Б. Седов - Культурист Страница 17

– Тебе куда? – стискивая ладонь Невского, спросил вечно смуглый Антоха Индеец. – Мне на окраину, в Рыбацкое.

– Мне тоже к черту на кулички. Только в другую сторону. Таллинское шоссе. Поселок Горелово.

– Знаю, – кивнул Индеец. – Дыра. Цыганский анклав.

– Это в частном секторе, – улыбнулся Влад. – Там еще микрорайон «для белых» есть, с пятиэтажками. Бабушка у меня там.

– Ясно, – пробормотал Индеец и подмигнул проходившим мимо симпатичным девчонкам, с интересом разглядывавшим их с Невским парадный морпеховский прикид. А посмотреть действительно было на что: оба так и светились от обилия значков и прочих притягивающих взгляд сияющих неуставных «маклачек». – Тогда бывай… рижанин-парижанин! Запиши мой телефон, на всякий случай. Мало ли какие дела.

– Я запомню, – заверил Влад. Индеец продиктовал номер, хлопнул Невского на прощанье по плечу и нырнул в закрывающиеся двери вагона. Влад взглянул на часы, подвел минутную стрелку своего «Полета» – подарок командования ко Дню Флота – и перешел на другую сторону платформы. Доехав до Автова, пересел в автобус, который за полчаса довез его до окраины Ленинграда. До некогда выстроенного прямо в чистом поле, у трассы, крохотного микрорайона, состоящего из школы, двух магазинов, нескольких неказистых «хрущевок» и большого пруда, где еще каких-то пять лет назад водились даже лини и щуки, а сейчас плавали по свинцовой, в радужных бензиновых разводах, серой поверхности только обрывки газет, пенопласт, пластиковые пакеты и прочий мусор. Невский увидел, что за время его двухлетнего отсутствия рядом с «хрущевками», за микрорайоном, снесли две улицы с хибарами и возвели дюжину панельных девятиэтажек. Население микрорайона увеличилось, судя по домам, примерно втрое, и все пространство вокруг, включая пруд, уже мало походило на ту тихую, намертво застывшую в памяти Влада провинциальную идиллию, по недоразумению вписанную в черту мегаполиса, а больше напоминало неухоженный свинарник. Гоняемый порывами ветра мусор валялся повсюду. Под ногами чавкала грязь, перемешанная с опавшими листьями. Стараясь не измазать новенькую форму и сверкающие ваксой сапоги в этом дерьме, Влад мысленно выругался и перепрыгнул через огромную лужу. Что произошло с городом всего за двадцать четыре месяца, пока он лакировал подошвами сопки Заполярья? Словно Мамай прошел. Гордый и вальяжный Ленинград весь как-то осунулся. Съежился. Облупился и подурнел. Лишь множество кооперативных палаток, торгующих всем чем угодно, от женских трусов, губной помады до музыкальных и видеокассет, презервативов и пособий по технике секса, пестрело повсюду, предлагая истосковавшемуся по «клубничке» и копеечному ширпотребу советскому народу купить себе немного той «сладкой жизни». Впрочем, здесь, на окраине, не было даже палаток. Лишь укутанная в драный платок толстая тетка с испитым брылястым лицом торговала с перевернутого днищем вверх ящика свеклой, самодельными войлочными стельками и… кустарно изданным на газетной бумаге пособием по бодибилдингу, с действующим «Мистером Олимпия» Ли Хейни на обложке! Представить себе подобный натюрморт в этой дыре на окраине было так же невозможно, как купить черную икру в расположенной по соседству булочной. Остановившись, Влад подошел к тетке, не без интереса повертел в руках кооперативный самопал и спросил:

– Сколько стоит?

– Пять рублей, – сплюнув под ноги шелуху от семечек, лениво процедила тетка. И уставилась на Невского так пристально, словно он был не обычным советским дембелем, а инопланетянином. – Отслужил?

– Точно, – кивнул Влад. Достал бумажник, выложил пятерку, спрятал в «дипломат» журнал и собрался уже идти дальше, к виднеющемуся за полянкой дому бабушки, но брылястая тетка неожиданно окликнула:

– Погодь, солдатик. Ты, случаем, не Верки Орловой сын? Больно похож. Глазастенький такой же. И курносый.

– Да, – удивленно оглянулся Влад. – Мою маму зовут… точнее, звали Вера Орлова.

– Померла, что ль? – без малейшего сожаления, сплюнув очередную шелуху под ноги, спросила тетка. – Давно?

– Мама, к счастью, жива и здорова. Просто она уже двадцать один год как не Орлова, а Невская.

– А-а! То-то, я гляжу, похож! – довольно ощерилась тетка. – А я, слышь, до свадьбы была Дуся Скотникова. А щас, значит, Зюзина. С твоей маткой в одной школе училася. В десятом. Ну, как только сюда с Кипени переехала. Помню даже, как матка твоя замуж вышла и уехала сразу в эту… как ее, заразу… Литву, вот!

