Геннадий Прашкевич - Бык в западне Страница 17

Николаи Петрович тогда, кажется, даже изумленно всплеснул руками.

Дескать, ну как так?.. Ведь все, Валентин Борисыч, можно было решить просто… Ты же наш человек, Валентин Борисыч, тебя бы мы не обидели... Любишь Тоню? Ну и люби на здоровье. Только будь добр, люби нашу служебную шлюху во внеслужебное время. А в служебное, извини, служебная шлюха должна спать с теми, под кого мы ее уложим… А то ведь что получается?.. Она, дура, должна спать с черножопыми, а в голове у нее чемпион Кудима!.. У нас срываются колоссальные поставки, а она думает о каком-то чемпионе Кудиме, который все, что может, — это валять по ковру таких же упрямых быков, как он сам… Ты сам вдумайся!.. Это ж несоизмеримо. С одной стороны — ты и какая-то служебная шлюха! А с другой — вся страна!

«Вся страна…»

Ладно.

Похоже, Тоню спровадили на тот свет уже без Николая Петровича Дата на могильной плите — ноябрь, 1995. Николая Петровича к тому времени уже шлепнули в питерском морском порту.

Все! Забудь о Тоне. Ее нет, и это, может, даже хорошо. По крайней мере, тебя теперь уж точно ничто не держит в стране — ни комсомолка Тоня, ни выброшенный из окна гостиницы морпорта младший брат Серега, ни бедный домик, спаленный в Лодыгине, ни даже старый друг Джон Куделькин.

В самом деле. Не подаваться же в мясники к Куделькину-старшему. Все! Валентин оделся, запер дверь и по узкой лестнице, не воспользовавшись лифтом,спустился в сумрачный двор, заставленный по одной стороне мусорными баками. Пройдя под арку, он пересек улицу, оглянулся на ювелирный магазин и выбрал в сквере перед оперным свободную скамейку.

Уютный уголок. День будний, людей не много. Валентин поднял голову и уставился на подвыпившего бомжа в обшарпанной телогрейке.

Сутулый бомж, испитой. Плечи кривые, глаза мутноватые, но не запуганные, как у всех бомжей, а с какой-то странной самодовольной хитрецой. Какой-то необычный взгляд для опустившегося человека. Будто держит себя. Будто понимает себя. И уважает. Вот только жидкие грязные волосы на непокрытой голове жалко сбились на одну сторону.

Жарко.

Сейчас бомж попросит на опохмелку, решил Валентин. Сейчас бомж протянет притворно, а то и по-настоящему дрожащую руку и попросит на опохмелку. Даже придумывать ничего не будет. Сил у него нет для придумок. «Подайте на опохмелку». И рука у бомжа трогательно дрогнет, как однажды трогательно дрогнула рука у капрала Тардье.

— Чего тебе?

— Эй, мужик… — с самодовольной хитрецой и с чуть угадывающейся опаской заявил бомж. — У меня тут завалялась бумажка… Хорошая бумажка, ты разменяй… Я ж имею понятие, у меня глаза есть… Я же вижу, ты человек интеллигентный и лицо у тебя доброе. Не обманешь… Я и сам такой, — самодовольно похвалился бомж. — Не лупень какой-то, не буки-козлики, не паскуда… Я ж вижу, что мы с тобой все равно произошли от одной обезьяны…

Валентин усмехнулся.

— Покажи.

— Эй, вот она… — Бомж, оглянувшись, показал Валентину крепко зажатую в руке пятидесятидолларовую купюру. — Это мне один гость города подарил… Ну, сам знаешь… Богатый, не бедный гость… Не хухры-мухры… Теперь бы мне разменять… Будь человеком… Мы же с тобой от одной обезьяны…

— Откуда у тебя баксы?

— Эй, слышь, мужик?.. — все еще самодовольно, но уже и с оттенком раздражения ответил бомж. — Зачем вопросы?.. Мы же не в планетарии… Я ж ничего не прошу… Мне только бумажку разменять… Богатый иностранец подарил. Гость города. Их сейчас у нас много — И вдруг рассердился, совсем как большой либерал-демократ: — Разъездились, мать их!.. Разворовали Россию… Эй, слышь!.. С них какую бумажку ни слупи, все польза родине

— Давай бумажку.

— Эй! Не обманешь?

— Не обману.

Аккуратно отсчитав двести тысяч, Валентин сунул деньги бомжу

— Это сколько ж здесь? — С бомжа враз слетело самодовольство. Бумажки заворожили бомжа. Он явно растерялся.

— Двести тысяч, — усмехнулся Валентин. — Раз меняешь баксы, должен знать курс. Само собой, мне кой-какие проценты. Разве не так?

