Сергей Зверев - Морской охотник Страница 15

Меллинг выронил ручку. Гаранин, видящий, что его подследственному на глазах становится все хуже, наконец-то решился принять меры. Он встал, вышел в коридор и громко крикнул:

— Эй, там! Доктора! Идите сюда скорей, тут америкашка вот-вот загнется!

Из ординаторской, находившейся в конце коридора, появился Кравцов.

— Ему снова хуже? — озабоченно спросил он, подходя к оперативнику.

— Да! Иди сделай что-нибудь!

— Ну да, конечно, — язвительно бросил через плечо врач. — А то умрет ненароком, и некого будет тогда на Колыме сгноить. Начальство не похвалит, медали не даст, — Заткнись! Что-то ты разговорчивый очень стал!

Или неприятностей захотелось?

Кравцов не стал отвечать — его ждал больной, на перебранку с чекистом не было времени.

Быстро осмотрев старика, который уже был в полубреду, Кравцов моментально принял нужное решение. Сделав Меллингу два укола, он удалился, предварительно сказав Гаранину, чтобы тот не трогал старика до тех пор, пока сам не очнется. Гаранин что-то рявкнул в ответ, но ослушаться не посмел — происшедшее убедило его, что с американцем надо быть поосторожнее. А то потом еще отвечать за него придется.

Он почти час ждал, пока старик откроет глаза. Но когда дождался, то сразу же сунул ему в руки листок бумаги и ручку:

— Пиши!

— Что писать? — Меллинг еще не успел полностью осознать, где он и что с ним.

— Не вилять!! — рявкнул чекист. — Сам захотел показания в письменной форме дать, так и давай!

Меллинг встряхнул головой. Какие показания? Ах да, он же попал в госпиталь к русским, к нему приперся какой-то их контрразведчик и задает дурацкие вопросы. А ему нужно передать через него всю необходимую информацию о японцах.

Преодолев слабость, Меллинг взял лист, пробежал глазами уже написанное. Нет, так никуда не годится. Неубедительно. Ни один серьезный человек не поверит — то, что он понаписал, похоже на бред сумасшедшего. Нужно писать более коротко, сжато и конкретно, без лишних подробностей, но в то же время не упуская ничего важного. Меллинг решительно разорвал лист.

— Что делаешь?! — взвыл Гаранин, вскакивая со стула. — Сгною!! — это было одно из его любимых слов.

— Не годится, — спокойно объяснил Меллинг. — Нужно писать заново.

— Опять?! Сколько раз ты будешь переписывать, гад?! Мне что, с тобой здесь до ночи сидеть?!

— Если хотите, можете уйти, — предложил Меллинг, которому этот скандальный человек с мордочкой хорька уже изрядно надоел. — Завтра придете и заберете показания.

— Ну уж нет, — решительно заявил Гаранин. — Чтобы ты сбежал, пока меня не будет?! Шиш! Подожду, пока закончишь.

Ждать чекисту пришлось долго. Меллинг никак не мог толком собраться с мыслями. Сотрясение мозга давало о себе знать — четко формулировать фразы было неимоверно трудно, а переносить их на бумагу еще труднее, — правда, уже по другой причине — руки его плохо слушались. Еще два раза Джейк начинал писать сначала, решив, что выходящие у него показания выглядят неубедительно. Каждый раз Гаранин начинал на него орать, но без толку — упрямый американец все равно делал все так, как сам считал нужным, а надавить на него по-настоящему не было никакой возможности.

Наконец Меллингу стало трудно писать уже не от слабости в руках и путаницы в голове, а от обыкновенной усталости.

— Мне надо поспать, — сказал он, откладывая недописанный листок с показаниями. — Я допишу завтра.

Гаранин оскалился. Теперь он стал особенно похож на мелкого хищника, от которого вот-вот улизнет его законная добыча. Он уже хотел было снова заорать, рвануть старика за ворот, но вовремя понял — бесполезно. Американец то ли действительно очень устал, то ли притворяется, но писать сейчас его не заставишь. Что ж, можно подождать и до утра. Но одного его оставлять и правда нельзя. Мало ли, вдруг он только притворяется таким ослабевшим, а на самом деле собирается сбежать? Что же делать? Прямых подчиненных у него на Медном нет, а военным он не командир. Значит, охранять старика придется самому.

Гаранину очень не хотелось оставаться в больнице на ночь, но он быстро с собой справился. Чего только не сделаешь ради успешной карьеры в «органах».

— Ну, завтра так завтра, — сказал Гаранин вслух. Только имей в виду, старик, на ночь я здесь останусь.

Так что никуда ты не убежишь.

