Нежный взгляд волчицы. Замок без ключа - Бушков Александр Александрович Страница 16

Ну что же, посмотрим… Увы, поганые кошмары не отпускали и здесь, а этой ночью навестил самый, пожалуй, отвратительный. Снова тропинка в чащобе, волчица на мосту, ее, черти б ее взяли, нежная улыбка. А потом — покойный бескрайний луг под солнечным безоблачным небом. И лучше бы это оказалась какая-нибудь грязная каморка с полудюжиной гогочущих скотов…

Там были Яна и белая волчица. Сначала обнаженная Яна, распростертая в невысокой зеленой траве с маленькими сиреневыми цветочками, лежала неподвижно, никак не сопротивляясь всему, что с ней проделывала волчица, а та, медленно водя языком по ее телу, временами оглядывалась на Сварога уже не то чтобы с нежной, а словно бы победной улыбкой. Потом голова волчицы надолго задержалась меж вздрагивающих бедер Яны, потом волчица встала над ее лицом, Яна положила ладони на ее задние лапы, вцепилась пальцами в белоснежную густую шерсть, казавшуюся старательно расчесанной…

Самое мерзкое в этом кошмаре было то, что на сей раз Яна не выглядела жертвой насилия, не звала Сварога на помощь (как иногда бывало). Ей все это нравилось. Она лежала, полузакрыв глаза, и на губах блуждала прекрасно Сварогу знакомая удовлетворенная улыбка, постанывала и легонько вскрикивала, опять-таки насквозь знакомо, обеими руками гладя голову волчицы…

Когда он проснулся, прекрасно понял, в который раз, что приходило очередное мерзкое наваждение, не имевшее с реальностью ничего общего, — но в этот раз на душе остался особенно поганый осадок. Как всегда, в первую очередь оттого, что кошмары казались кусочком настоящей жизни. Словами не передать, как страстно хотелось добраться до того, кто все это затеял — а ведь за всем этим кто-то стоял, никаких сомнений, наваждения не берутся из ниоткуда и не приходят сами по себе…

Если и Барзай ничем не поможет, придется даже пересилить себя и рассказать Яне… а если и она окажется бессильной? Где и как искать виновника? Если так будет продолжаться достаточно долго, с ума он, конечно, не сойдет, медицина не допустит, но крыша чуточку съедет. Латрок старался это скрыть, но выглядел крайне озабоченным — как и остальные его собеседники на земле, посвященные в эту тайну, один Барзай ухитрялся сохранять свойственную ратагайцам (особенно их шаманам) индейскую невозмутимость, но и у него в глубине умных и всегда чуточку печальных глаз что-то таилось, позволявшее судить, что невозмутимость старика — напускная…

Спохватившись, вынырнув из тягостных раздумий, он поднял вслед за тамадой серебряную чащу, по ободку покрытую чуточку грубоватой старинной чеканкой, — фамильное родовое серебро, появлявшееся лишь при приеме особо почетных гостей. Когда ее ухитрился наполнить время от времени бесшумно возникавший за плечом прислужник (для почетных гостей эту роль всегда играл кто-то из младших сыновей вождя), Сварог не заметил — слишком глубоко ушел в себя. Хорошо еще, что никто этого не понял, даже Яна, с удовольствием пригубившая темно-багровый ставленный мед, из бочки, пролежавшей в земле не менее четверти века — как и в старину на Руси, его готовили из меда диких пчел и ягодных соков, выдерживали десятилетиями.

Сварог мысленно ухмыльнулся — Яна наверняка не вникала слишком глубоко в ратагайскую историю и древние обычаи. Ну, а он-то многое знал, опять-таки от Баруты и других телохранителей. Иногда, когда выдавался свободный вечер, он собирал ратагайцев в одной из каминных, выставлял лучшее вино и пару-тройку часов слушал их рассказы — и повествования о прошлой и нынешней жизни, и всевозможные легенды. Иногда ратагайцы с этим выступали в Ассамблее Боярышника, где всегда имели большой успех — как и не раз там появлявшиеся самые натуральные фогороши, под музыку которых танцевали ратагайские танцы (никто Сварога об этом не просил, но он однажды подписал указ, обязывавший власти на местах и полицию беспощадно преследовать и сажать куда следует фальшивых бродячих музыкантов, ради немалых денег выдававших себя за фогорошей — а всем настоящим выдал королевские привилегии). Как ему доложили вскоре, ратагайцы это встретили с нешуточным одобрением, в первую очередь настоящие фогороши, уже сочинившие в его честь парочку баллад и одну о Яне, предусмотрительно — а вдруг король обидится? — не назвав ее по имени и поименовав Лесной Красавицей, прекрасной охотницей из каталаунских чащоб. Сварог и не подумал обижаться — как и Яна, когда балладу однажды послушала на очередном вечере в «Медвежьей берлоге».

Так вот, Яна наверняка знать не знала, что когда-то эти чаши для почетных пиров ратагайские мастера делали из окованных золотом и серебром черепов врагов — особенно могучих и опасных, победить которых было честью для любого богатыря. Это был не позор, а, наоборот, уважение к достойному противнику. И обычай этот был распространен, выражаясь казенно, во всех слоях общества, среди воинов или их потомков. Разве что люди небогатые обходились медью, бронзой или оловом. Вышел этот обычай из употребления относительно недавно, лет триста назад, в последние годы независимого Ратагайского королевства — однако Сварог знал, что все до единой чаши до сих пор хранятся в сундуках среди прочих фамильных реликвий.

Если уж мысли переметнулись к этнографии, Яна наверняка не знала и о том, что означали символы на груди вождей. Что-то похожее на гланские золотые цепи с подвесками трех видов, означавшими ту или иную степень дворянства. Ратагайская знать тоже обладала своими титулами, делившимися на четыре степени. А «знаками различия» были золотые подвески на золотых цепях — очень похожие то ли на кисти художников без деревяшки, то ли на опрокинутое вверх ногами пламя костра. Четыре степени: семь знаков, пять, три, один. Семь — у родовых вождей и сыновей и близких родственников, одна — выражаясь принятыми в прочих королевствах терминами — у рядового дворянства. В некоторых случаях можно было шагнуть и на ступеньку вверх, а то и на две: Барута не так давно получил три «кисти» вместо одной исключительно за то, что руководил ратагайскими телохранителями Сварога.

Это и в самом деле были символы — появившиеся примерно в те же годы, когда отправились в сундуки чаши из черепов. А до того вместо них в обиходе были выкрашенные в красный цвет скальпы врагов — опять-таки достойных. Такова уж ратагайская история — иные старинные обычаи были напрочь лишены благостности…

Что ж, прекрасный получился отдых. После пиршества предстояла еще охота на уток на заповедных озерах, где охотилась ратагайская знать, — в любые времена, в любом месте, несмотря на традиции и установления, знать себе такие райские уголки обязательно устраивала: запретные для посторонних леса королевской охоты в Англии, угодья русских, австро-венгерских и германских императоров, «охотничьи хозяйства» товарища Брежнева… да и сам Сварог не без греха — в каждом его королевстве найдется парочка заповедных лесов королевской охоты — достались от предшественников, а он сохранил традицию. Еще из насквозь практических соображений: право несколько дней охотиться в королевских лесах было наградой для придворных, высших государственных чинов и генералов. А такие награды король должен сохранять, благо обходятся они гораздо дешевле, чем пожалования земель или золота…

Сам он выбирался на охоту раз в сто лет, когда этого требовали какие-то церемониалы. На все летающее не охотился вообще, как-то не лежала душа. Зато Яна, заядлая охотница на всякую бегающую и летающую дичь, будет в восторге. Вот и хорошо, отдохнет по полной программе. Он сам тоже чувствовал бы себя прекрасно, если бы не проклятые сны…

Что ж, оставалось запастись терпением на какие-нибудь сутки. Он передал через Каниллу должные инструкции Интагару — и все то время, что они с Яной провели здесь, по-прежнему кипела бурная деятельность: подчиненные отца Алкеса, киларна Гилема и боевые монахи перетряхивали свои архивы, рылся в фолиантах мэтр Анрах, а сама Канилла, благодаря полученным с новой должностью допускам, начала поиск в компьютерных сетях спецслужб Империи. Сварог и на сей раз не постеснялся через Велордеран залезть в архивы Кабинета Канцлера — пользы дела для, в хорошем стиле Брагерта и Каниллы.