Андрей Канев - Пуля, Заговорённая... Страница 15

Девушку звали Алевтиной. Гудырев устроился на работу, стал за ней ухаживать и… растаял лёд. Через месяц поженились. Получили комнату в бараке.

В посёлок, отслужив своё, вернулся Иван Шулепов. Им обоим никогда не забыть свою первую встречу, бросились друг к другу, обнялись.

— Я ведь жениться приехал,— поделился бывший солдат с приятелем.

— Вот и здорово, погуляем!— обрадовался тот.— А кто она?

— Помнишь ту девку, о которой я тебе рассказывал? Что уже теперь скрывать. Алевтиной зовут, люблю я её, не могу без неё жить…

Объятья ослабли. Проходивший мимо, тогда ещё юный, технорук Дорохов, увидев обнявшихся парней, задержался:

— Вы теря, вроде, братаны-братья, вроде родичей… Или подельщики, одну бабу бабой делали… гы-гы…

И глядя на остолбеневшего Михеича, добавил удивлённо:

— А ты чо, не знал?

С тех пор и закувыркалась жизнь с горы. Уехать бы Ивану Петровичу Шулепову, куда глаза глядят, так ведь нет, остался сверхсрочником на зоне да ещё и на Оксанке в отместку женился…

Борька отскочил от переставшей шевелиться собаки как раз в тот момент, когда Шулепов с ружьём наперевес выскочил на улицу. Он вскинул ружьё к плечу и прицелился в своего злейшего врага и виновника всех бед старика Гудырева, прямо в грудь. Грянул выстрел. Побежавший было в сторону леса Борька, споткнулся, перекатился через голову и замер. Михеич ещё некоторое время стоял на коленях, а потом нескладно упал в придорожный сугроб. Шулепов кинулся к растерзанной Зойке. Вскоре на улицу, растревоженные выстрелом собрались односельчане.

Иван Петрович был в полной уверенности, что застрелил Михеича. Однако оказалось, что тот умер от разрыва сердца, а вот в Борькином сердце обнаружили жакан, выпущенный им из ружья. Это было настолько удивительно, что местная осевшая в посёлке цыганка Акира посоветовала Шулепову расплющить пулю и сделать из неё оберег. Потом пошептала над ней, потёрла в ладонях и загадочно произнесла:

— Ты, Ваня, знай, жакан заговорённый, повесь его себе на шею, от любой пули тебя убережёт, или того кому, от всего сердца подаришь…

Так Иван Петрович и сделал, а когда выросший внук Эдик, став милиционером, поехал в командировку в Чечню, повесил ему пулю, заговорённую, на шею, рассказав о том, как однажды, метясь в человека, убил ею медведя, и посоветовал никогда с шеи не снимать. Она на груди лейтенанта Вартанова и позвякивала о крестик и служебный жетон.

«Уазик» резко остановился перед загораживающими дорогу бетонными чушками так, чтобы мимо них можно было проехать, лишь медленно огибая препятствие. Снаружи послышалась русская речь:

— Здравствуйте, кто такие, куда едем?

— Свои, уважаемый, свои…— невозмутимо улыбаясь ответил шофёр.

— Пропуска и документы, пожалуйста…

— Вот всё в порядке.

— Что везём, куда едем?— голос постового был заспанный, чувствовалось, что редкая на этом блокпосту машина лишила его и его товарищей чинного постового почивания.

— Едем к брату в село на свадьбу, вот барашка везём…

— Хорошо, проезжай…

Двигатель взревел, и «уазик», снова покатил в горы по ухабистой и тряской дороге.

Глава 15

Кавказская овчарка Цыганка

Полковник Сергей Иванович Павелецкий по всем канонам военной науки выбрал правильную позицию. И хотя он был мужчина размеров более чем крупных, в войсковом зелёном камуфляже его в заросшей высокой травой ложбинке между двух кустов рядом с деревом даже зоркий ястреб не заметил бы. Зато ему была чётко видна вся долина с еле приметной горной тропой, по которой и ожидалось, что вот-вот пройдет караван боевиков с грузом наркотиков и оружия, направлявшийся из Грузии сложным кружным путём сначала морем, а затем через Дагестан и Ставрополье в Чечню.

У себя на родине, в Республике Коми, в настоящее время он был начальником отдела внутренних дел одного из северных городов. Всё, вроде бы у него в жизни шло хорошо, и карьера сложилась, и жена была красавица, и полковника получил, что было немаловажно на служебной лестнице. В служебную командировку в «горячий» Северокавказский регион России он приехал в пятый раз. Можно было бы и не ехать, но жизненные обстоятельства сложились так. Всё произошло, можно сказать, из-за домашней любимицы, кавказской овчарки по имени Цыганка.

