Александр Щелоков - Нападение Страница 14

– Иных не держим, – весело отозвалась та и шутливо толкнула кавалера в бок локтем.

Вступил в игру Зотов. Бросил на кон сотенную.

– Люблю рисковать. Игра омолаживает нервные клетки.

– Ой, Иван Софронович! – сказал Клыков укоризненно. – Просадишь свои трудовые…

– Трус в карты не играет, – отозвался Зотов весело. – Поехали!

Он метнул карты рукой профессионала. Они легли перед игроками с металлическим треском.

Кон от кона игра обострялась. Топорок все время проигрывал, злился и увеличивал ставки. Прапорщик дрожащими пальцами сгребал со стола и совал в карманы деньги.

– Пятьсот на кон! – вдруг объявил Топорок и бросил на стол пять новеньких сторублевок.

– Иду, – согласился Лыткин.

– Я пас, – развел руками Зотов. – Уже все просадил.

– Все равно метни нам, – предложил Топорок, – мы тебе доверяем. У тебя рука твердая.

Пока Зотов сдавал, Лыткину все время везло, и он поддержал предложение:

– Метайте, Иван Софронович! У вас рука счастливая.

Зотов перемешал колоду, дал снять игрокам, сперва Топорку, потом прапору. С треском бросил. И снова фортуна улыбнулась Лыткину.

– Везет тебе, Лёня, – сказал Клыков удивленно. Он наблюдал за игрой из-за плеча Зотова. – Третий банк на очке. Я такого что-то не могу припомнить. Право слово – везунчик…

Прапорщик самодовольно ухмыльнулся:

– Помилуй бог, как говорил генералиссимус товарищ Суворов, не все же везенье, кое-что и сами могём!

Он с явным наслаждением стал складывать деньги. Потом выхватил сторублевку, бросил ее на стол.

– За труды, Иван Софронович!

– Забери, – поморщился Зотов брезгливо. – За такое и по морде можно схлопотать.

– Ты чего?! – удивленно воскликнул Лыткин.

– А того. Что подумает Володя? Тебе, может, все равно, а мне – нет. Выходит, ты меня купил, и я сбрасывал тебе фартовую карту.

– Прости, не сообразил, – сразу повинился Лыткин. – Вот ведь дурень!

Топорок сидел растерянный, вытирая потный лоб ладонью.

– Давай контровую! – вдруг предложил он хриплым голосом.

– Деньги на кон, – сказал Лыткин. – На так не играю.

– Тимофей Васильевич! – взмолился Топорок. – У вас моя тысяча…

– Ой, Володя! – укоризненно бросил Клыков. – Без штанов сидят не те, кто проигрывает, а те, которые хотят отыграться.

– Тимофей Васильевич…

Клыков вышел в спальню, через минуту вернулся с пачкой в банковской упаковке. Бросил ее на стол перед Топорком.

– Ладно, дуйся, беспутный! Дуракам, как говорят, закон не писан.

Зотов долго и старательно тасовал карты. На ладони протянул их прапорщику. Тот небрежным движением пальца сдвинул часть колоды. Зотов переместил разрезанные карты, сложил их, с хрустом прошелся по корешкам, стал сдавать.

К Лыткину пришли пиковый туз и девятка бубен. Скрывая довольную улыбку, он объявил:

– Хватит.

Топорок перевернул первую пришедшую к нему карту. Это была шестерка бубен. Сказал спокойно Зотову:

– Открывай, Иван Софронович.

Тот метнул. Пришла семерка пик.

– Еще, – разрешил Топорок.

На стол упал трефовый король. Прапорщик замер, ожидая, какое решение примет Топорок. Тот долго думал, морщил лоб, наконец произнес:

– Еще…

На стол упал король пик.

– Очко, – констатировал Топорок. – Вот так тебе, Советская армия!

Лыткин со злостью открыл и швырнул свои карты.

– Двадцать…

– Риск – благородное дело! – злорадно произнес Топорок, загребая выигрыш.

– Не тушуйся, Лёня, – сказал Клыков, кладя руку на плечо Лыткину. – Невелик проигрыш – одна косая. Да и деньги ли важны? Мы здесь ради удовольствия кидаемся…

– Давай контровую! – пьяно заупрямился прапорщик. – Трус в карты не играет. Тимофей Васильевич, будь другом, ссуди!

– Оставь, Леня. К Володе поперла карта. Он тебя обдерет.

– Ты друг или нет? – обиженно прогудел прапорщик. – Отыграюсь!

Клыков пожал плечами.

– Смотри сам, не пожалеть бы. Сколько тебе?

– Тысчонку, – лихо заломил Лыткин. – Вот увидишь…

– Дам, дам, только учти: придется писать расписку. Денежки счет любят.

– Тогда две, если можешь. На всякий случай.

– Ой, Лёня, какой ты зажигательный! – возбужденно взвизгнула Веруньша и чмокнула прапорщика в щеку. – Обожаю азартных мужчин!

