Андрей Воронин - Слепой в шаге от смерти Страница 16

Он не гнал, времени было достаточно. Во-первых, немного сэкономил дома, а во-вторых, знал, девятнадцать двадцать – это только прибытие самолета, а пассажиры выйдут минут на двадцать позже.

Наконец Валерий Павлович сжевал последние подгоревшие обломки картофельной соломки, допил кока-колу и потряс стаканчик, откликнувшийся веселым перезвоном льдинок. Открыв окно, Коровин выбросил скомканные пакет и стаканчик прямо на дорогу.

На стоянке возле аэропорта машин оказалось мало, свободных мест сколько угодно. Все-таки зимой люди летают куда реже, чем летом, в основном по делам, редко кто на отдых. Поэтому и площадка перед входом в терминал выглядела вполне прилично. Не было тут огромных баулов с тряпками, коробок с аппаратурой, зловещих кавказцев, охраняющих свое богатство.

Виктор Павлович поставил машину на сигнализацию и не спеша направился к терминалу. Первым делом он посмотрел расписание. Рейс из Санкт-Петербурга там значился, как и положено: прибытие в девятнадцать двадцать; на табло горело время девятнадцать ноль пять.

Коровин стал прохаживаться по залу, коротая время у различных киосков. Дольше всего он простоял у аптечного киоска, вчитываясь в мудреные названия лекарств. Одни были знакомы ему по рекламе, о других он не имел ни малейшего представления. Некоторые названия звучали почти ласково, но встречались и такие, от которых исходила угроза, словно это были яды.

На пластиковом, изукрашенном под камень прилавке лежали рекламные буклеты новых лекарственных средств, красочно напечатанные на хорошей бумаге, набранные броским шрифтом. Они сами просились в руки. Коровин взял несколько буклетов, бросил их в карман и вновь посмотрел на табло. Девятнадцать двадцать – самое время объявить о посадке самолета из Санкт-Петербурга.

На табло замелькали лампочки, на мгновение вся строчка погасла, а затем вспыхнули лишь название города – Санкт-Петербург и номер рейса.

Времени прибытия словно не существовало – четыре черных прямоугольника.

– Что за ерунда такая! Опаздывает, что ли?

И тут над самой головой у Валерия Павловича щелкнул громкоговоритель, мелодичный женский голос, лживыми интонациями напоминавший голос его жены, сообщил, что рейс из Санкт-Петербурга по метеорологическим условиям «задерживается прибытием». Так и было сказано: «задерживается прибытием».

В Москве погода стояла довольно сносная, во всяком случае, самолеты взлетали и садились.

«Значит, в Питере снег пошел, – подумал Коровин, еще до конца не осознав, что задержка означает бессмысленное торчание в аэропорту. – Хоть бы сказали, вылетел он из Питера или нет».

Девушка-администратор дополнительной информации не дала, лишь подтвердила, что рейс задерживается, правда, на какое время, не знала. Будь у Валерия Павловича с собой удостоверение, он сумел бы пробиться и выше, но удостоверение осталось в портфеле – дома. Можно было попробовать и без него, но хотя кабинет министров и сила, да не настолько большая, чтобы заставить самолет совершить посадку раньше, чем он это может сделать. Да и поручение у Коровина было такое, что лучше не соваться с удостоверением кабинета министров. Пусть все пройдет спокойно и, в конце концов, дождется он человека, который передаст ему пакет. Но неизвестность раздражала. Что если придется ждать – не час и не два, а сидеть до полуночи? Сколько можно ходить по терминалу, заглядывая в витрины киосков или просматривая книжки на лотках?

Эти занятия наскучили Валерию Павловичу достаточно быстро. Надоело ему и смотреть на часы, выдергивать левую руку из рукава дорогого пальто, чтобы взглянуть на сверкающий циферблат.

«Вот если бы можно было так: нажал на кнопочку, стрелки сдвинулись, и время пролетело. Сделать-то можно, стрелки пойдут, но время.., оно идет своим ходом и никто – ни президент, ни премьер-министр – не властны над этой субстанцией. Она вечна, течет и течет, то быстрее, то медленнее. Когда хорошо, время пролетает мгновенно, когда скверно – почти останавливается, и даже кажется, что стрелки движутся вспять».

В данном случае состоянию Коровина соответствовал второй вариант.

"Как вы мне все надоели! Начальники… Нет чтобы договориться и передавать пакеты поездом.

Ведь ходит же поезд, причем скорый, от Москвы до Питера и назад. Сел в вагон и приехал. Никаких тебе задержек. Что-что, а железная дорога в этой гнилой стране все еще работает, и работает исправно. И погода на нее не влияет. Плевать поезду, идет снег или льет дождь, ночь или утро. Лишь бы шахтеров поблизости не оказалось. Мчится себе по рельсам, стучит колесами на стыках. А самолет.., ему доверять нельзя, обязательно подведет – вот как сейчас".