Тогда зимой в девяносто шестом, к чему-то подобному Серега Павелецкий в последние год-два своей службы был готов постоянно. Его звезды, работа в уголовном розыске, потом в СОБРе просто обязывали обстоятельства жизни сложиться когда-нибудь именно таким образом, что его «крестники», отпущенные после не коротких сроков с насиженных нар, однажды подкараулят его для окончательной разборки по анатомическим частям.

Подходя поздним вечером после дежурства к дому, он с радостью обнаружил, что в почти уснувшей пятиэтажке окно его кухни светится морским маяком среди вьюжного зимнего моря полутемной улицы. Зима в тот день обрадовала оттепелью, а к вечеру повалил мохнатый снег. И запуржило радостно, почти по-весеннему. Оттого, что жена не спала, а ждала его со службы, Сергею стало тепло на душе. Это тепло с каждым шагом все больше и больше вступало в необратимую реакцию с половиной граненого стакана водки, влитой им в себя после тяжелой дежурной смены. Ребята отмечали чей-то день рождения и оставили, позаботились.

В голову лезли праздные мысли о пельменях и мягкой подуш-ке. Павелецкий представил, как войдет, тихонечко отомкнув дверь ключом, и, с минуту понаблюдав за Любашей, которая, по всей видимости, вяжет сидя в кресле, шепотом скажет:

— Рядовой Павелецкая, какой нынче на камбузе расклад?

Та от неожиданности вздрогнет, глаза ее загорятся, щеки порозовеют… Ну, конечно, сначала дураком беспутным назовет, а потом сонной головушкой на Серегину неслабую грудь:

— Ой-ой-ой, как я соскучилась…

Благостные Серёгины размышления прервались:

— Привет, ментяра, я же обещал тебе, встречу в кавээне по колхозным заявкам!

После чего последовал жесткий удар в лицо, ко-торый восстановил в Павелецком стальную сердцевину. Он, сделав шаг назад и чуть в сторону, заслонил спину от нападения громадой родной пятиэтажки:

— Ну, козлы, подходи…

Противников Соломахин пересчитал — трое. Лиц не различить, голоса не узнать.

— И за козлов ответишь…

Били кулаками и ногами, вернее, старательно пытались достать, что могло означать только одно — «ментяру» мочить не собирались, собирались поучить. «И то, слава Богу…»— мелькнуло в голове. Время от времени фиксировал в памяти приметы, одежду, старался рассмотреть и распознать перекошенные злобой лица.

Секунды складывались в скоротечные минуты. И хотя Сергей поочередно и довольно ощутимо достал всех троих нападавших, они продолжали неустанно месить его тело. Соломахин все чаше и чаще стал пропускать удары, чувствуя, как в этом молчаливом вихре силы и резвость постепенно тонут в накопившейся за долгие дежурные сутки усталости.

Резкая боль и хруст в правом боку. Так, сломано ребро… Бух, бух, бух — град ударов по голове, шее, в грудь… Перед глазами поплыл туман, ноги сами собой подогнулись, и Павелецкий, осыпаемый с трех сторон болью, повалился вперед и на бок.

Но подлое сознание не торопилось гаснуть, позволяя ему в полной мере насладиться всем тем страданием, которое поднакопил ему за годы отсидки злопамятный «крестник». Помощи ждать было не откуда, звать на подмогу — ниже своего достоинства.

«Нет, все-таки, замочат, сволочи…»— напоследок подумал Павелецкий и вдруг не то чтобы услышал, а всем нутром ощутил какой-то сдавленный с клекотом звериный рык, неожиданно свалившийся на копошащуюся в снежном месиве четверку. В их суматошную сутолоку ворвался пятый участник. Натиск на Павелецкого ослаб. В отключающемся сознании всплыло спасительное: «Елы-палы, Цыганка…», и оно благополучно померкло.

Снова пришел в себя Павелецкий от резкого хлопка пистолетного выстрела. Собака взвизгнула, поддавшись секундной слабости, и снова завыла, превращая в лохмотья одежду стрелявшего. Он бросился бежать. Остальные за ним.

Дом продолжал хранить гробовое молчание. И только светивше-еся на третьем этаже окно распахнулось. Высунувшаяся в форточку Люба закричала срывающимся голосом:

— Сережа, это ты!?

Она не могла его разглядеть. Но женское чутье подсказывало, что это он, ее Сережка, лежит там, на снегу, рядом с подъездом своего дома. В следующую секунду силуэт в окне пропал. Любаша мчалась вниз, шлепая домашними туфлями в гулком ночью подъезде.

Павелецкий разлепил глаза, встал на четвереньки и пополз к лежавшей на дороге собаке, бормоча разбитыми губами:

— Цыганка, девочка моя, что же ты, как же ты? Сволочи… Вот сволочи… Цыга, Цыга…

Добравшись до собаки, Сергей стал лихорадочно ощупывать ее. Она была недвижима, живот и грудь липкие от крови. Сунув руку под левую переднюю лапу и ощутив слабое сердцебиение, Сергей понял, что Цыганка ещё жива… Он вспомнил, как собака появилась в его семье.