Меллинг даже отвечать не стал на такую глупость.

Ну да, конечно, побежит он. Бегун из него сейчас — хоть куда.

Гаранин снова позвал врача и сообщил ему, что останется в палате на ночь. Кравцов был недоволен, но перечить не стал, — в конце концов, от госпиталя не убудет.

Когда врач ушел, Гаранин, чуть поколебавшись, достал из своей папки бутылку водки. Папка у него была как раз такая по толщине, чтобы там умещалась поллитровка. Чекист сноровисто скрутил колпачок, приложился к горлышку. Уж если сидеть здесь всю ночь, так хоть не скучать. Выпив, Гаранин почти мгновенно подобрел.

— Эй, старик, не хочешь? — он протянул американцу бутылку.

— Нет, — отрицательно покачал головой Меллинг.

— Ну и зря, — Гаранин сделал еще один глоток. — Пей, пока дают! Там, куда я тебя закатаю, тебе водки не предложат, так что пользуйся случаем.

Американец снова покачал головой. От этого движения перед глазами у него все поплыло, и Меллинг наконец перестал сопротивляться наползающей на него дреме. Через минуту он уже спал.

Покосившись на спящего старика, оскорбленный в лучших чувствах чекист снова отхлебнул из бутылки и устроился на соседней койке. Спать без простыни и прочего белья было неприятно, однако звать врача или медсестру было уже лень — от выпитой водки Гаранина тоже стало неудержимо клонить ко сну.

Глава 11

Кают-компания на японском корабле Полундру слегка разочаровала. Не знал бы, что корабль японский, — в жизни бы не догадался. Никакой восточной экзотики — ни самурайских мечей на специальной подставке, ни японских картин, ни циновок на полу.

Все вполне по-европейски. Да и сами хозяева в кимоно переодеваться и обувь снимать, войдя в помещение, особенно не спешили.

«Ну вот, даже рассказать дома нечего будет», — огорченно подумал Полундра.

Переводчик, с которым Полундра тихо поделился своим разочарованием, пока народ рассаживался по своим местам за длинным столом, тоже вполголоса объяснил спецназовцу, что современные японцы и у себя на родине-то не очень соблюдают старинные обычаи, что уж говорить о случаях, когда они уезжают за границу.

— Странно, — тихо сказал Полундра. — Я как-то видел японский учебный фильм про карате, так там все как положено. Циновки, кимоно, поклоны… Или это липа?

— Не липа, — покачал головой переводчик. — Просто спортзал и занятия карате — это совсем другое дело. Традиционное боевое искусство — вот они и ведут себя как положено по традиции. А работа на научно-исследовательском судне или в офисе каком-нибудь в Токио — дело совершенно нетрадиционное.

Кимоно там будут смотреться глупо. Вообще, японцы в этом смысле молодцы. Они и своего не забывают, и чужое, когда нужно, перенимать не боятся.

На этом разговор оборвался — один из японцев вежливо коснулся плеча Полундры и указал ему на место по соседству с Савадой Яманиси.

Усевшись за стол, Полундра наконец-то обратил внимание на то, что на нем стояло. Большая часть блюд была ему совершенно незнакома: какие-то странные коричневые кусочки в густом красном соусе — не поймешь даже рыба это, мясо или вообще какой-нибудь овощ экзотический. Длинные белые палочки, пахнущие специями — Яманиси сказал, как они называются, но слово это состояло слогов из восьми, и Полундра, разумеется, забыл его начало раньше, чем услышал конец. Правда, было и кое-что знакомое — рис с какой-то рыбой, знаменитые суши, которые Полундра как-то раз попробовал в японском ресторане во Владивостоке, жареная курица.

Когда все уселись за стол, Яманиси поднялся и минут пять говорил по-японски, делая паузы только для того, чтобы русским гостям все успели перевести. Смысл этой длинной и цветистой речи можно было свести к одному-единственному предложению:

Савада Яманиси искренне рад, что его приглашение приняли такие замечательные люди, каковыми, без сомнения, являются все до единого члены русской делегации, и он желает им всего хорошего.

Полундра, успевший уже как следует проголодаться, с тоской ждал, когда речь наконец закончится. На всякого рода торжествах и официальных обедах он больше всего не любил это словоблудие. Однако приходилось терпеть — этот случай был из тех, когда сделать нельзя совсем ничего.

Японец закончил свою речь пожеланиями в адрес своих гостей. Если бы его пожелания сбылись хотя бы на четверть, то жили бы русские не меньше чем по сто лет, про болезни не вспоминали никогда, а удачливостью прославились бы так, что о них бы еще через сто лет байки рассказывали.