Андрей Воронин - Личный досмотр Страница 16

Резко рванув на себя капроновый шнур пускателя, Михеич завел мотор и вывел лодку на середину озера, наслаждаясь скоростью и бьющим в лицо тугим ветром, насыщенным водяной пылью. Остановив моторку, он оглянулся. Отсюда стоявший на берегу терем выглядел изящной безделушкой, завалившейся в траву. Даже с такого расстояния Михеич разглядел микроскопическое мертвенно-белое пятно — это белел на крыше бани лосиный череп. Лось не был трофеем наезжавших в терем охотников. Череп нашел во время одной из своих прогулок по лесу сам Михеич и по собственной инициативе приколотил на конек. Хозяин, помнится, одобрил нововведение, которое теперь, по прошествии нескольких лет и под соответствующее настроение, казалось Михеичу кощунственной глупостью: лось не был ни вором, ни убийцей и заслужил покой.

Михеич неторопливо размотал леску и забросил снасть в воду. Глядя на мерно покачивающийся поплавок, он закурил неизменную беломорину, бездумно бросив обгорелую спичку в воду, чего раньше себе не позволял.

— Привыкайте, ребятки, — негромко сказал он, обращаясь к обитателям озера. — Привыкайте. Сегодня к вам еще и не такое упадет.

Хмель начал проходить, и Михеич с горечью подумал, что водку нынче делают не иначе как из куриного помета — вони много, а крепости никакой. А если, не ровен час, хватанешь этой дряни сверх обычной нормы, то тут уж жди чего угодно: можно одуреть и наломать дров, а можно и вовсе откинуть копыта.

Глядя на поплавок, он с привычным ностальгическим чувством припомнил давно ставшие достоянием истории цены на водку: три пятнадцать, три шестьдесят две, пять тридцать, пять пятьдесят.., потом десять рублей, а потом пошло и поехало — тысячи, сотни тысяч, и хорошо еще что не миллионы. А какая водка была раньше! Чистая, мягкая — недаром ее божьей росой прозвали... Эх, славные были времена...

Михеич понял, что задремал, только когда мощная поклевка едва не вырвала из рук старомодное бамбуковое удилище. Он встрепенулся, подсек и выхватил снасть из воды, в последний момент поняв, что спросонья дернул чересчур резко. Тускло блеснули на утреннем солнце латунные кольца креплений, бриллиантами сверкнули на лету крупные капли воды, красно-белый поплавок заплясал в воздухе, и Михеич разочарованно поймал в ладонь начисто объеденный крючок.

— Приятного аппетита, — пробормотал он в расходящиеся по поверхности озера круги. — Счастлив твой рыбий бог.

Спохватившись, он посмотрел на часы и торопливо завозился, сматывая снасть. Вот и порыбачил напоследок, старый алкаш, мысленно сказал он себе. В последнее время Михеич часто задремывал в лодке, рискуя свалиться за борт. В этом не было ничего зазорного, но сегодня все-таки не совсем обычный день, и Михеич был искренне огорчен тем, что не сумел насладиться им в полной мере.

Рев мощного мотора вспугнул тишину, и по сторонам острого носа лодки выросли пенные усы, поднимавшиеся все выше по мере того, как моторка, набирая скорость, по плавной дуге уходила к берегу. Михеич не стал возиться, подгоняя ее к причалу, а просто выключил зажигание метрах в двадцати от берега, поднатужился, выворачивая тяжелый движок из воды, и лодка по инерции вылетела на пляж, почти до половины увязнув днищем в мокром сероватом песке, усеянном пустыми раковинами улиток.

Прапорщик Уваров тяжело выбрался из лодки.

Хмель прошел окончательно, но решимость покончить со всем этим дерьмом раз и навсегда — осталась. Он поколебался, намереваясь принять еще сто граммов для храбрости, но по зрелом размышлении отказался от этой идеи: кое-как разбавленный водой технический спирт, который продавали теперь под видом водки, мог в самый ответственный момент сыграть с ним какую-нибудь злую шутку.

Тяжело ступая по мокрому песку и увядшей, безжизненной траве, он прошел к дому, спустился в подвал и вынул из тайника за канализационной трубой две видеокассеты. Снова поднявшись наверх, он уселся на скамейку, положил кассеты подле себя и принялся мрачно курить папиросу за папиросой, не сводя глаз с дороги, которая в какой-нибудь сотне метров от дома круто сворачивала направо, совершенно теряясь из виду среди деревьев.

Он ждал приближающегося рокота автомобильного мотора, но вместо этого с растущим удивлением услышал поскрипывание педалей и тихий шорох шин по рубчатому бетону дороги. Он еще не успел сообразить, что все это может означать, когда из-за поворота показался неторопливо перебирающий коленями велосипедист.

Михеич не сразу узнал шантажиста: вместо роскошного кожаного плаща на нем был линялый брезентовый дождевик и бесформенная фетровая шляпа с обвисшими полями. К раме старенького велосипеда была с помощью двух разномастных кусков бечевки привязана удочка в выцветшем полотняном чехле, а за спиной у велосипедиста болтался тощий, добела выгоревший на солнце «сидор» армейского образца. Низко надвинутая шляпа и поднятый воротник дождевика почти полностью скрывали лицо, и Михеичу это очень не понравилось. Так же как и то, что шантажист застал его врасплох. Этот парень был очень и очень непрост, и Михеич вдруг с тоской подумал о том, что напрасно оставил топор в лодке.

«Старый дурак, — подумал он, — пьяная рожа. Топор!.. Ружье надо было брать, вот что. Засесть с ружьем в доме и разнести этому уроду башку, вот что надо было сделать.»

До него с некоторым опозданием дошло, что шантажист может попытаться пришить его в любой момент — здесь, на скамейке, или на берегу, или где ему заблагорассудится.

«Чему быть, того не миновать, — решил прапорщик Уваров. — Как сумеем, так и сыграем.»

— Привет, Михеич, — весело сказал майор Постышев, неловко тормозя и сползая с велосипеда. Он сдвинул на затылок свою бесформенную шляпу, подставляя потный лоб дувшему с озера легкому ветерку. — Уф, упарился! Сто лет на этой швейной машинке не ездил. Не поверишь, всю задницу стер, даже смотреть боюсь: а вдруг все кости наружу торчат?

— Небось цела твоя задница, — проворчал Михеич, тяжело поднимаясь со скамейки. В зубах у него была зажата беломорина, шевелившаяся в такт движениям губ — Что это ты с иномарки на велосипед пересел?

— Для маскировки, Михеич, — рассмеявшись, ответил майор. — Исключительно для маскировки.

Вдруг, думаю, на егеря наскочу? Если на машине — врать пришлось бы, да и вряд ли бы он мне поверил.

А так — что с меня возьмешь? Завернут обратно, и все дела. Ну штраф влупят...

— Пулю промеж лопаток они тебе влупят, а не штраф, — проворчал Михеич. — У них с хозяином такой уговор. Он им за это большие бабки платит. Шлепнут из кустов, а потом сунут в руки дробовик, какой поплоше, и скажут, что браконьера в перестрелке подвалили.

— Что ж ты меня пугаешь-то? — ничуть не смутившись, сказал Постышев. — Я, можно сказать, для тебя стараюсь, прею в этом рванье, педали кручу до седьмого пота, а ты мне всякие ужасы рассказываешь.

В целях конспирации майор умолчал о егере, который в данный момент мирно спал в кустах в полутора километрах от генеральской усадьбы, умиротворенный точно отмеренной дозой морфия и для надежности крепко связанный по рукам и ногам. Постышев был прекрасно осведомлен о договоре, заключенном генералом Шаровым с местными егерями, и действовал по обстановке.

— Почему же ужасы? — пожав плечами, сказал Михеич. — Как есть, так и рассказываю. Видно, везучий ты человек, раз живым сюда добрался.

— Что ж ты меня раньше не предупредил? — деланно хмурясь, спросил Постышев. — А, понимаю! Ты бы, наверное. Богу свечку поставил, если бы во мне по дороге дырок понаделали. Да ты не отворачивайся! Я же не в обиде. Любить тебе меня и вправду не за что Ну ничего. Если кассеты получились, как надо, то. значит, это наша с тобой последняя встреча. Как в песне поется: первые встречи, последние встречи... Готовы кассеты?

— На, — сказал Михеич, протягивая кассеты.

Постышев неторопливо снял со спины «сидор», развязал лямку, убрал кассеты в вещмешок и снова ловко завязал горловину, туго затянув скользящую петлю.

— Ну вот и порядок, — сказал он. — Учти, старик, мы с тобой большое дело сделали. Ты, конечно, про меня черт знает что понасочинял, но знай: я работал на благо России, и ты мне в этом очень помог.

— Ты бы хоть постеснялся, что ли, — проворчал Михеич. — Россия-то здесь при чем?

— Не верит, — обращаясь к невидимой аудитории, весело сказал Постышев. — Вот чудак! На, смотри, Фома Неверующий. — Он сунул Михеичу под нос свое служебное удостоверение.

Теперь можно было не заботиться о сохранении инкогнито: старик сделал то, что от него требовалось, и подлежал немедленному списанию и утилизации. Можно было, конечно, оставить его потихоньку догнивать здесь, тем более что вскоре вся эта роскошь рухнет и перейдет в руки какого-нибудь другого мерзавца, более удачливого, чем Шаров, но майор Постышев не любил незавершенных комбинаций. Чертов старик мог протянуть еще долгие годы, и все это время он мешал бы майору, как торчащий из подошвы ботинка гвоздь. «На кой черт мне эта головная боль? — подумал Постышев, помахивая открытым удостоверением перед носом у Михеича. — Зачем зайцу холодильник, если он не курит?»