Андрей Костин - Смертельная комбинация Страница 14

Копылов прислонил ружье к батарее и пошел одеваться.

На улице светало, воздух был такой свежий, что хотелось умереть от восторга. Я стоял на ступеньках вокзала и наблюдал, как удаляется Копылов. Он шел бодрой походкой джентльмена, опаздывающего на свидание. А я вдыхал просветленное пространство и даже запрокинул голову, чтобы увидеть небо. Торопиться особенно некуда.

Потом зашел в телефонную будку, набрал номер отделения милиции, где меня вчера допрашивали, и, когда ответили, нарочито хриплым голосом сказал:

— Если кто ищет парня, который угробил директора комбината и труп спрятал на свалке, пусть пошарит в дачном поселке «Лесной». Дом номер девять, он на отшибе стоит.

— Кто говорит? — заволновались на другом конце провода.

— Сосед. Запомни — дачный поселок, сорок седьмой километр.

И повесил трубку. Снова набрал номер — теперь уже Алика.

— Быстро приезжай на вокзал. Можешь даже в подштанниках.

Потом мы гнали по сумеречному шоссе. Солнце еще не взошло, на небо наползли тучи и было темнее, чем час назад. Сырой воздух врывался в открытое окно и выдувал сноп искр из сигареты.

— Если нас застукают? — размышлял Алик. — Стоит ли нам соваться в этот поселок? И так узнаем, если его возьмут.

— Ты можешь не соваться, посиди в машине. А я должен видеть все собственными глазами.

Он пожал плечами и больше не спорил. Съехал на обочину шоссе, заглушил двигатель. Обернулся ко мне:

— Иди. Тут недалеко, напрямик, по просеке. Я подожду здесь. Не хочу попадать в заваруху…

Стал накрапывать дождик, и еловые лапы стряхивали на меня холодные капли. Пока я пробирался, промок до рубашки. Но вот лес поредел, и из-за мокрого орешника открылась поляна.

Избушка, избушка, повернись…

Сказочный домик, бревенчатый, островерхий, крытый дранкой, почти черный от дождя, только светится окно. Я присел за кустами в неглубокой канаве, которая заросла мятой и земляникой. Было сумрачно, промозгло, и по стеблям травы скатывались круглые капли. Я следил за домом. Шумел дождь.

Я прождал минут двадцать, когда увидел, как зашевелились ветки орешника. А потом заметил ноги в резиновых сапогах. Отверни человек чуть в сторону или наклонись, и он увидит меня.

Послышался металлический щелчок, и меня как током прошило от неожиданности. Левая нога сделала шаг вперед, а правая осталась на месте. Человек замер в трех шагах от меня.

Я видел только его ноги — остальное скрывали ветки орешника.

Что-то неуловимое произошло на поляне перед домом, зашевелились тени у стены, раздался сухой хлопок… Я вздрогнул и увидел, как ощерилась выбитая дверь и погас свет в окне.

Снова тихо, только рядом со мной человек переступил с ноги на ногу.

В окне — свет, а надо мной вздрогнули ветки, окатив меня брызгами, сапоги зачавкали по мокрой траве… Зарыв лицо в заросли мяты, я думал только об одном — только бы не пошевелиться. Шорох брючины о брючину…

Сейчас он вскрикнет от неожиданности…

Нет, шаги уже впереди, я открываю глаза и вижу прямо перед собой примятую траву. Облизал пересохшие губы. Осторожно поднял голову и посмотрел на поляну. Теперь я видел знакомую широкую спину.

Капитан насвистывал.

Послышался шум подъехавшей машины, в стену дома уткнулись желтые круги фар. И тогда я увидел, как из проема выбитой двери выволокли будто мешок. Его волокли двое, и, когда они попали в свет фар, я понял, что волокут они Виктора, заломив ему руки за спину. Я бы не узнал его, но тут он вырвался и бросился через поляну к лесу.

Он бежал прямо на меня, и я думал, почему они не стреляют? А потом понял.

Виктор бежал прямо на человека в резиновых сапогах, который стоял между нами. Он бежал на ощупь, словно и не видел никого, размахивая руками и раскачиваясь на ходу, пока его не заслонила от меня широкая спина…

Потом парень уже корчился в траве, и я не мог рассмотреть, какая черная тряпка у него на лице…

Когда к нему подошли и подняли на ноги, я понял — лицо у него было в крови.

И тут его снова потащили, как мешок, к машине, и он крикнул:

— Я не-е уби-ивал! Он уже ле-ежал там, в подъезде-е…

Когда поляна перед домом опустела и даже поднялась примятая трава — словно ничего не было, словно все привиделось мне в дождливом хмуром мареве, я решил, что пора возвращаться. Посмотрел на часы — Алик, наверное, уже затосковал. А я еще немного сбился с пути и поблуждал по отсыревшему лесу, прежде чем вышел на шоссе…

Но на шоссе машины не было.

