Сергей Зверев - Десантники не сдаются Страница 15

Сорокапятилетний интеллигент, не умеющий в жизни ничего, кроме как решать дифференциальные уравнения, выстраивать модели, обсчитывать линейные и нелинейные процессы… В России сегодня на фиг не нужны нелинейные процессы. И России на фиг не нужен доктор математических наук Панин… Галустяна приводила в бешенство такая постановка вопроса. Он хотел изменить положение вещей. Галустян, Галустян, где теперь твоя мятущаяся душа?.. И вдруг какой-то бесенок, живущий в каждом человеке, тихонько подсунул Панину подленькую мыслишку. Уже все на мази. Время стричь купоны. Деньги. Огромные деньги. И одним компаньоном стало меньше.

«Дмитровская». Народ вынесло из вагона, как пробку. И новых пассажиров забило обратно, как поршнем… Сердце все сильнее ухало в груди Панина. Тягостное томление стискивало, и настроение опустилось ниже ватерлинии. Сегодня в метро было особенно тяжело и тоскливо… Теперь слева была плоскогрудая тетка. Сзади дышал луком кавказец. А справа притерся серый невзрачный тип, таких вообще в жизни не заметишь. Тип локтем давил ему в бок.

— Осторожнее, пожалуйста, — произнес с раздражением Панин.

— Ох, прошу прощения, — как-то жалобно проворковал тип в сером костюме, и математику стало неудобно, что наехал на такую же жалкую жертву метро, как и он сам.

— Ничего, — пробормотал Панин.

Тип еще более неуклюже развернулся, вжимая в бок Панину холщовую сумку, и стал с трудом продвигаться к дверям. Чертова сумка! Гвозди он там, что ли, носит?!

— Да аккуратнее же! — воскликнул Панин, почувствовав легкий укол в бок. — Вы меня укололи!

— Ох, простите. Пожалуйста, простите! — с этими словами, произнесенными обезоруживающе жалким тоном, невзрачный тип вышел из вагона.

На этот раз народу зашло меньше, чем вышло. Стало чуть-чуть просторнее. Наконец можно было перевести дух. Вот только дух не переводился. Наоборот, Панину показалось, что его сдавливает прессом со всех сторон, вжимает в пол. Но давили не тела, а земное притяжение. И жаба в груди превратилась в камень. Математик прислонился к холодному стеклу с надписью «Не прислоняться». Сердце понеслось вразнос, потом его сдавило стальной рыцарской перчаткой… И земное притяжение потянуло Панина вниз. Он начал сползать, из последних сил тщетно пытаясь удержаться.

Поезд остановился. Снова будто поршнем выдавило и затянуло народ. Но тут, наконец, на падающего человека обратили внимание.

— Врача, — как издалека доносились до Панина встревоженные голоса. В ушах гудело, как при погружении в воду. И сознание уже уплывало куда-то в далекие края.

Врач, подошедший к заботливо уложенному на лавочку в вестибюле станции человеку, уже был не нужен. Его профессиональные обязанности заключались в том, чтобы констатировать смерть, которая наступила, как позже покажет вскрытие, от острой сердечной недостаточности.

Доктор физико-математических наук Владимир Павлович Панин всего лишь на два дня пережил руководителя проекта «Атлант» Григория Галустяна.

Влад вышел из машины. Наконец решившее порадовать москвичей своим присутствием солнце падало за дома, озаряя красными отблесками перламутровое небо. Алые отблески на лицах. На предметах. На людях. Влад вздрогнул — ему показалось, что на руках осталась кровь. Нет, бред! Нет крови. Дело сделано.

Как всегда по окончании активных мероприятий, Влад ощущал опустошенность. Единственно, что могло вернуть вкус и цвета жизни — голос сына, объятия жены…

Он давно потерял счет акциям. И иногда думал, что в нем живет не один, а несколько человек. Точнее несколько программ на все случаи жизни. Притом их пересечение вызывает конфликт программ с перегревом и глюками. Есть Влад для общего употребления, любящий комфорт и хорошие компании, обладающий прекрасным тенором, шпарящий романсы под гитару под прицелам влюбленных в него в этот миг девичьих глаз, человек мягкий, податливый и бесконфликтный — по мелочам. Есть любящий отец и муж, тающий при виде трехлетнего сына и любимой жены. Есть боевая машина невероятной эффективности, танк, который не остановишь и гранатометом. А боевая машина не обращает внимание на кровь и писк из-под гусениц. К боевой машине неприменимы обычные моральные категории. Боевая машина сминает все на своем пути, оставляя за собой горящие обломки и истерзанные тела. Быть боевой машиной — это его крест, который он должен нести. Есть всепоглощающий азарт, когда ты идешь по черепам врагов. Только потом, когда все кончено, отцепляешь от себя танковую броню и становишься другим, лучше не вспоминать о хрусте костей под гусеницами. И нельзя терзать себя шальными мыслями — зачем и почему надо делать все это?.. Надо! Потому что идет война.

