Джон Фарроу - Ледяной город Страница 16

— Эмиль, это же обычная стенная розетка.

— Взгляни сюда, — он провел пальцем вдоль ободка розетки. — Стены в комнате красили не очень давно, я бы сказал, где-то год назад, краска еще кажется свежей. Розетку покрасили тогда же в тот же цвет. Теперь смотри внимательно. Краска по краям розетки и на головке винта поцарапана. Это значит, что розетку недавно развинчивали. — Он с некоторым усилием поднялся с корточек. — Нам известно, что вчера к дому подъезжал грузовик, перевозящий мебель, значит, мы вправе предположить, что мебель была вывезена именно на нем. Обрати внимание, с какой тщательностью здесь потом все было убрано. Тут не только подмели, но потом еще все пропылесосили. Но здесь, вдоль этой планки, остались лежать частички краски, попавшие под плинтус. Они туда упали, когда развинчивали розетку. Если предположить наугад — а мне так и приходится, — я бы сказал, что розетки развинчивали и проверяли вчера, уже после того, как была вынесена мебель, но до того, как началась уборка.

— А кому могло прийти в голову заглядывать в эти розетки? — спросила Сандра.

— И здесь, видишь, выключатель? С ним то же самое.

На этот раз ей было ясно, что искать.

— Здесь тоже краска поцарапана.

— Почти незаметно. Тот, кто их развинчивал, а потом завинчивал, делал свое дело очень аккуратно. Преступник не хотел, чтобы мы это заметили.

Санк-Марс вынул из кармана ключи, висевшие на цепочке вместе с небольшим перочинным ножиком, и лезвием отвинтил крышку выключателя.

— Я тут ничего не найду. Здесь уже все осмотрели. Скорее всего, это сделал убийца. Но если и мы сюда заглянем, делу это не повредит.

Он снял крышечку и, как ожидал, увидел за ней небольшую полость. Сандра взяла мужа под руку.

— И что же ты думаешь, Эмиль, по этому поводу?

Санк-Марс чуть скривился, давая понять, что терпеть не может заниматься досужими домыслами.

— Кто-то прошелся по всей квартире мелким гребешком. Мебель, скорее всего, вывезли, чтобы в ней можно было основательно порыться, разодрав на части. Это самое разумное из всего, что пришло мне в голову. Обстановка студента, у которого книжные полки лежат на кирпичах, не стоит того, чтоб ее красть, тем более убивать из-за нее никто не станет. Думаю, розетки с выключателями кто-то развинчивал, чтобы убедиться в том, что там ничего не спрятано. Или чтобы забрать то, о чем ему было известно заранее, либо то, что он сам туда раньше прятал. Прослушивающее устройство, ключ, код… Да что угодно.

Заметив, что муж говорит медленно и необычно спокойно, она прижалась к нему плотнее. Он глубоко вздохнул.

— Все это свидетельствует о том, что преступник действовал чрезвычайно тщательно. Он необычайно дотошен и в высшей степени организован. Кто-то помог ему вынести мебель и убрать квартиру. Мы уже знаем, что он крайне жесток — это очевидно из того, как он разделал мальчика. То, что тело перевезли сюда и повесили на него эту надпись, свидетельствует о хладнокровии этого бандита. Мне это крайне неприятно, но я вынужден признать, что это преступление — дело рук большого профессионала. Мастера своего дела, — печально сказал жене Санк-Марс и добавил: — Как будто его специально этому учили.

Сандра сильнее сжала его руку, еще крепче к нему прижалась и опустила голову ему на плечо. Он чуть распрямил руку, мягко ее освободил и нежно привлек хрупкую фигурку жены к себе. Подведя ее к двери, он обернулся и еще раз окинул взглядом комнату.

— Странно, — сказал он, — что человек, так тщательно наводивший порядок на месте преступления, мог оставить следы ДНК под ногтями жертвы, — Эмиль Санк-Марс погасил свет.

В коридоре Сандра Лоундес чмокнула мужа в щеку.

— Веселого Рождества, Эмиль.

— Спасибо тебе за поддержку, — ответил он.

Она печально улыбнулась.

— Сдается мне, такая уж участь у жены полицейского.

Они были женаты несколько лет — не так уж долго. Но ей предстояло еще многому научиться.

