Сергей Зверев - Закон десанта – смерть врагам! Страница 14

Третий год от миллениума ознаменовался траурным событием — погибла мать. В разгар новогодней пирушки, невзирая на лютый холод, она пыталась взгромоздиться на перила балкона, совершенно забыв, что человек не птица. Реанимации не было — сразу кладбище. Через месяц отчим привел в дом новую «квартирантку»… Тут Валюша совсем запуталась. Родных вроде не осталось — по квартире бродили чужие, вечно пьяные, гнущие пальцы люди и дружно уверяли, что они имеют на это право. Много понимает ребенок? У Валюши хватило ума обратиться к подружке, имеющей маму-юриста. Легче ей, правда, от этого не стало. «Трудный случай, деточка, — развела руками мама-юрист. — Не будь они тут прописаны, проблем бы никаких. Но по документам этот мужчина твой отец («этот мужчина» подсуетился, оформив удочерение), так что терпи. Существуй у тебя близкие родственники, можно было бы побороться, ну а в данной ситуации… бог им судья, деточка».

Из родни осталась бабушка в Любимовке, успевшая к 80 годам похоронить мужа и обоих сыновей-алкоголиков, да какой-то дядюшка по материнской линии, обитающий в Гродно. Первая выживала из ума, координат у второго не имелось. А жизнь тем часом подбрасывала новые сюрпризы. Любимый отчим оказался не только специалистом по издевательствам, но и редким мошенником, «обувшим» на пару миллионов целую обувную фабрику, большинство акций которой принадлежало городскому руководству. В дом пришли автоматчики в серых бушлатах. «Через три зимы, — просветил домашних радостный майор, — отсидит как надо и вернется». На две недели Валюша осталась без отчима. Не успела она как следует прочувствовать эту невосполнимую утрату, как отчим появился. Новый. Правда, от старого практически неотличимый. Валюша уже тихо шизела. «И не надейся, — заявила ей мачеха, — со мной такой фокус не пройдет. Я человек законопослушный и буду жить вечно. И дядя Гена, с которым мы завтра распишемся. А у тебя, родная, с этого дня появятся новые обязанности…»

Ее нашли мертвой через день после прописки в квартире нового жильца. Поскользнулась, упала с лестницы. На следующий день после похорон чуть не расквасилась сама Валюша… Жуткий бомж в струпьях и нарывах подстерег на лестнице. Не врежь она ему с истошным визгом промеж пустой и зрячей глазниц, пришлось бы падать с четвертого этажа — в ствол между маршами. Как она катилась вниз, Валюша не помнила. Время было послеобеденное, моросил дождь, во дворе — никого. Думай, осадил ее голос разума, когда она, растрепанная, перебегала двор. Валюша спряталась в кустах, затаилась. Живописный бомж, хромая на обе ноги, выбрался из подъезда, зыркнул по сторонам зрячей глазницей и порулил куда-то за угол. Дома никого не было, новый родственник умотал еще утром (алиби, надо думать, делать). Валюша побежала в квартиру, сгребла документы на квартиру, метрику, сто рублей денег из загашника, натянула на себя что было приличного и понеслась по лестнице, заклиная всех богов уберечь ее от встречи с этим чудовищем. На сто рублей она и доехала до Славянки. Откуда ей знать, что нет прямых рейсов на Любимовку? Голодная, без копейки денег девочка бродила по автостанции до тех пор, покуда не подъехал импортный автобус с волшебным словом «Любимовка» под стеклом, и водитель не побрел за куревом…

— И этот маразм ты называешь сказкой? — возмутился Вадим.

— А разве нет? — удивилась Валюша. — Ты когда-нибудь слышал о чем-нибудь подобном?

— Никогда, — признался Вадим. — Но если так, то это очень злая сказка. Ее нельзя читать детям на ночь. И взрослым ее читать нельзя, только врагам. Слушай, а чего тебя к бабке-то понесло? Нашла защитницу.

— А куда, Кольцов? В милицию я и не пробовала — все законно, не подкопаешься. Прописка легальная, что поделаешь, если законы уродские. И синяки не аргумент — эта козлина Сайкина тоже могла предъявить шишку на затылке: я ее Большой советской энциклопедией отоварила, когда она отвернулась. А у бабки в Любимовке хорошо — поросята хрюкают, сено, уютно в общем. Нас отец возил в Любимовку, я еще в школу не ходила — как сейчас помню, за курами с рогатиной бегала.

— А чего ж тогда такая умная? По логике, исходя из твоих условий жизни, ты должна расти пень-пнем. А ты такая… иногда мне кажется, Валюша, что ты старше, только вот в росте притормозила.

— Пень, Кольцов, мужского рода, это по твоей части. И вообще мужчина умен от книг, а женщина — от рождения, запомни. Блондинки не в счет. Ты можешь возразить мне, мол, блондинками не рождаются, но это не так, Кольцов: блондинками рождаются. Уж поверь моему горькому опыту.

Он уже понял. Очевидно, и у матери, и у мачехи Валюши были светлые волосы, отчего и сидела в ней такая неприязнь к этой небольшой, но заметной человеческой группе.

Вадим деликатно промолчал. А Валюша по инерции бормотала, но слова ее делались невнятнее, паузы длиннее, язык заплетался. Она засыпала.

— А чего ж мне дурой-то быть, Кольцов?.. Не от сладкой, знаешь ли, жизни. Я Большую энциклопедию, к твоему сведению, дважды прочитала. А после того, как Сайкину огрела — еще раз, сообразно свежим впечатлениям. Все выходные с разбитым носом провалялась, делать-то было нечего … И Сайкина не подходила, она этот талмуд знаешь как зауважала, и меня тоже…

Ну все, дрожащий комочек замолчал на полуслове; свистящее дыхание, будто вздох облегчения, вырвалось наружу — отговорила роща золотая. Теперь ее не разбудит даже хор мальчиков во главе с Никитой Джигурдой, надумай они обступить ее кровать и чего-нибудь спеть.

— Бедная кнопка, — шепнула в ухо Катя. О ней Вадим временно забыл.

— Ты не спишь? — спросил он тихо.

— Спала, вот те крест, — поклялась Катя, — но когда она про отца начала, жалко стало, проснулась. Ты знаешь, я на нее нисколечко не в обиде.

— Ты знаешь, я тоже, — Вадим осторожно отодвинулся от Валюши и обнял Катю. Ничего эротичного в этом не было: помимо теплой джинсовой куртки на ней была масса другой одежды. Но было приятно.

— Ей очень не повезло в жизни, — подумав, сообщила Катя.

— Ее жизнь еще не кончилась.

— Конечно. В целом и не начиналась. Но как начать жить с таким грузом — ума не приложу, — женщина вздохнула так тяжело, что Вадим сразу заподозрил неладное.

— Стоп, Катюша, не надо про неудавшуюся жизнь. Учти, моя копилка чужих несчастий не бездонная.

— Ну что ты, — в тоне Кати прозвучало сомнение, — у меня все здорово. Карьера, квартира, отдых на Мальте. Новый «равчик» на стоянке. Просто не хочу, чтобы в одну прекрасную ночь все это обрушилось.

— Я тоже, — согласился Вадим. — Жизнь неплоха даже без Мальты и «равчика» под задницей. Не волнуйся, — он зарылся носом в шевелюру Кати, где остро пахло луговыми цветами, — кошмар, конечно, налицо, но что нам угрожает?

— Мне не дает покоя история про девять с половиной … нет, десять негритят.

Здрасьте, бабушка, и мы туда же.

Кольцов слегка отстранился от Кати.

— Глупая, не вижу аналогий. Принципиально иная ситуация. Собирайся нас убить, давно бы убили. Для этого не нужно ехать в Томскую губернию. Зачем нас убивать? Мы никому не насолили. Есть дела поважнее. Вот использовать — это да.

— А после… использования?

Он не выжал из себя достойного ответа. В принципе, тоска и упадничество уместны. Единственный человек из «юных дарований», способный, через пень-колоду, заглянуть в будущее — Лариса Рухляда — трясется от страха. Что-то она видит. Говорить не хочет — ссылается на «непроницаемый экран», но не больно-то верится. Не будет человек, даже сверхчувствительный, реагировать на пустой «экран» столь остро.

Неужели им действительно туго? Или только некоторым? А в чем высокий смысл этой жертвенности?

Завеса мрака вокруг загадочного дома уплотнялась. С того момента, когда Екатерина снова заснула, прошло сорок минут, о чем сообщили светящиеся стрелки. Без пяти два; скоро будет середина ночи, а затем настанет предутренняя пора. Там и будет крепкий сон. А пока — ни в одном глазу. Он поднялся, словно душа над усопшим, — бесшумно и легко, не потревожа спящих дам. Уперся в металлический уголок, обрамляющий панцирь, перелез через дужку.

Тела на кровати, чтобы сохранить тепло, сомкнулись. Проверив в кармане наличие курева, он на цыпочках выбрался из комнаты.

Страха не было — темноты Вадим не боялся. Медленно закрыв дверь (при быстром закрытии она душераздирающе скрипела), постоял пару минут, а когда глаза привыкли к темноте, побрел направо.

Холл второго этажа имел два окна, выходящих во двор. Их контуры приблизительно прорисовывались. Особой нужды в освещении не было — Вадим ориентировался по памяти. Он постоял у каждой из трех дверей. Герметичность оставляла желать лучшего: где-то сопели, где-то похрапывали. Кольцов дошел до последней двери, повернул налево, сунул нос в «нерабочий» туалет и брезгливо поморщился — запашок уже присутствовал. Кому-то трудно сходить на улицу?