Сергей Зверев - Принцип мести Страница 16

– Ты не обвинишь меня в святотатстве?

– Нет, если твоя главная цель – поиск истины, – сказал Игнатий. – Преодоление противоречий Библии, развитие представлений о Боге – это и есть путь познания.

– А как же церковь, догматы?

– Догмат оплодотворяет, но не насилует. Любой свободно мыслящий человек для ортодоксальной церкви – ересиарх. Но я склоняюсь к тому, что Бог благоволит к тем, кто против него восстает или не во всем соглашается с ним. Это ответный творческий акт со стороны человека. Недаром сказано, что в основании всякого глубокого сомнения лежит отсвет истины. Тут я не соглашусь с отцом Флоренским, для которого самое стремление к разумной вере есть начало дьявольской гордыни, желание выдать себя за Бога.

Договорившись таким образом о правилах игры, чем-то напоминающих «бои без правил» (эта ассоциация по вполне понятным причинам возникла не только у меня, но и у Игнатия), мы пустились во все тяжкие.

Существует противоречие, которое обнаруживается, как только мы начинаем размышлять об отношении зла к воле Божьей и его предвечному замыслу о мире. Если Бог создал человека свободным, то он тем самым допустил возможность зла. Если зло включено в предвечный замысел о человеке, то Бог так или иначе является виновником зла, если же нет, то не служит ли наличие зла доказательством бессилия Бога?

– Не так, – возразил Игнатий, выслушав меня. – Бог осуществляет добро не через зло, поскольку безусловное добро и Бог – одно. Зло есть нечто иное, как активное отрицание добра, коренящееся в свободе человека.

– Значит, свобода – зло?

– Вовсе нет, это инструмент, с помощью которого человек достигает совершенства. Приведу здесь высказывание одного русского философа, утверждавшего, что вместе с любовью и свобода есть необходимое условие абсолютной полноты бытия. Только свободное существо может быть совершенным. Вместе с тем свобода выступает здесь как условие возникновения зла. Мир во зле лежит. Свобода – величайший дар Господа и свидетельство его доверия к человеку.

– Я не согласен, что свобода – дар. Это нечто существующее помимо Бога. Раз уж мы решили ссылаться на авторитеты, напомню высказывание другого русского философа. Несотворенная свобода, сказал он, объясняет не только возникновение зла, но и творческой новизны, небывшего...

Я перевел дух, прислушиваясь к ощущениям, которые вызывает водка, выпитая в паузах между логическими посылами, и перешел к следующему пункту доказательства.

– Как известно, Люцифер, этот ангел, «несущий свет», отпал от Бога, возомнил себя выше Бога и превратился в дьявола. О чем это говорит? О том, что свобода существовала и до него. Теперь что касается Адама, якобы принявшего дар свободы. Если запретный плод от древа познания добра и зла сделал человека свободным в его выборе (ведь свобода – это возможность грешить или воздерживаться от греха), то как мог Адам ослушаться Бога, не будучи свободным? Ведь он не знал о существовании добра и зла и, лишь вкусив от древа познания, увидел, что есть что.

– Ты же и сказал, что Бог сотворил человека свободным. Вот человек и ослушался его наказа и не внял божественному предостережению – «смертию умрешь».

– Не мог Адам быть свободным, не зная разницы между добром и злом. Он стал свободным, ослушавшись Бога. А до того он пребывал в неведении, в незнании свободы... Следовательно, сотворен он был несвободным или отчасти свободным. Свобода пришла к нему вместе с грехопадением. Другое дело, что Адам совершил бессознательный грех, то есть неосознанно выбрал зло. Но это означает лишь то, что он все-таки совершил выбор. А выбор – это и есть свобода.

На сей раз Игнатий прислушивался к своим ощущениям.

– Хорошо, – сказал он, – я готов признать существование несотворенной свободы. Ангельский верховный князь Люцифер своим восстанием только подтверждает это. Как и то, что за ним последовали целые небесные полчища. Возбудив в себе адский огонь, он сделался дьяволом. Своим неполсушанием противопоставил себя Богу и Адам. Это значит, что и он воспользовался своей свободой. Ответственность Бога за свободное волеизъявление твари таким образом снимается.

– Но тем самым признается существование чего-то помимо Бога?

– Да. Это несотворенная свобода.

– Бог – первый демократ. Именно ему мы обязаны свободой выбора. Ему и Люциферу, поскольку он олицетворяет зло.

– Дьявол есть сила, паразитирующая на добре. Я позволю себе цитату...

