Сергей Самаров - Стрельба в невидимку Страница 15

– А кто были его последние заказчики?

– Я не знаю их имен. Какой-то солидный мужчина часто приходил. Они вместе в Интернет выходили.

– О самом заказе Валентин ничего вам не рассказывал? Это тоже была программа? Тогда каким образом она может быть связана с Интернетом?

– Нет. Когда он программу делает, он про Интернет забывает. А в этот раз именно в Интернете работали. Какие-то данные, наверное, искали.

– Хорошенько вспомните. Какую-то случайную фразу, слово… О чем они говорили?

– Они закрывались в комнате. Я не слышала… – она несколько секунд помялась, формулируя фразу помягче. – Я не в таком состоянии была, чтобы слышать…

– Понятно.

Я не рискнул углубляться в наркотическую тему, чтобы не спугнуть начало налаживаемого контакта. И правильно сделал. Саня вдруг встрепенулась.

– Вспомнила. С Осоченко они на кухне недавно беседовали, я краем уха услышала, как Валентин сказал, что по идее, если постараться, можно через Интернет даже президентом своего кандидата выбрать. И вообще, он сказал, все результаты выборов – это только работа нескольких грамотных хакеров.

– Еще один вопрос. Накануне убийства, если вы только помните, Валентин компьютер не ремонтировал?

– Он опять в Интернете работал. А что было потом, я не помню… Он мне уже укол поставил.

– Он? – переспросил я.

– Да. Он всегда мне сам ставил.

Лоскутков выполнял при частном сыщике роль секретаря, торопливо записывая вопросы и ответы. Это всегда приятно, когда не ты работаешь на ментов, а городская уголовка пашет на частное детективное агентство.

– Может быть, на сегодня прекратим допрос? – спросил я. – Вижу, вы устали…

– Нет, подожди… – хотел не согласиться майор, но перехватил мой взгляд и смолк. Я тоже при необходимости могу смотреть не менее жестко, чем мент.

Саня просто кивнула. Ей было все равно.

Подписали протокол, вызвали страшилку-прапорщика.

– Что случилось? – спросил Лоскутков, когда Саньку вывели.

Открылась дверь из смежного кабинета, и Володя принес два стакана чая. Долго же он его кипятил.

– Поехали… – садистски сказал я.

– А чай? – спросил Володя.

Майор с тоской глянул на коробку сахара, принесенную мной. Уйти сейчас было выше его сил, и я смилостивился, как человек по натуре иногда добрый.

– Пять минут на чаепитие. Уговорили. А я пока кое-что расскажу. Кстати, Володя, ты дозвонился Кудрявцеву?

– Да. Он узнает и мне перезвонит. Ему еще надо найти тех дежурных.

Я согласно кивнул.

– Не уходи никуда, дождись звонка. Итак, выдаю информацию к размышлению. Насчет следователя ФСБ я частично уже выдал?

– Ну и?

– Это дает возможность предполагать, что Леший все-таки он?

– Предположим. Но меня интересует пистолет. Это связующее звено между Лешим и Чанышевым, если только сам Чанышев не был Лешим. Результат экспертизы на ДНК будет только завтра. И по Чанышеву, и по Панкратову. Но у Чанышева нет царапин.

– Между ними могла существовать связь.

– Какая?

– Капитан Панкратов специализировался в ФСБ на делах, подходящих под статьи 272, 273 и 274…

– Компьютерные?

Удивительно, но майор Лоскутков Уголовный кодекс, оказывается, знает. Квалифицированный он мент.

– Да. Кроме того, что касается Валентина Чанышева, то, по моим данным, кто-то из кандидатов на предстоящие выборы в Государственную Думу нанял его как хакера для работы в предвыборный период. Взламывать чужие сети и собирать необходимые данные. А возможно, и большее, если только я правильно понял Саньку Чанышеву.

– Что?

– Возможно, они хотят влезть в компьютер областной комиссии и поменять результаты.

– Разве такое можно сделать?

– При умении – запросто делается. Сложнее замести следы. Все хакеры на этом и попадаются.

– Едем… – сразу сказал Лоскутков, отставив в сторону недопитый чай.

– Подожди, – мне пришла в голову еще одна мысль. – Дай-ка мне заключение эксперта на Чанышева.

Майор пожал плечами и недовольно достал из кармана ключи от несгораемого шкафа. Достал папку, нашел нужную страницу, исписанную мелким почерком. Очевидно, у судебных экспертов не работает печатная машинка или принтер.

Я вслух прочитал, ставя голосом ударение и четко отделяя слова друг от друга:

– «Смерть наступила от пулевого ранения в височную часть головы с расстояния не менее трех метров. Следов пороха вокруг раны не обнаружено».

– Ну и что? – спросил Лоскутков.

