Алексей Котрунцев - Последний грех Страница 14

Последний раз тоже не был исключением. Предвкушая будущую попойку, Виктор набил сумку банками с килькой, ливерной колбасой и буханкой хлеба. Жидкий дефицит — два литра «Столичной», переплатив почти вдвое, нашел у пронырливых таксистов. Довольный, с провизией двинул в общагу — на встречу с родителем.

Поднявшись по обгрызанным ступеням, Виктор зашел в темный коридор и поморщился. В нос ударил кислый запах разогреваемой еды, влажной штукатурки и засоренной канализации. Обшарпанную дверь батиной комнаты он помнил еще с прошлого раза — подошел и дважды постучал. Ответа не было. Странно — куда он мог подеваться?! Виктор рукой толкнул дверь и, она поддалась. В комнате, сквозь клубы табачного дыма он увидел двоих. Прислонившись головой к стене, батя сидел на табурете и надрывно храпел. На столе стояла почти допитая бутылка водки, корки хлеба и, полная окурков, пепельница. Поодаль, у раскрытой форточки курил темноволосый мужик. Он смотрел в окно, пускал кольцами дым и, стоявшего в проеме, гостя не замечал.

— Здорово! — Виктор вошел в комнату и добродушно улыбнулся. Приветствие вышло громким, Виктор надеялся разбудить отца, но тот даже не пошевелился. Зато темноволосый мужик сразу обернулся, осмотрел визитера с ног до головы и, словно вспомнив нужные слова, произнес.

— Ты кто?

— А ты кто?! — парировал гость.

— Я — Володька. Живу тут.

— Чего — прямо тут?!

— Прямо тут!

Виктор удивился: «Во дает батя. Собутыльника уже на постой оставляет. Надо будет потом разобраться, что за гусь такой. Только позже».

Но разбираться не пришлось. Нежданно-негаданно из-за спины раздался женский, едва не оглушивший Виктора, вопль.

— Ну, бля, молодец! Я его там ищу, а он здесь керосинит. Хватит — домой пошли!

Выставив руки в бока, Катюха гневно смотрела на мужа и, казалось, будь у нее возможность, набила бы ему морду. Но возможности такой у нее не было и, куривший мужик прекрасно это понимал. Он затянулся сигаретой, перевел взгляд опять в окно и спокойно отрубил.

— Кать, иди отсюда. Сам знаю, когда мне идти. Вот сейчас с Василичем по маленькой и тогда уже все. О, кстати! — Володька повернулся к Виктору. — Тут у нас новый человек пришел, ему тоже налить надо. Будешь пить-то?!

Виктор молчал. Выпить он хотел, но пить с незнакомым типом было не с руки. Сомнение ушлый Ковалев заметил сразу.

— Чего молчишь?! Брезгуешь что-ли?!

— Да нет.

— Тогда садись давай!

Виктор сел, а Катюха, по опыту уже знавшая, что раньше, чем покажется дно бутылки, муженька домой не затащишь, решила подождать. Тут же — на кровати дяди Миши. Ковалев разлил остатки водки и, не чокаясь, быстро опрокинул стакан. Виктор помедлил и опять нарвался на упрек.

— Ну, а ты чего?!

— Так это…. а ей?!

— Катьке, что ли?! Так, где я тебе столько водяры найду? Самим не осталось, а ты еще бабе хочешь.

— У меня есть. Вон в сумке лежит.

— Что, серьезно?

— Ну да.

— Еб твою мать, с этого бы и начинал!

Через полчаса водяра в сумке уже не лежала, а лежал на грязном полу сам Володя. Пьяный, конечно. Свежие Виктор и Катюха, набраться под завязку еще не успели, а потому точили лясы и скалились друг другу. Слово за слово…. Виктор был породистым самцом. Белокурый, голубоглазый, высокий. Лицо, правда, немного портила, выдвинутая вперед, челюсть. Но разве это недостаток?!

Из Катюхиной комнаты Виктор вышел под утро. Взлохмаченный, с красными прожилками в глазах. Дошел до умывальника, сунул под ледяную струю голову. Через минуту сознание начало поясняться. Катюха стояла рядом.

— Не ходи сюда больше. Все равно ничего у нас не будет. У меня Володька есть. Он нас на куски… если узнает.

— Не боись. Я уже все забыл. — Виктор хлебнул ржавой воды и, не оборачиваясь, пошел в батину комнату.

Так и сгинул бы в лабиринтах Катькиной памяти белокурый Витя с глазами-озерами, да не судьба. Через три недели, не ощутив привычной тяжести внизу, Катя забеспокоилась. Еще через две отпросилась с работы и пошла к врачу. Сдала анализы и пришла за вердиктом.

— Милочка, да вы беременны. — Седой, с орлиным носом врач-гинеколог, смотрел на нее, как на наивную дуреху. — А вы что и не догадывались?!

— Нет.

— Через восемь месяцев ждите пополнения.

Новость шокировала. Она так хотела ребенка и вот, когда он появился в ней, была совершенно не готова. «Неужели от него?! От того самого Вити?! Бог мой, а Володя?! Этот же пижон залетный — сивый, как мерин, не то, что темноволосый Ковалев. Он же сразу все поймет. Что тогда?! — В отчаянье она закусила губу. И тут же другая мысль — холодная, будто чужая, успокоила. — А что тогда?! Да ничего! Аборт делать не буду. Какой ни какой — мой ребенок, а не нравится — пусть собирает вещички и катится на все четыре стороны. Я никого не держу, ребенок мой и точка!»