Игнатий уронил подбородок на грудь и с видом величайшей сосредоточенности замолчал. Безмолвствовал он так долго, что я не удержался и постучал вилкой по графину, требуя немедленно озвучить обещанную цитату.

– Не ручаюсь за точность, но смысл высказывания таков: Бог допускает зло, поскольку в своей премудрости имеет возможность извлекать из зла высшее благо или наиболее возможное совершенство. Это и есть причина существования зла. Нельзя допустить ни того, чтобы Бог утверждал зло, ни того, чтобы он отрицал его безусловно: первого потому, что тогда зло было бы добром, а второго потому, что зло не могло бы существовать вовсе, но, однако, оно существует. Бог отрицает зло как окончательное или пребывающее, и в силу этого отрицания оно и погибает. Но Он допускает его как преходящее условие свободы, то есть большего добра. Бог терпит зло, поскольку прямое его отрицание или уничтожение было бы нарушением человеческой свободы, а значит, большим злом, так как делало бы совершенное, или свободное, добро в мире невозможным...

Я слушал Игнатия со смешанным чувством: какая-то часть моего существа была поглощена предметом нашего разговора, увлечена сложной траекторией мысли, ее пируэтами, но было во мне и что-то чуждое всему этому, противящееся столь категоричной постановке вопроса и глубоко недоумевающее по поводу всего происходящего. Возможно, на меня слишком сильно воздействовала абсурдность обстановки (ночь, келья, богословские споры, прерываемые лишь сорокоградусным стаккато) или публичная форма обмена религиозными взглядами, сокровенным. И еще мне казалось, что кроме нас вряд ли найдется на земле хоть один человек, которого в такой же степени волновали бы обсуждаемые нами проблемы. Мертвый, схоластический спор. Но оставалась маленькая надежда: возможно, где-то там, в недоступном для простого смертного измерении, к нам прислушивается сонм русских философов-богоискателей, тени которых мы имели неосторожность так дерзко потревожить, а за ширмой времен прячется незримо присутствующий среди нас Ориген, незаслуженно раскритикованный отцами церкви за вольнодумство.

И тогда я решился высказать одну из самых крамольных своих мыслей, то есть именно то, с чем никогда и ни с кем, кроме близкого друга, не поделился бы.

– Сатана – это не противовес Богу, а полюс свободы. Уничтожив Сатану или заковав его на тысячу лет, мы тем самым лишим человека свободного выбора. Следовательно, если свобода несотворена, то и зло неуничтожимо. Бог не может «отменить» несотворенную свободу. Это именно то, что он не в силах сделать.

– Чересчур смелый и скоропалительный вывод, – нахмурился Игнатий. – Но я не возражу и не стану раздуваться от праведного гнева. Ибо Бог от одной крови произвел весь род человеческий, дабы они искали Бога.

– Да, человечество – дитя кровосмешения...

– Оставим драматический вопрос об отцовстве. Речь о другом. Я опять возвращаюсь к терпимости. Поиск Бога, как ни крути, сопряжен не только с благочестием, но и с нечестием. И все-таки это не есть оскорбление имени и лика Божьего. «Ибо, – как сказал Господь, – Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений». На твое же утверждение попробую ответить словами святого Дионисия Ареопагита: «Ни в демонах, ни в нас нет зла как сущего, и проявляется оно только как оскудение совершенств и при отречении от присущих нам добродетелей». Это моя излюбленная тема. Что сие означает? Лишь то, что крайним полюсом свободы вовсе не должно быть зло, но меньшее добро, нежели абсолютное. Свобода в идеале заключается в выборе не хорошего, но лучшего. Зло существует только за счет положительных сил бытия. Поэтому Ориген отрицал вечный ад и признавал даже спасение дьявола, а значит, полное искоренение зла. Не могу не привести здесь высказывание Франка, особенно близкое мне: «Единственный способ реально уничтожить зло есть вытеснение его сущностным добром; ибо зло, будучи пустотой, уничтожается только заполнением, и, будучи тьмой, рассеивается только светом».

– Но это лишь частная победа света над тьмой. Не окончательная, – возразил я.

Как это ни странно, мы практически не пьянели, и алкоголь вопреки всему не притуплял нашей способности излагать свои мысли. Возможно, так нам только казалось, и какой-нибудь случайно забредший на огонек калика прохожий принял бы нас за сумасшедших.

– Нет, окончательная. После всеобщего воскресения и преображения зло преткнется. Бог да пребудет во всем, а поскольку он суть любовь и добро, злу негде будет укорениться.