– Погоди, – отстранил ее Лыткин. – Пошла игра…

– Проходи, прапор, – сказал Клыков и отступил в сторону, пропуская Лыткина в дом. – Принес долг? Ах, нет… Плохо это. Плохо. Ты пойми верно, Леонид, я к тебе отношусь с доверием, но обстоятельства требуют отдачи. Ты думаешь, у меня в тот вечер деньги лежали для того, чтобы ты спустил их с кона? У каждого из нас свои долги. Ведь я тебя предупреждал: к Топорку поперла карта. Ты глаза выкатил и свое: дай косушку! Взял две. Потом еще три… Это большие деньги, Лёня.

– Я понимаю. – В голосе Лыткина звенела нотка, взывавшая к жалости. – Но я сейчас не при деньгах. Ты понимаешь…

– Хорошо, – сказал Клыков сурово. – Ящик патронов, Лёня. Автоматных. Один ящик.

Он поднял мизинец, как бы подчеркивая этим мелочность сделки.

– Тимофей Васильевич! – воскликнул прапорщик. – Во-первых, у меня на складе и патронов-то нет. Во-вторых, даже будь они – из зоны не вынесешь. Если бы ты знал, какая там охрана!

– Ты расскажи, – вкрадчиво предложил Клыков.

Прапорщик рассмеялся.

– Я, между прочим, всерьез спрашиваю, – сказал Клыков. – Конечно, если ты меня за иностранного шпиона принимаешь – тогда молчи. А если нет, то расскажи, как на духу. И тогда я подумаю, как нам с тобой из долгов выбраться. Может, даже с прибылью будем. А?

– Что тебе интересно?

– Вот ты сказал, что на складе твоем нет патронов. А что там есть?

– Гироскопы, тебя устроит?

– Гидро… Это что-то с водой связано? Насосы какие?

Лыткин снисходительно улыбнулся:

– Не в дугу. Гироскопы – это от систем управления ракетами. Свободные, в карданном подвесе, стабилизированные платформы. Короче, всякая хренота.

– Так продай один. Покупателя я тебе отыщу.

– Ты в своем уме? – Лыткин сразу помрачнел. – Знаешь, как такое предложение называется?

– Ну-ну, просвети.

– Преступление, вот как!

– Дурак ты, Лыткин!

– Почему же – сразу и дурак? – обиделся прапорщик.

– Потому, милый мой, что сейчас каждый, у кого на плечах голова, делает деньги, собирает капитал, чтобы не остаться завтра в глубокой дупе. Потому, что уже завтра хозяином жизни станет тот, кто сегодня не постесняется отщипнуть от общего пирога кусок побольше и пожирнее. И никого, учти, прапор, никого не будут спрашивать, откуда он взял свой капитал. У хозяев жизни не спрашивают, как они стали хозяевами. Ты к такому повороту дел еще не готов. В тебе социалистическая закваска бродит: кто не работает, тот не ест. А вся наша жизнь уже семьдесят лет отвергала эту дурацкую истину. Не ел тот, кто мало зарабатывал. А тот, кто имел деньги – правые или неправые, – без харча никогда не маялся. Теперь лозунги надоели людям. Они хотят жить по-иному. Ваши генералы, например, гонят за границу танки. Полковники из разведки бегут на Запад. Почему? Да потому, что понимают: приватизация – это справедливый передел достояния, которым управляли дураки. Умные будут богаче, у ослов хороший шанс отрастить уши подлиннее. Вот и выбирай, а я потом погляжу, как ты их под кепку укладывать станешь…

– Кончай, Васильич, – попросил Лыткин тоскливо, поднимаясь со стула.

– Мне кончить проще, чем тебе начать. Ты поинтересуйся, о чем твое начальство думает. Не знаешь? Вот и береги свои склады. Потом генералы на них бизнес сделают. А тебя под зад коленкой. И вообще, если на то пошло, катись ты… Я тебе помочь хотел заработать тысяч так тридцать – сорок. Не надо? Тогда давай плати долг. Завтра поеду к вам и пройдусь по начальству с твоими расписками. У меня все на месте…

– Зачем же так? – всполошился Лыткин, не в силах скрыть испуга. – Я же не…

– А я – да. За тобой должок. Чтобы его покрыть да еще подзаработать на молочишко, тебе предложили выгодное дело. А ты кочевряжишься. И потом… А, да ладно…

– Нет уж, говори. Что потом? Давай договаривай, раз начал.

– Хорошо, слушай. Ты держишься со мной так, будто тебе предлагают великую измену. – Клыков махнул рукой и с презрением бросил: – Надо же, Веруньше поверил. Она все гудела: ах, прапор, мужик рисковый! Тьфу!

Все время, пока Клыков произносил свой монолог, Лыткин обдумывал названную им сумму: тридцать – сорок тысяч рублей. Нули, образовавшие ее, выглядели впечатляюще. Это столько, сколько он смог бы заработать, служа в армии еще лет десять! Привлекательность цифр усиливала неопределенность перспектив. Загадывать, что с тобой станет завтра, где и как будешь искать пропитание для себя и семьи, военный человек не мог. А сорок тысяч – сумма серьезная.