– В Латвию, – нахмурив брови, после секундной паузы поправил Влад. Вступать с этой умственно отсталой буренкой в полемику ему совершенно не хотелось. Но больно резануло слух словцо «зараза», по отношению к Прибалтике. Латышей Невский, честно говоря, сам недолюбливал, считая заторможенных «Гансов» заносчивыми лицемерами, никогда не говорящими правду в лицо. Но одно дело думать так самому, и совсем другое – услышать то же самое из уст никогда не ездившей дальше Красного Села краснорожей сельской бабы. С шелухой от семечек, повисшей на губах. Так и подмывало сказать: «Чья бы корова мычала. Научись хотя бы для начала на асфальт не плевать и по-русски говорить правильно!

– Я передам маме, что встретил вас, – проговорил Влад. – До свидания. Спасибо за журнал.

– Как вообще жисть в фашистии вашей?! Отделилися, шкуры, слыхала! – уже вдогонку крикнула тетка. Громко так рявкнула, по-деревенски, не стесняясь. Кое-кто из спешащих к микрорайону со стороны остановки прохожих даже обернулся. Но почему-то не на горлопанящую толстуху, а на Влада.

– Жизнь – как в Париже, – процедил через плечо Невский и ускорил шаг.

По узенькой, раскисшей и скользкой от палых листьев дорожке он пересек двор, вошел в до боли знакомый с детских соплей подъезд. И нос к носу столкнулся на пороге с выходящим оттуда покачивающимся, заросшим трехдневной щетиной расхристанным мужиком, на ходу застегивавшим ширинку. Машинально бросив взгляд под ноги, Невский увидел растекающуюся по щербатому бетону лужу. Ах ты, падла! Резко развернувшись, он сгреб алкаша за воротник куртки и дернул того с такой силой, что тот бильярдным шаром улетел назад в подъезд, с грохотом ударился плечом о почтовые ящики, едва удержавшись на ногах.

– Ты что… – захлебнулся от негодования Влад, – гадишь здесь, сволочь?!

– Э-э… – набычился источающий стойкое похмельное амбре алкаш. Однако, оценив габариты Невского, на явную ответную грубость не решился. Процедил лишь по-блатному, кривя обшелушенные губищи: – Че-че!.. Живу я здесь, вот че!

– Где «здесь»? – Влад сделал полшага навстречу мужику. Вгляделся. Лет тридцати, но бухарик записной, так что можно дать и больше. Неухоженный, жалкий и отталкивающий одновременно.

– Здеся! – алкаш ткнул пальцем наверх. – На пятом этаже, бля. Девятнадцатая квартира. По-ол?

– Выходит, – шумно вдохнул Влад, – если ты здесь живешь, значит, имеешь право отливать в подъезде, что ли?

– Ну, – тупо мотнул башкой абориген, гордо расправив впалую грудь. – А че?!

– А дома, в сортире, ты поссать не мог, скотина?

– Че?.. Где? – тупо вращал зенками мужик.

– В Караганде!

Говорить дальше не имело смысла. «Железная» логика этого алконавта просто убила Невского наповал. Фраза «живу я здесь» оказалась сильнее спонтанно вспыхнувшей злости, до того она была абсурдной. «Сюр» какой-то. Но ведь мужик – Влад мог в этом поклясться – произнес ее на полном серьезе. Как вескую причину справления надобностей именно здесь, а не по-соседству, под ближайшим кустом. Безнадега. Тоска.

– Снимай куртку, – Влад взглянул в мутные глаза алкаша.

– Это еще зачем? – кажется, в воспаленном мозгу мужика впервые с начала стычки промелькнуло некое подобие мыслительной деятельности. Поняв, чего именно от него хотят, сказал: – Да пошел ты…

Тратить время на уговоры Невский благоразумно не стал. Просто одним коротким, не слишком сильным апперкотом засадил калдырику в живот, и когда тот, захрипев, стал сползать по облупившейся стене подъезда, в два счета содрал с него засаленную куртку. Набросил на пауком расплывшуюся под ногами зловонную лужу, дождался, когда мужик очухается, а потом самым зловещим, на какой вообще был способен, тоном процедил:

– Вытирай, гнида. Считаю до трех. Потом буду бить ногами за каждую секунду простоя. Начал, падаль!!!

Мужик, стоя на карачках в луже собственной мочи, потянулся было за курткой, но вдруг остановился. Поднял лицо. Зло зыркнул на Невского из-под насупленных бровей. Улыбнулся – гаденько так, презрительно – и неожиданно харкнул, метя унизившему его чистенькому, одетому с иголочки, сверкающему аксельбантами и начищенными сапогами дембелю точно в лицо. Каким-то чудом Невский успел среагировать, отшатнуться. Сказалась отработанная на тренировках реакция. Плевок угодил в дверь.