Решительность, с которой она расставила все по местам, удивила ее саму. Но по-другому и быть не могло.

До поры до времени Катя молчала. Боялась реакции — вдруг не примет. Ковалев узнал, когда шел уже четвертый месяц. Удивился и обрадовался. И тут же в душе урки шевельнулся червь: «Мой ли? Не было, не было и тут раз тебе — готово! Что-то вдруг и сразу». Доверять он не умел, жизнь разучила, но и предъява без доказухи — пустой звон. А искать ее, доказуху — желания не было никакого.

Ребенок, родившийся у Катьки, оказался похож на нее. Только глаза другие — небесно-голубые. Но она быстро нашлась: у всех грудничков голубые глаза, а потом уже цвет настоящий приобретают. Возразить Ковалеву было нечего. Он и не возражал, единственно, настоял на имени — Максим. В честь кореша, который на зоне авторитет, да что там авторитет — честь его спас. Максим так Максим — Катя не возражала.

С рождением малыша все, казалось, встало на свои места. Даже — лучше. Жилконтора выделила им квартиру: однокомнатную и в спальном районе, но все-таки отдельную. Сообразительный Ковалев, постигший уже все секреты новой работы, стал бригадиром и почти перестал выпивать. Теперь леваки все шли в семью — на обновку и обстановку. Катя же занималась малышом. Все складывалось, как нельзя лучше, и Ковалев уже и позабыл про свои сомнения. До тех пор, пока не случилось одна встреча.

От криминала Владимир хоть и отошел, но прежних знакомцев не чурался. Мог выпить, поговорить, мыслями вернуться в прежнюю жизнь. Кореша его не задевали. Семья, работа, сын — каждый из них в душе завидовал, но вылезти из трясины криминала не мог или не хотел. А может, и то, и другое. Короче, каждый жил, как мог. Кто-то пахал, а кто-то воровал.

На одной такой встрече ему и передали: мол, кореш твой Максим Хром, по УДО на год раньше откидывается. Повидать тебя хочет перед отъездом. Для Ковалева Хром был, как старший брат, и увиливать от встречи морального права он не имел. Он и не увиливал. В день освобождения взял такси и подъехал прямо к воротам зоны.

Друзья обнялись. Постояли, помолчали немного и, выдохнув, Ковалев признался.

— Братан, я — пас. С ментами больше не играю.

— Знаю. Все про тебя знаю. Как решил, так и будет. Решение твое уважаю.

На радостях Володька потащил Хрома домой. С женою познакомить и сына, которого в его честь назвал, показать. Потом всю ночь сидели за бутылкой, вспоминали зону, хозяина, авторитетов и шестерок. Утром вчерашнему зеку нужно было на вокзал. Уже в подъезде, собравшись духом, Хром выдал.

— Братан, не знаю, как ты к этому отнесешься. Но, если я тебе этого не скажу, то и никто не скажет. Кто-то побоится. Кто-то не заметит. А кому-то ты и сам не поверишь.

— Ты про что?!

— К малому своему присмотрись. Не твой он, братан! Зуб даю, не твой! Я за базар отвечаю, ты меня знаешь. Если ты ее простишь — дело твое, если нет… Короче, извини, братуха, если огорчил. Но лучше тебе правду знать, чем в фуфло верить. Пойду я…

Хром повернулся и поковылял вниз. Хлопнула подъездная дверь, а Ковалев так и стоял на площадке, переваривая услышанное. В голове крутились слова «Если ты ее простишь — дело твое, если нет…». Он и сам сомневался, но пацан-то здесь при чем? «Неужели она смогла?! Она? Моя Катя могла мне изменить?! Сука! Тварь! Убью ее! А что дальше? — спрашивал он себя. — Опять зона, пацана в детдом. Да и предъявить, кроме собственных сомнений, нечего. Или сошлешься на подсказку пьяного Хрома?! Херня! Полная херня все! Сомнения, как говорят в ментовке, к делу не пришьешь».

Жене Ковалев ничего не сказал. Будто и не слышал слов Хрома. Только веры ей не стало, да еще пить опять начал.

Когда Максимке исполнилось пять, все уже было по-другому: страна развалилась, магазины опустели, заводы остановились. Жизнь покатилась под уклон. Ранее судимого и уволенного с предыдущего места за пьянку, Ковалева брать никуда не хотели. Катюха же, получая копейки, терпеть пьянство мужа — терпела, но с трудом великим. Да и рукоприкладство мужское часто переполняло чашу этого терпения. Уже не раз Володькин язык, едва шевелясь от выпитого, выдавал хлесткие упреки: «Пацан-то на меня не похож. Ты, сука и лярва, нагуляла его втихаря, квартиру на моем горбу получила и теперь чего-то от меня еще хочешь». После этого, случалось, Катюха получала жесткую оплеуху и, либо летела кубарем по полу, либо хватала все, что под руку попадется, и пыталась отбиваться. В последний раз под руку попался кухонный нож. Один мах и, схватившись за грудь, Ковалев плавно осел по стенке. Испугавшись, она выдернула лезвие и суетливо запричитала.