал терпение Зинчука? Ирина, где ты? Что с тобой? Уже без всякой надежды услышать ее голос я позвонил ей на мобильный. На этот раз оператор ответила, что «абонент недоступен». Это может означать, что телефон отключен, или у него разряжена батарея, или он испорчен, разбит вдребезги, расплющен под колесами…

Прочь, прочь, дурные мысли! Я взглянул на часы. Одиннадцать десять. Прошел уже час, как Ирине позвонил Зинчук. Целый час, как Ирина перешагнула грань, за которой властвовала беда.

– Справочная? – громко говорил я, нервно расхаживая с трубкой по комнате. – Дайте мне телефон Первой горбольницы!

Четвертое отделение долго не отвечало. «Ну, давай же, давай!» – мысленно подгонял я то ли дежурную медсестру, которая отлучилась со своего поста, то ли врача из ординаторской. Наконец кто-то ответил: старческий, немощный голос.

– Пожалуйста! – взмолился я. – Позовите кого-нибудь из двенадцатой палаты.

– Из какой?

– Из двенадцатой!

– Из пятой?

Господи, господи! Вознагради его острым слухом и крепкими ногами хотя бы за счет моего здоровья!

– Из двенадцатой!! – рявкнул я с такой силой, что тонким мелодичным пением отозвались из бара хрустальные бокалы.

– Из двенадцатой! – протянул старичок. – А где ж у нас двенадцатая?.. Да нет у нас такой. У нас всего десять палат в отделении, молодой человек. Хотите, из десятой позову кого-нибудь?

Я кинул трубку в гнездо и схватился за голову. Худшие опасения сбылись. Гнус Зинчук выманил Ирину из дома. Наверняка он перехватил ее где-то на полпути к больнице… Я принялся набирать номер его мобильника. Пусть ставит мне любые условия! Пусть потребует жрать гвозди, битое стекло и пить бензин. Я априори согласен на все, лишь бы он оставил Ирину в покое… Но – проклятье! «Абонент заблокирован». Исчез Зинчук. Спрятался. Зарылся в землю на недосягаемую глубину!

Кто-то позвонил в дверь. Мое сердце встрепенулось с робкой надеждой, и я кинулся в прихожую. Может, это она. Из магазина. С увесистыми пакетами. Нахмурится, увидев меня, скажет, что в гости меня не ждала и что негоже без спросу шарить по ее квартире. Я возьму из ее рук пакеты. Она скинет туфли, босиком пройдет на кухню, устало опустится на плетеный стульчик и станет выкладывать продукты на стол. Зеленый салат, ветчину, сыр, хлебную нарезку для тостера. Мы будем молчать, и слезы выступят у меня на глазах, и оттого будет казаться, что я смотрю на Ирину через запотевшие очки…

Я распахнул дверь. На пороге стоял сосед.

Глава 8

НЕ ГОРЮЙ!

– Вы так кричите, – заявил он, что-то жуя, – что я не слышу телевизора!

Я захлопнул дверь перед его носом, чтобы его образ не осквернял квартиру Ирины. Чуда не произошло, и слезы на моих глазах – разве что от бессилия.

– Справочная! Мне нужен домашний адрес Зинчука Олега Ивановича!

Женщина, принявшая мой заказ, пригрозила, что эта услуга платная, затем пообещала перезвонить. Я лупил кулаком по ладони, ожидая звонка. Фигурки воинов на копии урского штандарта, висящей на стене, мельтешили у меня в глазах. Мозаика из раковин, красного известняка и лазурита напоминала узкую бойницу, закрытую голубым стеклом. И я как бы метался за крепостной стеной, отчаявшись ждать появления врага, которого люто ненавидел и давно мечтал свести с ним счеты. А он дразнил меня, время от времени показывая из-за далеких холмов то наконечник пики, то катапульту, то разводя дымные костры.

Звонок! Монотонный голос продиктовал мне адрес: Зинчук Олег Иванович живет на улице Гоголя. Это в двух шагах от стадиона «Авангард». И в трех шагах от дома, где я живу!

Я вышел из квартиры Ирины через дверь. Сосед подглядывал за мной через узкую щель. Я толкнул его дверь ногой, захлопывая, чтобы не отравлял запахами лестничную площадку, по которой всего час назад ходила Ирина. Понесся вниз, перепрыгивая через ступени. Где сейчас негодяй Зинчук? Вряд ли он дома. Как гад ползучий, затаился где-нибудь в темноте, у земли. Я мчался по улицам, не обращая внимания на красные сигналы светофоров. Неслись дома, деревья, скверы, площадки. Похоже, что я стоял на месте, лишь мотор надрывно рычал, а город летел мимо меня, подобно декорациям на круговой театральной сцене… Кто-то сравнивал жизнь с театром. Но почему же это действо так жестоко рвет душу, распиливает острым ножом нервы? Кто сценарист и режиссер, сатанинскому таланту которых не аплодировать надо, а закрывать глаза и уши и бежать, бежать куда-то прочь из душного зала, разбивая в щепки кресла, срывая портьеры, кулисы и безжалостно мутузя напудренных актеров в сладко пахнущих гримерных?

Вот и улица Гоголя. Я промахнулся и проехал жилой квартал. Не стал разворачиваться и дал задний ход. Водители, завидев летящий им навстречу автомобиль, съезжали либо на встречную полосу, либо на тротуар. Я въехал в клумбу, заглушил мотор и выскочил из машины. Воображение уже принялось подкидывать мне варианты внешности Зинчука. Ох, примитивное у меня воображение! Если злодей, то это обязательно мрачного вида мужлан; у него – низкий лоб, выпирающие надбровные дуги, жестокий взгляд, горбатый нос, узкие губы и усыпанный золотыми коронками рот. Но сколько раз в жизни мне встречались милейшие люди с привлекательной внешностью, которые оказывались настоящими чудовищами, выпачканными с ног до головы в человеческой крови!

Я пробежался вдоль ряда двухэтажных особняков, крыши которых служили полом для новых надстроек, а на те, в свою очередь, налипали следующие строения. Металлические сварные лестницы с неожиданными поворотами и изгибами соединяли жилища верхних ярусов с землей. На головокружительной высоте между лоджиями были натянуты веревки, на которых трепыхалось выстиранное белье. Нумерации не было никакой. Я спрашивал адрес у старушек, сидящих на лавочке в тени деревьев. Все показывали в разные стороны. Тогда я назвал фамилию.

– С этого бы и начали, – стала учить меня маленькая, полупрозрачная женщина с водянисто-зелеными глазками и лицом, щедро усыпанным веснушками. – Нумерация домов у нас ни о чем не говорит. Каждый расширяется и пристраивается как хочет. Лет десять назад вот этот дом был под номером семнадцать. Потом его верхнюю часть снесли, и на ней отстроился другой хозяин, у которого уже есть свой дом, но под номером тринадцать. Теперь эта верхняя часть тоже как бы номер тринадцать. А нижняя часть уже нежилая, здесь угольный склад – вообще без всякого номера. Уразумели? Вот потому ваш номер двадцать три есть и наверху, и вот там, слева, и вот там, справа. Но живет Зинчук наверху, а те две пристройки он давно продал.