Пётр Разуваев - Русский калибр (сборник) Страница 14

— А разрешение — покажешь? — в тон ему поинтересовался я. — Хочешь, приходи на Лубянку, оформим изъятие по всем правилам. А если нет, то сделай милость, иди отсюда. Быстро.

Зыркнув с бессильной ненавистью, «горный орёл» с силой захлопнул дверь.

Отчего-то я сильно сомневался в том, что судьба сведёт нас ещё раз. Разве что в Краю Вечной Охоты.

Благодушно и одиноко сидел я за небольшим столиком. Вокруг стояла торжественная тишина, лишь изредка нарушаемая лёгким звоном столовых приборов. За спиной моей непоколебимо возвышалась мраморная колонна, надёжно прикрывая тылы, необъятных размеров зал был почти пуст, и я бы даже сказал — пустынен. Редкие столики терялись в его роскошном пространстве, обильно изукрашенном позолотой, скульптурами каких-то не узнанных мною божеств, фонарными столбами и целиком прикрытом от суетной Москвы огромным витражным потолком. Посередине зала тихо изливался фонтан, а в нём лениво плавали золотые рыбки. Удовольствие, которое я испытывал от этого заведения, было абсолютно законченным и комплексным по сути, ибо обед, приятным грузом лежавший на дне меня, был вполне достоин того шикарного интерьера, в котором я его поглощал. Ароматная, нежная донская солянка с речной рыбой, осетрина «броше» с соусом «Тартар», в сочетании с бокалом «Chateau les Hebras» 1991 года и кусочком торта «Черный лес» на десерт, привели меня в состояние совершенно непристойного умиления. Удобно раскинувшись в мягком кресле, я по очереди воздавал должное то малюсенькой чашечке с крепчайшим кофе, то изумительному «Martell L’Or de Martell», который местные умельцы наливали в хрупкий бокал, а затем специальный человек на моих глазах слегка нагревал его на специальной же горелке. Любовь к жизни переполняла меня, я просто лучился положительными эмоциями. Как совершенно верно подметил один английский писатель, количество прегрешений, которые человек готов простить миру после хорошего обеда, до обеда привело бы того же самого человека в ужас. Все мы рабы желудка в той или иной степени, и я отнюдь не являлся исключением. Сидя в грязной яме в Пешаваре, я часто вспоминал дом, отца, близких людей. Но то, с какой интенсивностью я вспоминал кухню тетушки Франсуазы, не шло ни в какое сравнение со всем остальным. И ничего поделать с этим я не мог. Да, честно говоря, и не пытался.

Откровенно говоря, чудный обед был, пожалуй, единственным приятным событием за весь прошедший день. Всё остальное скорее огорчало, нежели радовало. Дом Стрекалова находился под очень жёстким контролем, об этом говорило уже то, что я заметил наблюдателей, едва успев появиться на Фрунзенской набережной. Стрекалов всю свою московскую жизнь прожил в этом престижном доме, в просторной четырехкомнатной квартире с видом на парк имени Горького. Сначала вдвоём с женой, а после её смерти и вовсе один. Люди, присматривающие за генералом СВР, были настолько уверены в себе и своих покровителях, что даже не пытались прятаться. Две машины стояли во дворе, ещё одна маячила прямо на набережной, рядом с жёлтым грузовиком автодорожной службы, явно из тех, что до отказа нафаршированы хитрой электроникой. На засаду это походило в той же мере, как если бы они запалили костры вокруг дома и выставили зазывающие дичь плакаты, типа — «Проход для сайгаков. WELCOME!». Я слишком уважительно относился к своей персоне, чтобы предположить, что меня хотят отловить таким вот странным образом. Но парадоксальность ситуации заключалась в том, что за людьми уровня Стрекалова ТАК тоже никогда не следят. Или я сильно отстал от жизни? Москва, конечно, город контрастов, но не настолько же…

Нет, жизнь явно дала трещину. Посредством каких-то неизвестных спецслужб, навтыкавших глухих заборов по всем тропинкам. Может, я вообще зря сюда приехал? Вариантов дальнейшего развития событий существовало великое множество, от визита в стиле «ниндзя» домой к Стрекалову до выхода на Красную площадь с плакатом «Вот он я». К сожалению, разумным мне казался только один. Нужно было звонить. У меня имелось четыре телефонных номера: домашний и рабочий самого Стрекалова, телефон моего куратора, по которому я всё это время раз в год сообщал о себе, и ещё один номер. Первые три отпадали по определению, а вот четвёртый был мне выдан лично Виктором Викторовичем и являлся, по сути, прямым способом связаться с ним, и только с ним в экстренных случаях. Как именно функционировала эта линия, я не знал, но наверняка первоначальный звонок проходил через приличную цепь подставных лиц и номеров. Я здорово рисковал, ведь если Стрекалов действительно задался целью погубить мой молодой организм из зависти или вредности, то я просто шёл ему навстречу, доверчиво задрав лапки. Но… Как любит говорить Рихо Арвович Эвер: «Если ты сто раз проверил человека и не убедился в том, что он полное дерьмо, то он, наверное, и вправду не полное дерьмо». Логика, конечно, чисто эстонская, но своя правда в ней присутствовала. Попытка не пытка, верно, Лаврентий Павлович?