Шумный медленный лифт со скрипом поднял Влада на седьмой этаж. Какая это уже по счету его квартира? Оперативнику «Пирамиды» нельзя задерживаться долго на одном месте, даже в одном городе. Сейчас его приют в ближнем Подмосковье. Вокруг краснокирпичные новостройки.

Двери лифта раздвинулись. Влад вышел на лестничную площадку, где сосед, пятидесятилетний работяга из автобусного парка, внушал своему отпрыску:

— Чтобы в десять дома был.

— Да по-о-ял я, по-о-ял, — молодежно-хулигански растягивая слова, изрекло лысое по последней моде дитя улицы.

— Смотри мне.

— Да понял я…

Недоросль буркнул Владу «зрассьте» и сбежал быстро вниз по лестнице.

— Одни дискотеки на уме, — заворчал озабоченный папаша. — Сегодня в Москве группа «Катастрофа», так они туда все двинули. Слушай, почему у них одни дискотеки на уме? Мы, помню, другие были.

— Были? Чего-то рано нас хоронишь, Семеныч!

— Я не в том смысле.

— Ладно… Не занудствуй.

— С работы? — поглядев на осунувшегося Влада, поинтересовался сосед.

— С нее, родимой.

Влад усмехнулся, представив, как вытянулось бы лицо соседа, узнай тот, какой работой занимается свой в доску молодой человек, которого все считают бизнесменом средней руки.

— Как насчет пивка? — спросил сосед, чмокнув и облизнувшись.

— Завтра. — Влад надеялся, что завтра выдастся спокойный день.

Дверь открыла Настя, и Влад утонул в ее пушистых, пахнущих цветами волосах. Она крепко прижалась к нему.

Из спальной как ураганом вымело Вовку.

— Папка! Купи мне летательный мотор! — с ходу огорошил он.

— Зачем мотор? — Влад схватил сына и подбросил вверх.

— Летать.

— Правильно. Рожденный летать ползать не может.

— Я и ползать могу, — заверил Вовка.

— Тоже иногда пригодится, солдат ты мой!

— Буду солдатом! — звонко объявил Вовка.

— А кем же еще, — вздохнул Влад, опуская его на пол.

Вовка будет воином. Такая судьба Абросимовым написана на роду. Они не первый век были воинами. И Настя тоже знала, что так и будет. И от этого скорбь лежала на ее сердце. Но она знала, что иного им просто не дано. И принимала это стойко.

— Пельмени сейчас сварю, — засуетилась она.

— Сибирские?

— А как же, дорогой мой. Настоящие… Свои…

Пельмени. И еще стопка водки. Настя тоже за компанию прикладывалась. Водку она воспринимала в небольших дозах. Зато до тошноты ненавидела вино. Дело не в вине как таковом, а в воспоминаниях. Вино любил палач по кличке «Менге», в чьем исследовательском центре Настя провела не самые лучшие дни в ее жизни. Из-под ножа этого ученого расчленителя в последний момент ее вытащил Влад. Он явился как Ангел небесный с огненным мечом и выжег то осиное гнездо. Пять лет… Прошло пять лет! Как будто фантастический роман вспоминалась та битва с «Синдикатом», когда обе стороны оставляли после себя выжженную землю.

Он принялся за еду. При этом одновременно беззаботно болтал со своими. С Настей он с удовольствием говорил о планах на будущее. О поездке к морю. О покупке страшно нужных вещей. Он будто произносил заклинания, поскольку очень хорошо знал, что будущее слишком неопределенно.

Он молил, чтобы ему дали время. Во всей холодной Вселенной, в сумасшедшем мире, сорвавшемся с катушек, он заработал право на тихий, родной уголок. Эдакое потаенное пространство, где пребывают три родных души — он, Настя и Вовка. Где ему хорошо и спокойно. Где душа его отдыхает и преисполняется умиротворения. Где понимаешь, что бог есть любовь. Как же он ждал этих минут. Ласковые глаза Насти. Бесконечные «почему» Вовки. Мягкий диван. Желтый свет ночной лампы. И обязательно книга Гоголя, Тургенева или Толстого, сокровищница человеческих душ и страстей… Это счастье.

Телефон зазвонил на тумбочке. Настя вздрогнула, в глазах ее на миг появилось страдание. Она закусила губу.

— Сейчас, Настюш. — Влад потянулся за мобильником. — Может, добрые вести…

На маленьком корпусе «Нокиа» зажегся разноцветный жидкокристаллический дисплей. Влад выслушал сообщение и отложил телефон.