Утро было холодное, как напоминание, что лето быстротечно и нам не стоит особенно на него рассчитывать. Меня подобрал «газик», когда я совсем отчаялся. Водитель с изумлением посмотрел на мою потемневшую от сырости одежду, измазанные в глине джинсы, но ничего не спросил…

Я устало гляжу на серую ленту асфальта и думаю, стоит ли мне сразу возвращаться в гостиницу? После того как на моих глазах взяли предполагаемого соучастника в убийстве, мне, вроде, опасаться нечего. Но все же я хочу заехать сначала к Рите… Нет, вовсе не для того, чтобы сообщить ей про мужа, об этом и без меня сообщат, просто мною движет чувство самого махрового эгоизма, я хочу увидеть все своими глазами — очень ли она будет по этому поводу убиваться?

Непохоже, чтобы у них были хорошие отношения, по-моему, она его на дух не переносила. И к тому же я не забыл, как спросила меня девица в пустой квартире с розовым покрывалом:

— Что, собираешься забрать ее с собой?

Нет? конечно, но… Но очень трудно признаться самому себе, что смирился с обстоятельствами этой жизни. Кому другому — пожалуйста, в этом есть даже какой-то шик, но в глубине души ты ни за что не махнешь на себя рукой и будешь верить в волшебную страну, где сбываются все наши желания. Потому что если не верить, долго не протянешь. Вот почему я хочу увидеть ее…

Но прежде перед глазами возникает другое. Поперек шоссе стоит патрульная машина, а милиционер в плаще с капюшоном, как серый монах, делает отмашку проезжающим автомобилям, мол, быстрее, не задерживайтесь. Однако все ползут еле-еле и глазеют на нечто, которое загораживает от меня корпус желто-синей «Волги». Мы тоже сбрасываем скорость, и я, прильнув к запотевшему, от ряби дождинок стеклу, смотрю, как в кювете, задрав к небу колеса, лежит изуродованная машина. Я еще не рассмотрел ее как следует, но уже попросил водителя:

— Останови.

Он взял вправо, и под колесами зашуршало битое стекло…

— Проезжайте, — глаза под серым капюшоном смотрят с явным раздражением, — нечего тут смотреть.

— Это машина моего знакомого, — пытаюсь объяснить, — мне надо узнать, что случилось.

— Ладно, — «серый монах» смягчается. — Асфальт был мокрый, скорость — большая, видимо, ваш знакомый не справился с управлением.

— А он сам?

— Увезла «скорая помощь».

— Когда это случилось?

— Примерно час назад. А теперь поезжайте, тут и без вас… — по лицу парня стекают капли дождя, и я вижу, что он вот-вот сорвется.

Я его понимаю. Не очень-то легко выполнять свой долг, когда самоубийцы ездят в дождь, словно им наплевать на законы физики. Только почему сразу, как мы расстались, заспешил в город водитель этой машины? Не для того же я вытащил Алика из теплой постели, чтобы он разбил голову на скользком шоссе…

Капитана милиции я увидел у дверей приемного отделения горбольницы.

— Не ходите, к нему не пустят, — сказал он, когда я поравнялся с ним.

— К кому? — я изобразил удивление.

— Вы разве не к Алику? — он посмотрел мне в глаза. — Разве не знаете, что он попал сегодня в аварию?

— Знаю, — я кивнул. — А вы что тут делаете? Хотели его снова допросить? Наверное, в больнице это не так удобно, как у вас в кутузке.

— Нет, я здесь не по службе, — капитан вдруг смутился. — Дело в том, что он женат на моей сестре…

— Вот оно что… И не пустили?

— Он в реанимации. Юля, помните ее? Обещала позвонить, как только он придет в сознание… Если придет.

— Юля здесь работает? — спросил я.

— Медсестрой, — он кивнул. — Вас подвезти?

— Вам в какую сторону?

— Я собирался заехать к сестре…

— Тогда я с вами.

— Не знаю, стоит ли вам сейчас… — начал он.

— Я обещал Алику достать лекарство для дочки… Он не успел сказать, как оно называется, а я, наверное, сегодня уеду в Москву… Я хочу спросить у вашей сестры…

— Садитесь, — он открыл дверцу.

Мы приехали во двор, где между деревьев были натянуты веревки и на них вздувались паруса простыней. Было ветрено.

Дверь нам открыла женщина. Я ее узнал — она работает в комбинатовской гостинице. Алик, кажется, мне об этом рассказывал. Она как-то сразу уткнулась лицом в грудь капитана. Тот потрепал ее по спине и стал утешать: