Леонид Влодавец - Выход на бис Страница 15

Но вот дальше повеяло мистикой. То, что пришло ко мне от Сарториуса и Брауна-Атвуда, по идее было фантастикой. Во всяком случае, картинка с плазменным тороидом, вылетающим из взорванной шахты и перехваченным Сорокиным с помощью генератора вихревых электромагнитных полей (ГВЭПа), превращением тороида в «морковки», оплетенные голубоватой «сетью», была явно позаимствована из фантастического фильма или компьютерной игры с виртуальной реальностью. Но никаких иных объяснений тому, как нам с Таней удалось выбраться наверх из 500-метровой шахты, в которой к тому же был запущен часовой механизм или таймер для подрыва ядерного заряда, не было. Неясно было и то, как окончил свой путь Браун-Атвуд. Во всяком случае, сведений об этом я в своей башке не нашел.

Потом начинался полный ералаш и бестолковщина, характерная, между прочим, для тех переходов от естественной реальности к искусственной. Мешанина образов и картинок, дурацких и квазилогических выводов заканчивалась явлением Главного камуфляжника. Сорокин явился из кромешной тьмы и сказав:

«У тебя есть шанс. Я специально передал тебе в голову память Брауна. К сожалению, он оказался слишком привязан к своему классу. Его больше нет, но есть ты. Этот самолет не долетит до Барранкильи. Баринов думает, что Перальта ему предан, но на самом деле он готовит неприятную шутку для всех вас. Самолет будет взорван, едва Перальта покинет его на парашюте-тандеме вместе с Сесаром Мендесом. Ему нужен только секрет „Зомби-7“ и миллиарды О'Брайенов. Сперва его люди расстреляют вас из автоматов, потом Перальта заберет компьютер и выпрыгнет через хвостовой люк. Сделай это раньше него. Парашют в туалете, в шкафчике номер три. Там же маленький пульт с двумя кнопками. Нажмешь черную — пол туалета вместе с тобой провалится, нажмешь красную — взорвешь самолет. Впрочем, он все равно взорвется, потому что в кейсе ноутбука заложена мина. Мне хочется, чтобы ты остался жив. Можешь спасти еще одного человека, но это не должен быть твой отец или Сесар Мендес. Мина в ноутбуке может взорваться уже сейчас. У нее есть кратный взрыватель, который срабатывает на третьем включении источников питания. Торопись. Станешь думать слишком долго, окажешься далеко от основных путей, которыми ходят торговые суда. Но если выпрыгнешь ровно через пять минут, то пробудешь в океане совсем недолго…»

Потом я подошел к супруге. К своей настоящей и единственной Ленке-Хрюшке, и решил спасти ее. Именно ее, потому что больше никого не хотел спасать. Ни Эухению Дорадо, ни Лусию Рохас, ни Таню-Кармелу-Вик, ни Перальту. И уж конечно, не «запрещенных» Сорокиным Чудо-юда и Сесара Мендеса.

Да, точно! Мы прошли с Ленкой в самолетный туалет. Никто не обратил на это внимания. Наверно, думали, что мы решили разыграть сценку из какой-то серии фильма «Эммануэль». И в шкафчике с цифрой «3» действительно лежали парашют-тандем и пульт с двумя кнопками. Я надел парашют на себя, а спереди пристегнул к себе Ленку. Но нажал я не черную, а красную кнопку! Почему? Ведь я знал, что это смерть. Но почему тогда я жив? Выходит, что самолет, который должен был взорваться, не взорвался. Или, может быть, взорвался, но только позже? Скажем, если красная кнопка просто включала часовой механизм? Но тогда выходит, что Чудо-юдо погиб. И я, как тот самый Павлик Морозов, поднял руку на отца родного?

Нет, что-то не связалось. Самолет улетел. Его огонек скрылся за горизонтом или растворился в темноте тропического неба. А мы с Ленкой в это время еще спускались по спирали на своем двухместном куполе, и перепуганная Хавронья о чем-то спрашивала, явно ничего не понимая. Еще бы, ведь мы собирались приводниться в океан, где была сплошная тьма, и огоньки какого-то судна маячили так далеко…

Что было дальше? Вспоминались голова на воде, огоньки судна, не то удаляющиеся, не то приближающиеся, то вообще исчезающие за высокими, но пологими гребнями волн. Кажется, насчет акул была чистой воды фантазия. Они вынырнули из какого-то другого «фильма».

От моих размышлений меня оторвала Марсела.

— Дикки! Очнись, Дикки! — должно быть, пока я прикидывал, что и как, глаза у меня закрылись, а потому она решила, будто я потерял сознание.

— Я в порядке, — пришлось успокоить ее и упустить тот хвостик, который мог бы мне помочь до конца разобраться и уточнить прошлое.

Профессора и доктор Энрикес удалились. Осталась лишь пожилая сестра, Марсела и охранники.

— Мне бы поесть, — скромно попросил я.