Кроме обычных неудобств, связанных с ожиданием, Валерия Павловича снова стал донимать голод. Он уже выкурил четыре сигареты. Во рту пересохло и вообще было гадко, так, что хотелось плеваться. Но не станешь же плевать на мраморный пол или каждый раз подходить к никелированной урне?

«Надо поесть».

То и дело звучали сообщения о том, что рейс помер такой-то задерживается. Время от времени информировали и о питерском самолете, но ничего обнадеживающего не говорили. А самое главное, невозможно было понять, вылетел ли самолет из Питера, и если вылетел, то где он: сел в другом городе или кружит где-то неподалеку? В общем, пока все было покрыто мраком, и этот мрак никак не рассеивался. Звучали сообщения на английском, немецком, французском, русском.

– Черт с вами! – буркнул Валерий Павлович и резво зашагал к барной стойке.

«Какого черта я мучаюсь? Было бы время в Москве, сидел бы где-нибудь в баре, попивал кофе, курил и считал, что отдыхаю. А тут – имею то же свободное от дел время, барная стойка к моим услугам, те же высокие табуреты и кофе такой же, приличный, не раз здесь пил. Надо расслабиться, представить себе, что просто вышел из дому и вместо того, чтобы податься в ближайший бар, решил съездить в аэропорт».

Коровин понимал, конечно, какое искушение его ждет. Зеркальная стойка бара множила в отражениях различные бутылки. Чего здесь только не было – от самых дорогих коньяков до водки в пластиковых стаканчиках, доступных любому алкашу.

«Пить не буду!» – твердо решил Коровин, взгромождаясь на высокий круглый табурет, и расправил полы пальто.

И тут же память услужливо напомнила о заиндевевшей бутылке водки, которую он недавно держал в руках.

«Ждет меня, родимая, лежит в морозилке. Получу бумаги, завезу их министру и.., быстрее домой. Жена, стерва, небось, спать уже ляжет. Сяду на кухне и пару рюмок… – с ходу… Больше двух пита не стану».

Из задумчивости Коровина вывел бармен. Он ни о чем не спрашивал, даже не поздоровался, просто стоял напротив хорошо одетого посетителя с дорогими часами на запястье и ждал, когда тот сделает заказ.

– Кофе и бутерброд.

– Какой? – бармен указал на подносы с разнообразными бутербродами.

– С икоркой, – мечтательно проговорил Коровин и тут же подумал, что бутерброд с икрой хорошо бы пошел под водку.

– С красной или с черной? – словно бы издевался над ним бармен.

– И с красной, и с черной.

Жареный картофель из «Мак-драйва» еще стоял поперек горла, так и не дойдя до желудка, то и дело напоминая о себе привкусом горелого масла.

– А водочки? – улыбаясь, спросил бармен.

– Хорошо бы, – потер ладонь о ладонь Коровин и тут же отрицательно мотнул головой, – да я за рулем.

– Что ж, всякое случается.

Бармену уже не раз приходилось обслуживать таких посетителей. Сначала отказываются выпить, а потом посидят, посидят, да и надумают. И тогда уже удержу никакого на них нет, пьют одну за другой, словно с цепи сорвались.

«Скорее всего, то же произойдет и с этим», – продолжая улыбаться, подумал бармен и аккуратно положил на тарелочку салфетку, а сверху два бутерброда – с красной и черной икрой.

Из кофеварки шипя полился свежесваренный кофе, Коровин потянул носом. Желудок словно съежился, в животе заурчало, а во рту, наконец-то, впервые за весь вечер появилась не вязкая шершавая слюна, а аппетитная, которую даже приятно было сглотнуть. Валерий Павлович взял бутерброд и сходу ополовинил его. Жевал медленно, чтобы продлить удовольствие, запивал кофе и мечтательно разглядывал этикетки на бутылках.

«Это я пробовал, и это тоже. Это пил в Лиссабоне, это – в Праге. А вон тот коньяк – в Париже. Текилу же больше никогда пить не буду. Пьется она легко, но потом голова, как свинцовая болванка».

Кофе кончился незаметно. Коровин запрокинул голову, но из чашки в рот полилась лишь противная жижа. Пришлось заесть ее бутербродом.

– Повторить? – спросил бармен.

– Обычно «повторить» говорят, когда пьют водку, – усмехнулся Коровин.

– Так, может, водочки? Из холодильника.

Валерий Павлович закусил губу. На этот раз он рассуждал целых десять секунд, а затем, сделав над собой невероятное усилие, отказался: