Фредерик Дар - Не мешайте девушке упасть Страница 15

Я вскакиваю в машину и закрываю дверцу.

— Подвинься! — говорю я Жизель. — И пригнись.

Она подчиняется с такой покорностью, которая заставила бы взвыть от зависти всех жалких мужичонков, начинающих трястись, едва их баба повысит голос.

Вцепляюсь в руль. Если вы никогда не видели автогонки по огороду, занимайте скорее место. Спектакль того стоит! Эти придурки, думая, что я рвану прямиком к воротам, выстраиваются перпендикулярно забору и ждут меня, рассчитывая расстрелять в упор. Но Сан-Антонио их жутко разочаровывает! Вместо того чтобы мчаться к воле, я сворачиваю за дом. Полагая, что разгадали мою хитрость, они все, как один, бегут мне навстречу. Тут я делаю потрясающий трюк: разворачиваюсь и гоню прямо к воротам. Когда они приходят в себя, я уже поравнялся с ними, а пока они поднимают автоматы, я уже выехал за ограду. Целую, счастливо оставаться!

По кузову стучит град пуль, стекла разлетаются на куски, но мы уже на дороге.

А дорога — это почти свобода, правда?

Глава 9

Пальба длится еще несколько секунд, потом внезапно обрывается. Я понимаю, что фрицы прыгают в свои машины. Сейчас начнется большая коррида, это я вам говорю.

Действительно, караван фар освещает дорогу позади нас. Я выжимаю из мотора все, а все у этой машины кое-что значит. Доехав до перекрестка с шоссе на Париж, сворачиваю налево, на Сен-Жермен. Я предпочитаю гонки на природе: там риск попасть в затор гораздо меньше, чем в столице.

На ста десяти в час мы проскакиваем на другой берег Сены и несемся по идущей в гору дороге Пек. До Сен-Жермен мы доезжаем за меньшее время, чем требуется, чтобы сварить яйцо вкрутую. В лабиринте узких улочек оторваться от этих козлов очень даже можно! Преследователи не смогут нас расстреливать в свое удовольствие… Но сколько бы я ни давил на педаль газа, аж до мурашек в ногах, мощные фары позади все равно не отстают. Нет нужды говорить, что фрицы не упускают случая стрельнуть в нас.

— Быстрей! Еще быстрей! — трясется Жизель, поднявшись с пола.

Я не решаюсь высказать ей свои мысли, потому что боюсь показаться несправедливым. Если она думает, что я воспринимаю это как товарищеские соревнования, то попала пальцем в моргало! Пардон…

Встает серьезный вопрос: куда нас заведет эта погоня? Не знаю, достаточно ли в нашем танке бензина, чтобы увезти нас на другой край света… К тому же пули, долбающие заднюю часть машины, ее не улучшают, и она в любой момент может встать на колени. Например, если прострелят колесо при скорости, на которой мы едем, траектория полета получится на редкость изящной.

Каждые две секунды я оборачиваюсь посмотреть, как идут наши дела, и каждый раз констатирую, что разделяющее нас расстояние понемногу сокращается.

Мы выезжаем на дорогу, ведущую в лес. Она широкая и ровная: настоящая трасса для автогонок…

Я кусаю губы. На этом шоссе им будет легко охотиться за нами, но менять направление уже поздно. Мы ведь не на прогулке с дорожной картой Мишлен на коленях… Самое лучшее, что я могу сделать, — постараться набрать скорость звука и придумать какой-нибудь выход…

Я в отчаянии бросаю взгляд на приборную доску посмотреть на уровень бензина, но счетчик сломан.

— Слушай, малышка, — говорю я Жижи, — мы попытаемся выкрутиться. Я сверну на одну из больших аллей леса, остановлюсь, а ты выпрыгнешь и быстро спрячешься в придорожной канаве. Поняла? Фрицы проскочат мимо, потому что крепко повисли у меня на заднице…

— Я тебя не брошу!

Решительно, она замечательная девушка.

— Слушайся и не мели чушь! Какой смысл погибать обоим? Зато, если ты останешься в стороне, это серьезный козырь. Ты слышала мой разговор с Фрэдом насчет некой лампы? Так вот, как только вернешься в Париж, найди моего друга Берлие, того, кто приходил ко мне в больницу. Расскажи ему все, что знаешь, и скажи, что я оставил лампу в комиссариате на Этуаль…

Я снова смотрю в зеркало заднего обзора. Фары по-прежнему там.

— Видишь там домик? Сразу за ним идет дорога. Я это знаю, потому что один мой друг останавливался там однажды, чтобы объясниться с чертовски норовистой бабой.

Я сворачиваю туда, начинаю открывать дверцу.

— Тони!

— Смелее, дорогая!

Вот и лесной домик для праздника с танцами под аккордеон; дорога…

— Держись крепче, красавица!

Я поворачиваю на колпаках колес. Шины воют, будто сотня угорелых кошек.

Фары исчезают из зеркала. Я торможу.

