Сергей Зверев - Бастион: Ответный удар Страница 16

Он приостановил процесс облачения. Вернулся в кровать.

– Так, давай без недомолвок, дорогая. Что случилось?

Ануш кусала чуть припухшие губы.

– Тебя не было… Это еще вчера началось. Какие-то типы стучали в дверь…

– Ну и что? Надеюсь, ты не открыла?

– Я струсила… – Она закрыла глаза, а сверху положила ладонь, как бы защищаясь от вчерашних событий, которые вот-вот вторгнутся в нее и станут новой явью. – Они стучали как ненормальные. Пинали ногами… Кричали, чтобы я, армянка драная, убиралась из этого города, а не то они… – Ануш поежилась. – Нет, не могу я. Это слишком матерно, Лева. Они были пьяны безобразно… И самое приличное, что они говорили, – это про то, как отвинтят мне голову…

– Тэ-экс, – протянул Губский. Внешне сохранил спокойствие, но струхнул он не на шутку. Пока не за себя. Аж сердце забилось… – И сегодня приходили?

– И сегодня… Я как раз с работы вернулась. Хорошо, на лестнице их не встретила…

– Кто такие?

– Мне кажется, сосед напротив… Я на цыпочках подкралась к двери, посмотрела в глазок. Это страшно, Лева… Молодые парни, трое, все в кожане… гремели пивом, плевались… У одного шрам под глазом, у другого руки в наколках… Потом открыли дверь в тридцать шестую квартиру и ушли. Допивать, наверное… Я боюсь теперь выходить, Левушка…

– Кто там живет?

– Н-не знаю… Нет, я его видела. Такой толстый, голова бритая. Он с женой живет… или с подругой. Иногда вместе выходят, она еще такая маленькая, плоская… Раньше в этой квартире хороший музыкант жил, по фамилии Терц… Он в консерватории преподавал, по классу виолончели. Добрый дядечка… А когда началось – пропал. И жена его пропала, и пудель Шустрик пропал… Квартира, наверное, год пустовала, а потом этот вселился…

Обычная история. Страна огромная убивала двух зайцев. Смягчала жилищную проблему и решала национальный вопрос. В отдельных peгионах уже можно было рапортовать. Оставались, правда, кой-какие мелочи. Например, дураки и дороги. Но здесь было посложнее. Почему-то после изъятия из страны евреев эти незадачи не стали разрешаться сами по себе.

– Сживу гадину… – процедил Лева и моментально, как показательный солдат, оделся.

Ануш подскочила:

– Ты куда?

– А ну лежи, – приказал он. – И ни звука…

Ситуация смахивала на классический цугцванг. С одной стороны, он не мог игнорировать ситуацию, которая неизбежно завершится избиением либо изнасилованием (а если бритый – свежеиспеченный наци под эгидой НПФ, ему и убийство спишется). А с другой стороны, он понимал – в его положении лезть в бутылку?.. Но его бы уже не остановила ни одна сила… кроме равной и обратной по знаку его чувству. А такой силы в городе не было. В том и несчастье…

Он должен был треснуть, но держать фасон.

Бритый открыл самолично. Мерзкий тип. Глаза болотные, рот жабий, на голом пузе – помочи. В руке бутылка пива «Пересвет», которая стоит недешево. Убил бы гадину липкую.

– Тебе кого надо, мужик? – отвязно прогундосил бритый. – Ошибся квартиркой?

Из-за его спины, из полутемных глубин квартиры, несся женский хохот под мелодии и ритмы зарубежной эстрады.

– Милиция, – лаконично бросил Губский, махнув с расстояния корочками.

– А ну покажь… – бритый внезапно сделал выпад и чуть не вырвал из руки документ. Водянистые глаза скользнули по фотогеничной Левиной физиономии. Такие казусы не просчитывались. Губский захлопнул удостоверение.

– Видишь вон ту дверь? – он сделал такой выразительный жест, словно позади него был не видавший виды дерматин, а по меньшей мере Москва. – Понимаешь, о чем я?

– Ты че, козел? – прошипел недоносок, рефлекторно рассыпая пальцы веером.

– Я о том, ублюдок, что запомни, – Лева почувствовал, как твердеет голос. – Если оттуда поступит еще одна жалоба, ты сядешь. И шакалы твои сядут. Вникаешь? И мне плевать, в какой организации ты состоишь. Глубоко и искренне. Но прежде чем ты сядешь, брюхо поганое, заруби на носу – тебя будут иметь все «гоблины» ближайшего отделения милиции, вместе взятые, а я тебя уверяю, они умеют это делать. На таких, как ты, они злые. Представляешь, что будет с тобой через день после задержания? Свиная вырезка, вот что – много мяса и никаких костей… Вник? Так что не огорчай меня.

Бритый набычился.

– Ты че, козел? – повторил он с таким непрошибаемым видом, словно Лева распинался тут не по-русски, а как-то жестами.

– Ладно, будем пальцы гнуть… – с сожалением молвил Губский. – Договорился.