Я расплатился по счёту, разом попав на сумму, просто вопиющую в условиях бюджетного дефицита, и покинул этот дорогостоящий очаг гуманизма и человеколюбия. Заодно я заказал столик в соседнем ресторане «Европейский», благо далеко для этого ходить было не нужно. Бог его знает, как сложится вечер.

Купив телефонную карточку (сплошные расходы, как они тут живут?), я с большим трудом нашёл на улице работающий телефон и набрал номер. Трубку сняла женщина. Кокетничать с ней я не собирался, поэтому был деловит и краток до неприличия:

— Вариант три-один.

— Вариант три-один, — послушно повторила она, и я положил трубку. Засечь моё местоположениё было не под силу даже сказочному персонажу, а таковых в отечественных спецслужбах и не водилось. Совершенно условная фраза, сказанная мной неизвестной женщине, означала следующее: «Прошу о встрече завтра, в три часа дня у первого (левого) эскалатора на станции метро „Октябрьская“». Бред сивой кобылы, зато легко скрыться в толпе, если всё пойдет не так, как хочется. Эту китайскую грамоту также придумал Стрекалов, чья светлая голова никогда не давала покоя своему хозяину. А может, он просто больше знал и, соответственно, лучше готовился? Вот уж не в курсе…

Час был не поздний и не ранний, 17.20, дел у меня, кроме сохранения самого себя в первозданной целостности, тоже особых не было, и я отправился гулять, дыша выхлопными газами и по возможности уворачиваясь от многочисленных москвичей и гостей столицы. В отличие от булгаковского Воланда, я почти с ходу обнаружил, что город изменился, причём не только внешне, став намного опрятнее и чище, но и внутренне, через людей, населяющих его. Не у большинства, но у многих, очень многих мужчин и женщин, встречавшихся мне по пути, глаза сильно походили на машинку для определения штрих-кода и, соответственно, стоимости идущего навстречу товара. Уж не знаю, как нынче в Москве обстояли дела с жилищной проблемой, но материальный вопрос испортил жителей этого города напрочь. Мне доводилось видеть деловые кварталы западных столиц, по улицам которых шли толпы молчаливых людей, раз и навсегда зацикленных на добывании денег. Но это было совсем другое, их поглощала работа, а здесь была страсть. Страсть голодных людей, желающих всего разом и оценивающих других исключительно по тем деньгам, которые они уже успели сделать своими. Критерием являлось количество, а никак не качество. По-моему, впервые в жизни я столкнулся с тем, что девушки, идущие мне навстречу, окидывали меня оценивающим взглядом. Не как мужчину, нет, это как раз было бы привычно и нормально, я сам никогда не упускал случая пристально рассмотреть красивую женщину. Москвички оценивали НЕ МЕНЯ. Их интересовало то, что было на мне надето. Взгляд обычно скользил от обуви, затем критическому анализу подвергался костюм, галстук и, в завершение осмотра, прическа. В смысле, как подстрижен. Качество. И уж только потом мельком смотрели, не горбат ли я и сколько у меня глаз. Большинство столичных дам сходились на том, что дело со мной иметь можно, и, встретив мой взгляд, они мило и плотоядно улыбались. Может быть, я старомоден, глуп, просто болен, но меня передёргивало от их призывных улыбок. Возможно, это и правильно, когда оценка человека идет с позиции — сколько денег, таков и он; но от мысли, что мне всегда придётся общаться с людьми, которым абсолютно плевать на содержание, а важна лишь форма, мне лично становилось дурно.

На Новом Арбате я закончил эту экскурсию. Надоело. Взял такси и поехал в гостиницу.

Конфедерация горских народов, окопавшаяся в буфете второго этажа, при моём появлении оживилась, но как-то подозрительно быстро затихла, лишь изредка постреливая в мою сторону заинтересованными глазами. Не обращая на них внимания, я гордо продефилировал через просторный холл и остановился у лифта. Наверху опять началась какая-то возня, но в этот момент створки транспортного средства распахнулись, и громкоговорящие иностранные туристы гурьбой повалили на свет божий, заглушая всё и вся на своём пути. Я занял их место. Когда едва-едва стартовавший лифт остановился на втором этаже, у меня не возникло и тени сомнения в том, что грядёт визит, и грядёт он именно по мою душу. Маленький «Браунинг» уютно лежал во внутреннем кармане пиджака, переложить его во внешний было делом элементарным и недолгим.