— Вылезай и затаись в канаве. Они не должны тебя заметить, иначе будет плохо…

Она прыгает, собравшись в комочек, как парашютист. Не тратя времени на прощальные поцелуи, я быстро захлопываю дверцу и срываюсь с места как сумасшедший. Не успел я проехать и двух сотен метров, как снова появляются эти чертовы фары. Они не останавливаются, значит, Жизель осталась незамеченной…

Я чувствую себя лучше. От мысли, что эта девочка может погибнуть, у меня просто потели мозги. Теперь я наедине с собственной персоной. Если мне конец, ничего не поделаешь, но я по крайней мере доиграю пьесу так, как хочу…

Дорога идет по лесу зигзагами. Ветер свистит сильнее, чем гремучие змеи. Если бы я мог, то свернул в подлесок, остановил бы машину и спрятался в лесу. Это было бы не так глупо, как кажется, но неудобство состоит в том, что я не могу остановиться близко от места, где выскочила Жизель. Несчастливая случайность, и ее поймают. Нет, пусть будет хуже для меня, но я уведу преследователей как можно дальше.

Сворачиваю на другую аллею, потом еще раз. Дорога идет под гору. Табличка указывает: «Пуасси». Фары приближаются… На кузов обрушивается град пуль. Я делаю жуткий рывок вперед… Дорога становится совсем прямой. Если так пойдет дальше, через четыре минуты меня догонят.

Я еще никогда не думал о стольких вещах сразу. Мой котелок похож на зал ожидания вокзала: в нем стоит гул!

Я пересекаю Пуасси и выезжаю на большой мост через Сену. Немецкие машины всего в двадцати метрах. Тут я отдаю себе отчет в том, насколько бессмысленна эта гонка. Они упрямы, как бульдоги, и не отпустят меня, пока не накормят по горло свинцом. Так зачем бороться дальше? Дать себя застрелить на этой дороге или, наоборот, сдаться?

Сдаться!

Я останавливаю машину посреди моста и выхожу с поднятыми руками.

Вы можете решить, что у меня съехала крыша… Предположим, эти придурки раздражены прогулкой, которую я их заставил совершить, и сведут со мной счеты прямо здесь! Но они слишком большие садисты, чтобы убить меня сразу. Они проворно выскакивают из автомобилей. Нет, они никак не могут прийти в себя!

По-прежнему с поднятыми руками я отступаю к парапету, потом с быстротой, удивляющей в первую очередь меня, перемахиваю через перила и ныряю вниз головой в воду…

Глава 10

Какой же я все-таки крутой! Такие непотопляемые ребята встречаются только в романах Мориса Леблана и Макса-Андре Дазерга. Те запросто спасаются вплавь с охваченного огнем острова, окруженного голодными крокодилами… В жизни подобные сенсационные трюки происходят намного реже. Доказательство: когда на хвост урке садятся полицейские, будь это даже лопухи из супрефектуры, они берут его в девяти случаях из десяти.

Мой уход из тупика великолепен. Фрицы так обалдели, что забыли пустить в ход свои дудоры. Когда же они реагируют, я уже плыву брассом к берегу, где пришвартованы штук пятьдесят лодок. Вокруг меня, будто грибы, вырастают пузырьки воды. Теперь, когда я их так одурачил, они могут стрелять. Даже если они меня убьют, я все равно от них уйду, но поскольку я предпочитаю уйти от них живым, то гребу изо всех сил. Я плыву под водой и выныриваю на поверхность только время от времени, чтобы вдохнуть. Наконец я достигаю лодок, проскальзываю между ними, чтобы не бояться пуль, потом заползаю под брюхо какой-то шлюпки и жду… С лодки свисает кусок цепи, за который я и цепляюсь. Теперь я защищен от немцев и бороться мне предстоит не с ними, потому что здесь они меня достать не могут, а с генералом Зимой. Холод собачий. Даже замороженному тунцу и то теплее, чем мне… Но придется ждать. Пока фрицы не отвалят, мне будет грозить большая опасность. «Большая опасность» — это распространенное выражение, означающее, что ваша шкура не стоит и скорлупы выеденного ореха… Через десять минут я больше не чувствую холода. Мною постепенно овладевает оцепенение. Кровь тяжело гудит в висках… Мои пальцы вплавились в цепь. Грудь сжимает железный корсет, давящий все сильнее. И никакого способа шевельнуться! Я мысленно прощаюсь с жизнью. Через несколько дней хозяин бистро, откалывая лед, обнаружит прекрасно сохранившийся труп Сан-Антонио. В данную минуту все мои симпатии принадлежат Поль-Эмилю Виктору… У этого парня хватило смелости отправиться, как говорят в новостях, в ледяные пустыни Антарктики… Господи! А ведь есть люди, которым тепло; они поют «Полночь, христиане» и целуются взасос. Я бы отдал пол-улицы Риволи за маленькую жаровню в рабочем состоянии. Клянусь, что если выберусь отсюда, то побегу в ближайшую деревню и залезу в паровую баню. Я завидую Жанне д'Арк: девочке было тепло с головы до пят! Долой зиму! Да здравствует Сахара! Вот о чем я мечтаю. Обычно миражи начинаются на жаре у тех, кого хватил тепловой удар; им представляются фисташковое мороженое и много воды. В моем случае все наоборот: мне кажется, что ледяная вода, в которой я маринуюсь, превратилась в раскаленный песок. Я вижу кружки горячего грога и костры…