– Ты можешь себе представить, чтобы такой стрелок, как Санька Чанышева, попала прицельно в висок минимум с трех метров? Да еще под воздействием наркотика? Она же пистолет еле-еле своей лапкой удерживает. В корпус бы – ладно, но в голову, в висок…

Зазвонил телефон.

– Слушаю. Майор Лоскутков. А… Ты… Ну-ну. Да. Понятно. Спасибо.

И опять хмуро на меня посмотрел.

– Что-то новое?

– Кудрявцев звонил. Нашел он сержанта – помощника дежурного, который пистолет у Чанышевой забирал. Пистолет был на предохранителе.

– На предохранителе, о существовании которого она не знает… – добавил я.

– Если адвокат будет настаивать, я смогу отпустить ее под подписку о невыезде…

– Не торопись. Придется потом искать ее по притонам… Или передозировку себе устроит…

– Да, согласен, это рискованно.

Глава 6

1

Леший смотрел в окно. Дождь не прекращался уже два часа.

Он любил смотреть на дождь. Шепот воды всегда успокаивал, и становилось легко на душе. Чуть щемяще грустно, но легко. Так бывало всегда, еще с самого раннего детства.

Сейчас раздражала и мешала душевной легкости прочная решетка за стеклом, грубо сваренные перекрестья металла. Несколько лет назад она стала для него символом, который часто приходил во сне. Потом это прошло…

Он отвернулся, чтобы эту решетку не видеть, сел, закрыл глаза и только слушал, слушал и слушал дождь, как меломаны слушают тонкую классическую музыку. Стекла звуки не заглушали. Даже наоборот, тяжелые капли били порой и по стеклу, и по жестяному подоконнику, внося звуковой диссонанс, но этот диссонанс был естественным и потому казался необходимым. Он даже создавал какое-то понимание существующего порядка, в котором отсутствие диссонанса просто усыпит и не придаст дождю никакого характерного оттенка.

Дождь его несчастной, как Лешему думалось, сущности казался созвучным внутреннему настроению. Его всегдашнему внутреннему настроению. Потому что он издавна считал себя несчастным. С самого детства.

Еще в дошкольном возрасте, когда гулял с матерью во дворе, мать остановилась с кем-то из знакомых поговорить, а он отошел в сторону. И услышал, как говорят сидящие на скамейке бабуськи, не понимая, что он уже немаленький и умеет слушать и слышать, а следовательно, и понимать.

– Надо же ведь, как не повезло Ларисе. Сама такая красивая, а сын выдался настоящий уродец…

– А оттого, что не по закону, нагулянный…

– А с нагулянными завсегда так быват…

– А что ж ей, век одной куковать? Лет, наверное, под тридцать пять уж, а мужика так и не завела…

Он посмотрел на говоривших и увидел, что смотрят все на него, вроде бы и добро смотрят, жалея, но в то же время нехорошо как-то. И понял, что говорят тоже про него. Раньше он не задумывался над своим лицом. Ну, ходит мальчик в очках. Одно стекло постоянно заклеено. Так врач велел, чтобы второй глаз развивался. Что же в нем уродливого? А что такое нагулянный – он вообще не понял тогда. Хотя слово запомнил.

Сначала это прошло мимо сознания, но совсем из памяти не стерлось. И вспоминалось не однажды потом, когда он пошел уже в школу, когда стал смотреть на девчонок с непонятным еще самому интересом, когда не мог найти причину, почему мальчишки не слишком хотят с ним дружить.

Он поймет уже чуть позже, в средних и старших классах, что просто к своему лицу привык и потому оно не кажется ему чем-то сильно отличающимся от других. Привычка – такое дело, что можно даже к носу на затылке привыкнуть. Не самое красивое лицо, но обыкновенное. А людям оно не нравится. Не нравится и его тщедушная фигура, врожденная сутулость. И неуверенная речь. И манера навязываться, когда его откровенно отталкивают.

Он всем и всегда казался абсолютно неинтересным.

Его не брали в компанию. А на школьных вечерах, если он кого-то из девчонок пытался пригласить на танец, от него с возмущением отворачивались. Даже те девчонки, которых никто другой на танец не приглашал.

Иным Леший становился в одиночестве. Тогда он мог позволить себе помечтать. И мечтал он о себе совсем ином. О сильном, храбром и красивом. О человеке, которого все любят. И он даже ждал, что пройдет время и он в самом деле станет таким. И обязательно будет героем. Леший слепо верил в сказку о гадком утенке, не понимая, что жизнь мало похожа на сказку.

В восьмом классе он начал заниматься спортом, чтобы изменить тело и характер. Для этого подойти могли, естественно, только единоборства. Но больших результатов не достиг – выше себя не прыгнешь, а талантов не было. Стал средненьким боксером-разрядником. Но заметно окреп физически. Впрочем, авторитета среди тех, к кому он тянулся, это ему не добавило.