Бомж опечалился:

— Двести штук?.. Точно?.. Эй, погоди!.. Ты правда не обманываешь?.. Хорошие у тебя деньги?..

— Плохих не держим.

— Ты правда не обманываешь?

— Ну, может, чуток.

— Чуток — это ничего… — совсем опечалился бомж. — Чуток — это можно… Только ведь двести штук!. Выходит, меня тут накалывали?..

Валентин встал.

— Эй, мужик! — засуетился бомж. — Ты тут часто бываешь?.. Ну, в смысле, часто гуляешь? Ты как тут, свой?.. Живешь здесь?.. Или приезжий?.. Тоже гость города?..

— Скорее гость.

— А если я еще принесу?..

— Баксы?

— Хряксы!.. — грубо отрезал бомж. — Ты давай по делу… Меня тут, можно сказать, каждый раз накалывали… А я этого не хочу… Давай я теперь тебе буду носить бумажки… Мне часто дарят богатые гости города… Иностранцы… А ты честный мужик… Я ж вижу… Не лупень. — И горестно забормотал: — Двести штук… Бля!.. Бяки-козлики!.

— Ты ж пропьешь все.

— Ну, это как полагается, — опять с самодовольством заявил бомж и с опаской, как на сумасшедшего, поглядел на поднявшегося со скамьи Валентина. — Двести штук!.. Бля!.. Бяки-козлики!.. Как один столько пропьешь? Я ж не лупень… Я сейчас Ивановых поищу. Которые не братья. С ними интересно. Один всегда молчит, другой болтает, а третий за нож хватается… Ё-моё! Двести штук!.. — не мог бомж осознать привалившую ему в руки сумму. — Вот это гость города!.. Это я понимаю… А может, найду сейчас Кольку Недопырку… У Кольки тоже бывают эти… Ну, баксы-шмаксы… А то пошли со мной, — совсем уже самодовольно пригласил бомж. — Ты честный гость города. Я тебя уважаю… Пошли… Тут недалеко… «Альтернативные напитки»… Там полбанки можно взять за семь штук…

Бомж с обидой посмотрел вслед не откликнувшемуся на его предложение Валентину. Лупень! Послушать не хочет умного человека. Но ведь не обманул! — чуть ли не с восхищением подумал бомж Груня. Не обманул, паскуда, полковника! Выдал. Не просто так, двести штук выдал!.. И огорчился. Один только этот честный паскуда-гость и не обманул. А все другие за такую же бумажку дают по-разному. Кто двадцать штук, кто еще — как. Один раз дали пятьдесят. Так сказать, один к одному. По твердому счету.

Пруха, пруха идет! — радостно решил Груня. Надо прямо сейчас валить к вокзалу. Колька Недопырка там. Мы это дело отметим… Двести штук!.. Ну, гость!. Ну, паскуда!. Двести штук!.. Копнуть бы такого гостя. У него много чего, наверное, есть в карманах… Если квечеру не напьемся с Колькой Недопыркой до зеленой блевоты, решил Груня, ночевать будем в ночлежке. Как люди. Не просто так.

Он наперед знал, что напьются они с Колькой Недопыркой до самой что ни на есть ужасной зеленой блевоты и не пустят их ни в какую ночлежку, но это его мало трогало. Лето, ухмыльнулся он. Переспим в кустах. А вот остальные баксы-хряксы надо перепрятать, тревожно подумал он. Надежно перепрятать. . Вишь, как они хорошо идут!. От двадцати до двухсот штук! Не хухры-мухры… Часть заложу под подкладку телогрейки, а часть, может, закопаю где… На черный день… И решил блаженно: вот найду сейчас Кольку Недопырку и пугну паскуду от всей души. Вот, скажу, паскуда хромая, сидишь, деньги у пролетариев у вокзала клянчишь, а Россию разворовали!

Колька Недопырка слаб на Россию. У Кольки-Недопырки на Россию большой зуб. Не уберегла, сука, сына. Это значит, Кольку Недопырку Россия не уберегла. А если Колька Недопырка обидится, я его этими баксами-хряксами по рылу, по рылу! Скажу, теперь ты, паскуда Колька, будешь у меня как у цыгана конь. Я теперь тебе золотые зубы вставлю. А когда Колька Недопырка совсем обидится, я его опять этими баксами- хряксами по рылу, по рылу! А к глазенкам узеньким Колькиным наглым полуслепым придурошным удостоверение поднесу. Пусть посмотрит. На кого, дескать, тянешь, сука? На полковника тянешь? Я, думаешь, зачем заслан в вашу сволочную дыру, лупень? И опять по рылу баксами-хряксами! Все-таки полковник, подумал Груня не без гордости.