— Профессор Кеведо сказал, что тебя нельзя было кормить тем, чем вчера, — дипломатично произнесла Марсела. — Я так напугалась! У тебя то сердцебиения начинались, то вообще…

— Что вообще?

— Ну, почти останавливалось… Медики говорят, что это следствие перегрузки пищеварительного тракта.

— Они меня действительно ничем не кололи?

— Нет, они сами не знали, что делать. Только приготовят один шприц, а у тебя уже все поменялось. Стояли и таращили глаза. А этот самый Мендоса с усами утверждал, что все дело в мозгу. Даже предлагал, по-моему, сделать какую-то операцию.

— Что-о? На мозге? — Тут я перепугался по-настоящему. Конечно, сразу вспомнилось, что чертовы лекари сделали томограмму и увидели некое «новообразование». То есть мою любимую микросхему, от которой я никакого вреда не испытывал, а вот пользы приобрел немало. Я представил, как усатый детина начнет распиливать мне черепушку и полезет в мозги с каким-нибудь «струментом» выковыривать то, что принял за опухоль. На фиг, на фиг!

— Ты, помнится, меня забрать отсюда хотела? — сурово спросил я.

— Хотела, — промямлила Марсела, — но теперь боюсь…

— Забирай! — прошипел я, косясь на сестру, подозрительно навострившую уши. — Забирай, пока они меня не угробили! Нечего им у меня в мозгах копаться! Прямо сейчас забирай!

— Страшно, — произнесла эта дура, — я боюсь, что ты…

— Здесь я помру в два раза быстрее! Или меня полным идиотом сделают.

— Но ведь еще вопрос с консулом не урегулирован. — Законопослушная американская гражданка меня явно выводила из себя. — Нас могут арестовать за нарушение здешних въездных правил. У тебя ведь нет ни паспорта, ни визы. Если бы был хотя бы американский паспорт, то все было бы в порядке. Тут существует правило, что американцы могут въезжать на остров без виз на срок до трех месяцев…

— А в консульство ты обращалась?

— Я же сказала: этим занимается Ховельянос. Он был у консула, но там какие-то осложнения. Пока ты являешься больным и признан нетранспортабельным, гран-кальмарская полиция не может выдворить тебя с острова. Ты попал сюда при форс-мажорных обстоятельствах и пользуешься защитой закона как недееспособное лицо. Сразу после того, как ты будешь признан здоровым, тебе надо будет подтвердить свое гражданство. Иначе тебя вышлют, но при этом сначала посадят и будут выяснять, какое государство готово тебя принять.

— Ну и порядочки! — проворчал я.

— А ты что хотел? В Америку и так понаехало всякой дряни, — Креолочка явно считала себя коренной жительницей континента. — Одних арабов чуть ли не миллион. Вон Абу Рустем уже остров купил, завгра еще какой-нибудь шейх припрется… В конце концов, порядок есть порядок. Неужели ты думаешь, что твое гражданство не будет подтверждено?

Вот как раз в этом я очень сомневался. Если у господ из госдепартамента где-то лежали документы мистера Брауна, то достаточно было сравнить его фотографию с моей мордой, чтобы отказать мне в подтверждении гражданства.

Очень кстати в дверь постучали, и появился собственной персоной сеньор Харамильо Ховельянос. В кремовом костюмчике, дымчатых очках с позолоченной оправой и атташе-кейсом из натурального крокодила. Может быть, это был уже не тот кейс, который я два года назад видел в Горном шале, когда он служил у Эухении Дорадо, но бляха-монограмма на нем была все того же фасона: «Jaramillo Jovellanos, advocate». Надо сказать, что, войдя в палату и поприветствовав кивками почтительно пропустивших его охранников, он был не на шутку удивлен тем, что увидел на больничной койке не совсем того человека, которого предполагал увидеть.

— Миссис Браун, — произнес он с должным тактом, — мне бы хотелось переговорить с вами о делах, которые не требуют широкой огласки. Может быть, нам стоит найти более удобное помещение?

— Зачем же, — возразила Марсела, — надеюсь, сестра Тина не будет в претензии, если мы ее попросим выйти?

— Тина? — переспросил я, глянув на пожилую медсестру, и вспомнил, что уже слышал, как ее зовут. Но теперь, когда мне стало хорошо видно ее лицо, черты его показались мне более чем знакомыми. И не потому, что однажды я ее мельком видел. А потому, что уже четыре раза, засыпая, оказывался в ее обществе. Там, в Пещере Сатаны, где переживал все события, давным-давно пережитые уже несуществующим Майком Атвудом. Конечно, очкастая и длинная, но совсем юная (с моей нынешней точки зрения), белобрысая и упрямая учительница физики, благодаря которой Майк испытал массу неприятностей — одно купание в подземной речке чего стоило! — имела весьма отдаленное сходство с сухопарой медсестрой, явно перевалившей за полтинник. Но все-таки это сходство было, и я успел его разглядеть, прежде чем сестра удалилась, сказав на прощание строгую фразу по-английски: