Стивен Хантер - Мёртвый ноль Страница 14

— Так вы можете и убить его.

— Если до этого дойдёт, — согласилась Сьюзен, чьей специальностью теперь, как и раньше, было доставлять неприятную правду. — Никто не хочет этого, но разыгрываются более важные вещи. Ты представляешь себе, как унизительно будет выглядеть страна на международной арене, если афганский политик под нашим покровительством будет публично застрелен снайпером морской пехоты?

Ник обвёл всё дело. Боб будет иметь настоящий значок ФБР и получит легальное право представляться следователем ФБР, хотя не агентом или спецагентом. Плата за консультации будет солидной, так что о деньгах Боб мог не заботиться. При определённых обстоятельствах по письменному разрешению Боб получит право носить оружие и проводить аресты. Он будет наделён всей властью и полномочиями федеральной и военной систем вдобавок к своим полицейским полномочиям. Он будет докладывать напрямую Нику и Сьюзен. У него будет неограниченный бюджет на передвижения.

— Моё сердце со снайпером, — сказал он. — Вам следует это знать. Я хочу помочь ему выбраться из этого переплёта, выправить его. Я не хочу убивать его.

— Мы знаем это. Нам это нужно. Мы покупаем это.

— Тогда я поехал в Форт-Леджун. Мне нужно поговорить с его командиром, сослуживцами, понять, кто он такой.

— Мы сделаем все звонки, — сказал Ник. — Да, и подними правую руку!

Боб согласился, произнёс все необходимые заверения и, старый и усталый как никогда, понял, что теперь он снова в бою за золото короля. А это значило- ради короля, возможно, придётся убивать.

Американо-мексиканская граница

27 миль к западу от Ногалеса, Аризона

03-56

Следующее утро

Микроавтобус, Форд Эконолайн 92 года с аризонскими номерами, был грязным, ржавым и убогим. От него воняло потными телами, длиными ночами, гниющим мусором и ссаньём. Но его подвеска была надёжной, а движок отлаженным. Он выглядел так же, как и любой другой фургон для перевозки нелегалов, и он уже сделал немало рейсов в Эль-Норте и обратно.

Форд-Эконолайн

Теперь он медленно продвигался сквозь ночь по пыльным тропам, горкам и оврагам. Пыли становилось всё больше. Пейзаж был пустынным и неуютным- ничего, кроме высоких, торчащих колючками кактусов. Билал рулил, стараясь не потерять ослиную тропу без света фар, а его мексиканский напарник Родригез, ветеран многих ездок туда и обратно, сидел рядом с ним, пытаясь разглядеть карту и сверяя увиденное с памятью.

Позади них, согнувшись в темноте грузового отсека по эту сторону от тёмной занавеси, сидели два пожилых джентльмена по имени доктор Фейсаль и профессор Халид. Оба были образованными людьми, не привыкшими к неудобству в дороге. Один был университетский преподаватель, другой- довольно известный инженер. Они никогда ранее не встречались до этого своего приключения, но немедленно узнали друг в друге родственный дух. Они не могли остановиться, увлеченно споря о политике, литературе, духовности, поэзии, науке, истории, законе, и каждый знал всё обо всём этом, и как мужчины любой породы и типа, при всей общности духа каждый пытался полностью переспорить другого. Споры! Они выводили Билала, куда как более приземлённого типа, в безумное раздражение.

— Старые бздуны, — крикнул он, — заткнитесь! Нам нужно собраться. Из нескольких языков, на которых говорили пассажиры этой машины, единственным более-менее общим для всех четырёх был английский.

— Молодёжь, — сказал доктор Файсаль, — такая грубая в наши дни.

— Он просто свинья. Билал, ты свинья. У тебя нет никаких манер, никакого уважения, — подхватил профессор Халид.

— Эти двое, — сказал Билал Родригезу, — они знают всё ни о чём и ничего обо всём.

— В каком-то возрасте, — ответил Родригез, — все немножко съезжают, вот как они. Это должно быть где-то здесь.

— Мне не нравится это «где-то здесь», — недовольно отозвался Билал. Он был поджарым человеком в возрасте около тридцати пяти, мускулистый, одетый в убогий твидовый пиджак поверх потрёпанного черного свитера, джинсы и стоптанный кроссовки «Найк». Это был человек средиземноморского типа, тот, кого обычно называют «тёмным», из-за темноты кожи, глаз и вечной меланхолии, которая уходила только в тех моментах когда он улыбался, и тогда становилось ясно что он весьма привлекателен. Его чёрные волосы лежали непослушной копной, а вороватые глаза слегка косили. Он был из тех людей, чья неуёмность напрягала, которых находят несколько нервными, как будто бы его ритмы были более быстрыми чем у окружающих, как будто бы через его нервные соединения ток шёл быстрее чем надо, чья жадность не знала границ и кто был готов торговаться со смертью из-за пяти центов.

— Это пустыня, — сказал Родригез. — Она постоянно меняется.

— Я вроде как что-то слышал о пустыне.

— Тогда ты должен знать, что ветер меняется как захочет и может засыпать скалу или наоборот открыть, менять форму кактусов… вот оно, здесь.

Луч его фонаря пронзил грязное лобовое стекло и высветил трещину в земле, которая расширялась до оврага. В это время года там не было воды, и грязь на дне превратилась в россыпь глиняных черепков. Овраг бежал как дорога на двести ярдов, доходил до пограничного забора и уходил под него, открывая дорогу. Если немножко подрезать проём в заборе, то он будет достаточно велик чтобы под ним прошёл фургон. Затем ещё порядка сотни ярдов трудной, но вполне проходимой дороги приводили на шоссе, где, свернув налево, оставалось только лететь в самое брюхо Америки.

— Стоп, — сказал Билал. — вы, старые псы, режьте забор. Тут пройти будет нелегко.

Увы, доктор Файсаль не слышал его. Он обрисовывал невыразимо важную позицию относительно греческого мифа о Прометее, принесшем огонь и о том, как Зевс его наказал. Это была его тщательно обдуманная позиция- что миф был чем-то, что еврей Юнг называл «коллективное бессознательное» и что на самом деле Прометей принёс вовсе не огонь, а предвозвестие о прибытии Мухаммеда, а огонь был уничтожением Запада.

Профессор Халид думал, что это очень уж притянуто за уши.

— Я согласен, — говорил он, — что множество их мифов говорит о том, что в их характере, в их духе было бессознательное предчувствие чего-то недостающего, чего-то грядущего, чего-то надвигающегося, провозвещающего истину, но я не думаю, что всё это можно настолько конкретно определить.

— Да, да, да! — вскричал Файсаль. — Можно! Читали ли вы греческий оригинал? Я читал, и я говорю- так и есть!

— Заткнитесь! — заорал Билал. — Здесь очень опасно! Вы, идиоты, и понять не можете, что может произойти. Завалите квакальники, пока мы не окажемся в Аризоне, а там можете ругаться сколько захотите.

— Почти время молитвы, — сказал Файсаль.

— Молитвы сегодня отменяются, — ответил Билал, — с одобрения Аллаха. Обещаю, Аллах понимает.

Фургон затрясся по неровной дороге, переваливаясь через камни, проламываясь через растительность, сшибая кактусы. Но так и не ушёл ниже уровня земли: овраг был всего пяти футов глубиной, и около полутора футов фургона оставалось над землёй. Когда они доберутся до забора, придётся порезать несколько нижних струн чтобы фургон мог проехать дальше.

ландшафт Аризоны

— Что это было? — вдруг сказал Билал.

— Тебе показалось, — ответил Родригез.

— Нет, гляди, вон там…

Что-то упёрлось ему в рёбра. Глянув, он увидел, что Родригез держит в руке блестящий автоматический пистолет, нацеленный ему в бок.

— С сожалением, — сказал мексиканец, — я уведомляю тебя о лёгком изменении планов.

Два человека вышли из темноты, осветив фургон лучами фонариков. Он носили красные ковбойские банданы на головах, почти как тюрбаны и несли АК-47 с лёгкостью людей, которые проводят много времени с оружием в руках. Билал мог видеть, что у каждого в плечевой кобуре под джинсовой курткой каждый из них имеет такой же блестящий пистолет. Они были небрежно беззаботны. Израильские десантники.[29]

— Выходи. Ты и старьё. Поглядим, что у вас такого важного едет в Лос-Эстадос, что помешало вам благонравно пройти пограничный пост.

— Что он сказал? — влез Фейсаль. — Почему у него пистолет? Билал, что происходит?

Дверь фургона резко съехала вбок и бандиты, взяв двух стариков, швырнули их на землю.

— Теперь ты, — сказал Родригез. — не причиняй неприятностей. Я разумен, а вот два моих амиго- они ёбнутые. Плохие парни. Я думаю, что могу их урезонивать до поры, но ты должен показать им, что уважаешь меня, а то они разозлятся. И, я знаю, у тебя с собой деньги. Я знаю, что ты не тронулся бы в долгую поездку по Америке с этими двумя старыми бздунами без денег.

— У меня есть деньги, — сказал Билал. — Много денег. Я заплачу. Не нужно неприятностей.