Зачем он затеял говорильню? Сколько раз жизнь доказывала – дерьмо надо смывать, а не перевоспитывать…

– Эй, Колян, Димон, а ну живо все сюда! – внезапно каркнул бритый. – Тута один земеля че-то выступает!..

«Вот и капут тебе, Лева, – с огорчением подумал он. – Теперь работай. Выдерни шнур, выдави стекло…»

Он оттянул до упора подтяжки на визави и резко отпустил. Началась коррида. Резина смачно вонзилась в волосатое пузо. Фактор неожиданности сработал. Брюхатый испортил воздух, выпучил глаза. Лева ударил в живот – молниеносно. Враг охнул, попятился. Вдребезги разбилась бутылка. Он пошел вперед и стал добивать врага на его территории. Второй удар, наложенный на боль от первого, принес отрадный результат: ублюдок, скорежив физиономию, захрипел. Уж больно заманчиво открылась небритая челюсть, Лева не смог отказать своему кулаку (он так чесался): влепил от души – как давеча влепил строгача бандюгану двумя этажами ниже… Оппонент был уже не боец: мешковато, коровой на льду, завалился на вешалку, загремел какими-то баками, лыжами… Первый спарринг Лева выиграл.

Еще двое ворвались в прихожую. Один – с пупырем на носу – получил в пупырь, убрался за косяк, а второй замер, вытаращив глаза, когда табельный ствол уперся ему в лоб.

– Стоп, макака, – сказал Лева. – Поговорили. А теперь повторяю для самых недоразвитых. Если хоть одна тварь обидит женщину, проживающую в тридцать пятой квартире, произойдут страшные вещи. Не забывайте, парни, – все дороги ведут в морг, а не обратно. Все поняли? Не слышу.

– Поняли, – вразнобой проворчали двое. Третий лежал под обувной полкой, постанывал и не особенно пытался подняться.

Пришло самое время, назвавшись груздем, убежать. Он так и сделал, испытав, впрочем, целый сонм сомнений. Прочитал ли бритый его фамилию на корках?

Он, конечно, пожелал Ануш не вешать уши и себе того же, и даже сделал попытку убедить обоих в курьезности произошедшего, но настроение испортилось. Запланированная на конец дня работа валилась из рук, мысли щетинились. Перебесившийся Пещерник пытался его разговорить, но Губский сидел пень пнем и, чтобы не казаться верным идиотом, перелистывал бумажки на столе. Зазвонил телефон.

– Слушаю, Губский, – он поднял трубку.

– Я люблю тебя, Губский… – прошептала Ануш. Поразительно: слышимость была великолепной. Помехи и фон изношенной линии куда-то пропали – шепот Ануш звучал отчетливо, как если бы она находилась где-то рядом, за дверью. Губский сжал трубку.

– Мм… Я вас п-понимаю, Иван Иваныч… Ваша позиция в целом мне близка, и с некоторыми оговорками я ее поддерживаю. Нет, нет, никаких разночтений… Думаю, если вы на завтра отложите свои дела в комитете по транспорту, мы могли бы обсудить конкретные детали… Вы не против?

– Мы не против, – прошептала Ануш.

– Ты ври, да не завирайся, – фыркнул Пещерник. – Тоже мне, великий комбинатор.

Лева блаженно улыбнулся:

– Да я почти святой, Пещерник.

– А святой, так Маньку брось, – врезал опер.

– От тебя веет женским духом, – жалобно сказала тем же вечером в постели жена. Лева напрягся. Быть того не может, он тщательно помылся. А после щепетильно изучил свою физиономию в зеркале – не было в ней никакой мечтательности.

– Это каким? – подчеркнуто бодро не понял он. Обнял ее до судорог и затаил дыхание. Тикала сова с часами на стене. За шторкой мирно посапывал Дениска. Сквозь частокол проблем и забот Губский ощутил приближение нового приступа меланхолии.

– Не притворяйся, – вздохнула Светка и повела плечами, выбираясь из его клешней. Он не пустил.

– А-а, – догадался он. – Вон ты о чем. Сегодня на малину ездили. Знаешь, такая малина, куда дамы приглашают кавалеров. Трех проституток взяли с поличным… От них такая парфюмерия исходила – топор вешай. Мы чуть не задохнулись, пока допросили. Ты сама посуди, мамочка: импортных духов нет, а наши – это такая фекалия…

– Это не парфюмерия, – прошептала жена. – От тебя не пахнет никакой парфюмерией… Это исходит изнутри… Если бы ты был женщиной, ты бы меня понял… Лева, зачем ты это делаешь?

Она вырвалась из его объятий и отвернулась. Зашмыгала носом. Губский похолодел. В присутствии жены он всегда волевым усилием избавлялся от притяжения Ануш. Кривось-накось, но первые азы, как вести себя в деликатных ситуациях, он усвоил. Была единственная издержка: в домашней постели его гормональная система очень неуклюже вырабатывала так нужный в интимных играх тестостерон. Поэтому зачастую он мудро предпочитал прикинуться усталым, чем надеяться на авось да как-нибудь. А в остальном наивно верил, что контролирует ситуацию.