По мнению Джулии, ее мать Грейс Олфилд обладала уникальным и поистине невероятным талантом разрушения. Она как никто умела портить настроение. Серьезный разговор с ней тут же сводился к непринужденным шуткам и добродушным насмешкам, покой сменялся на бурю эмоций. Ее мама была существом общительным и общественным — она совершенно не выносила одиночества и была уверена в том, что те, кому хватало собственного общества, либо тупицы, либо чокнутые. В разговор должны были быть вовлечены все, кто собрался в комнате, причем ни на раздумья, ни на паузы времени тратить было нельзя. Она обожала говорить, нравилось ей и послушать, при этом от всех присутствующих она ожидала того же. Иногда мать казалась Джулии ребенком, задающим массу вопросов и делающим кучу замечаний, от которых крыша могла поехать. Тщательно продуманным ответам она предпочитала остроумную импровизацию, и поскольку сама была остра на язык, за словом в карман не лезла. Она легко могла говорить на любую тему, больше всего ей нравилось судачить ни о чем, болтать ради самого процесса. Джулия обожала мать, но общение с ней доводило ее до нервного истощения. Еще когда она была девочкой, ей очень хотелось, чтобы мама повзрослела раньше нее, стала серьезной и давала бы себе и окружающим хоть немножко передохнуть.

— Тук-тук-тук, — сказала мама и заглянула в комнату дочки.

— Исчезни.

— Зайчик мой сладенький, я же несколько месяцев тебя не видела!

— Ну и хорошо. Я смогла это пережить. Как же мне хочется покоя!

Ужин был съеден, вина выпили в изобилии, подарки раздали, коробки и оберточная бумага от них валялись по всей комнате. Застольная беседа не стихала, хотя любая интересная мысль тонула в море пустых банальных замечаний. Джулии трудно было переносить этот пустой треп, и она ушла к себе.

— Все это вздор, — сказала Грейс.

— Никакого вздора, — возразила Джулия. Мать уже вошла в ее комнату и закрывала за собой дверь. — Мамочка, мне нужно немножко побыть одной, хорошо?

— Даже не надейся. Я к тебе пришла поболтать.

Она была дамой внушительной, хоть и на голову ниже дочери. Грейс Олфилд всегда была склонна к полноте и время от времени уверяла дочь в том, что у них были разные типы фигуры.

— Я и девочкой была полненькая, — честно признавалась она. — В четыре года я была просто толстушкой, а теперь я — дама в расцвете лет с пышными формами. Тебе, моя дорогая, может, и надо следить за весом, но твоим бедрам с моими не сравниться!

Когда она села рядом с дочерью на кровать, матрас так прогнулся, что Джулия чуть не подпрыгнула.

— Ну ладно, оставайся, если пришла, только ненадолго.

— Я просто хотела наверстать упущенное.

— Прекрасно. Ну, что слышно?

Джулия убрала уже распакованные книги, разбросанные по кровати, положила в комод только что полученное в подарок белье. Потом села рядом с матерью на постель.

— А у тебя как дела, моя милая? Что там у тебя? Как жизнь молодая? — Мамины глаза взволнованно блестели. Джулии так не хватало видеть их каждый день!

— Ничего особенного. А что?

— Как что? — Грейс тряхнула головой и раскрыла от удивления рот. — Ничего особенного! Ты уехала в университет четыре месяца назад, в первый раз в жизни живешь самостоятельно, переехала в другой город, и теперь, бесстыжая, заявляешь мне, что у тебя никаких новостей!

Джулия откинулась на кровать и обняла подушку.

— Ой, мамочка!

— Ну, давай, рассказывай. О чем вы там сплетничаете? О чем тоскуете? Кто твои друзья? На каких ты была вечеринках? Все рассказывай, чтобы я почувствовала, что сама там была.

— Эй, мам, это моя территория, и я тебя туда не приглашала!

— Все как у меня. Моя манера. Ну, давай, колись.

— Мамуля!

— Давай, рассказывай, детка, или я тебя до смерти защекочу! Все выкладывай, как на духу. У нас вся ночь впереди.

— Вся ночь? Я же устала как собака.

— Ну, давай. Вперед и с песней.

— Так и быть, — начала Джулия, приткнувшись к маме. Ей было очень приятно, что мама поглаживает ей голову. — Если по существу, приятеля я себе еще не завела.

— Не бери в голову, у тебя дома один есть.

— Я с ним расстанусь.

— Неужели? А Брайану ты об этом уже сказала?

— Да.

— Я вчера его видела. Он мне об этом ничего не говорил.

— Почта на Рождество запаздывает, — спокойно ответила Джулия.

— Лапушка, — сказала Грейс, теснее прижимаясь к дочке, — тебе бы лучше самой ему об этом сообщить. По крайней мере, по телефону.

— Не могу я, да и не хочу. Смелости не хватает. Я еще никого не отшивала. У меня в таких делах нет никакого опыта.

— Брайан хороший мальчик.

— Он придурок, мам.

— Я знаю, сладкая моя, но он очень милый придурок.

Какое-то время мать с дочерью смеялись и дурачились, и Джулия была счастлива от того, что ей было с кем подурачиться, к кому прижаться. Их беседа перескакивала с одного предмета на другой, они болтали о политике, моде, книгах, танцах, театре, мужчинах. Грейс Олфилд поднялась лишь тогда, когда стало ясно, что дочери ее больше ничего не хочется, кроме сна.