Дом Безгласия - Дэшнер Джеймс Страница 17

Надежда была всегда. Всегда на горизонте брезжил свет, даже посреди сплошного мрака.

Пока однажды ночью не исчез мой сын.

После звонка в полицию, сделанного на грани умопомешательства, я погрузился в пучину отчаяния, которую вряд ли смогу описать. Масса телефонных звонков, объявлений о пропаже человека для прессы и полиции, поисковые группы из родных, друзей и совершенно незнакомых людей, слезы… Все это окутывала завеса горя и страха, и я почти не воспринимал окружающий мир.

Жизнь не двигалась более по прямой линии, а петляла по искривленной траектории. Словно бесконечные секунды подъема на американских горках: затянувшееся ожидание верхней точки и затем прыжка в неизведанные глубины.

Каждая секунда длилась вечность; постоянный страх узнать плохие новости навис у нас над головами, и я желал, чтобы мир остановился прежде, чем кто-то принесет мне известие, которое раз и навсегда меня уничтожит. Этот страх плюс стремление найти сына как можно скорее запутало мои отношения со временем, и я буквально сходил с ума. Я не спал и даже едва мог заставить себя присесть.

Мы искали. А что еще оставалось? Мои родители, тетя Эвелин, дядя Джефф, их дети, и целая армия местных жителей. Мы искали.

Время потеряло смысл. Восход и заход солнца перестали для меня существовать; дневной мрак ничем не отличался от ночного. Не стало ни секунд, ни минут, ни часов. Только вязкая трясина под названием «прямо сейчас», вселенная, замершая в подвешенном состоянии, наполненная страхом и тревогой. Ведь что такое прошлое, настоящее и будущее, если пропал сын?

Я не знал, как поступить с младшими детьми. Лгать и вселять тщетные надежды я не мог. Несмотря на протесты родителей, я рассказывал им все, не отпускал от себя, позволял слушать все переговоры и наравне с другими участвовать в поисках. Вдруг это поможет хоть немного сохранить нормальную психику, и им, и мне? Я осознавал, что отчасти лишаю их детской наивности, которую уже нельзя будет вернуть, – даже крошке Логану. Однако этот выбор казался единственно приемлемым.

На третий день после исчезновения Уэсли я шагал через кукурузное поле Фриерсонов. Изумрудно-зеленые стебли доставали почти до плеч. Солнце поднималось в зенит и припекало шею, напоминая, что гигантский огненный шар в девяноста миллионах миль от нас действительно существует. Мне было наплевать, если оно превратится в суперновую звезду – или что там делают небесные тела, когда умирают, – и заберет с собой всех нас, погубит в своем огненном великолепии. И это еще одна из наиболее веселых мыслей, посетивших меня в то утро.

Ближе всех ко мне в шеренге шагала Хейзел. Она тянула шею, оглядывая со всех сторон каждый стебель кукурузы, словно Уэсли и правда мог за ним спрятаться. Ее трогательная старательность едва не разбила то, что осталось от моего сердца. Девочка любила брата и жутко скучала по нему, и я знал – ее юный мозг обрабатывал информацию совсем не так, как мой. Я этого не понимал и не притворялся, что понимаю, однако что-то подсказывало: дочь всерьез ожидает, что Уэсли в любой момент может выскочить и прокричать «Ау!». Она держалась за надежду, о которой я уже и не мечтал.

Я решил что-нибудь сказать и уже открыл рот. Однако в последние два дня любое слово, обращенное к детям, стало рутинной, бесплодной попыткой изобразить чувства, которых я не испытывал. На глаза навернулись слезы, и я поспешно наклонился к дочери и погладил ее по голове, выжав из себя ободряющую улыбку. Что еще я мог сделать? Мы продолжали идти. В воздухе непрерывным саундтреком разносились крики «Уэсли! Уэсли!». Я уже совершенно охрип и не мог произнести ни звука.

– Папа? – окликнула Хейзел.

Я повернулся, чуть-чуть успокоенный ее голосом и радуясь, что дочь, в отличие от меня, может говорить.

– Да, милая?

– Да нет, ничего, – сказала она, снова погрузившись в задумчивость. – Я хотела спросить, в норме ли ты, вот только сама знаю, что нет. А значит, глупо спрашивать.

– Я стараюсь, милая. И я буду в норме, пока ты рядом.

Вы можете подумать, я имел в виду не совсем то. Но эта маленькая девочка действительно была нужна мне как воздух. И после двух дней отчаяния я начал понимать это как никогда. Волна невыносимой любви захлестнула меня, и я заплакал, как ребенок.

– Папочка! – Хейзел бросилась ко мне и раскинула руки. Я опустился на колени и прижал ее к себе, стиснув так, что ребра едва не хрустнули. И она не проявила недовольство, а попыталась ответить таким же крепким объятием. Солнце висело прямо над головами, и наши тени на миг почти исчезли.

– Мы найдем его, – сказала Хейзел, снова выглядя умной не по годам. – Мы найдем его живым и здоровым. Вот увидишь. Может, он просто заблудился.

Не в силах вымолвить ни слова, я кивнул сквозь слезы и двинулся вперед.

Мы ничего не обнаружили ни на том кукурузном поле, ни в окаймляющем его лесном массиве, ни на болоте, окружающем лес. До нас донеслись крики других групп – под началом Джеффа и Эвелин, под началом старых друзей, под началом полицейских. И все они сообщали одно и то же.

Ничего.

Ничего.

Никто не мог найти моего мальчика.

У меня не сохранились воспоминания о третьих сутках. Утро, день и вечер вполне могли бы поменяться местами; я ничего не заметил бы и не счел это в высшей степени необычным. Какое-то время солнце висело по одну сторону неба, а какое-то по другую. Я помню только момент, когда оно стояло в зените. И потому испытал полный шок, когда мама подошла ко мне и сказала:

– Пришло время ужина.

Мы стояли на краю плантации соевых бобов, только что прочесав болотистый участок леса по другую сторону дороги. Моя одежда пропиталась потом, тиной и грязью.

– Надо же. Почти стемнело, – пробормотал я.

Мама кивнула, явно приободрившись от того, что услышала ответ – я почти целый день всех игнорировал.

– Мы слишком далеко от дома, чтобы приготовить нормальную еду. Давайте зайдем в «Компас», посидим.

Я замотал головой, не дав ей договорить.

– Мама, ни в коем случае. Мы должны использовать остаток светового дня, чтобы… – Я запнулся, не зная, как продолжить, и указал в случайном направлении, в сторону фермы с огромным зернохранилищем, построенным в экостиле, в угоду последним тенденциям, и без отверстий в крыше. – Может, он споткнулся и угодил в канаву? Кто-нибудь знает, кому принадлежит вон та ферма?

Мама подошла ближе и коснулась моего плеча.

– Сынок…

– Мама, всегда трудно…

Она сжала плечо сильнее.

– Сынок…

Озадаченный маминым тоном, я посмотрел ей в глаза. Взгляд был упрям, почти как мой.

– Сейчас мы пойдем и как следует поужинаем. Детям нужно поесть. Мне нужно поесть. И тебе, черт возьми, нужно поесть.

Мама никогда не ругалась, и я опять чуть не расплакался. Грудь сдавили спазмы.

– Иди сюда. – Она обняла меня и тут же отпустила, точно так же, как чуть раньше мы с Хейзел. Я всхлипнул и уронил слезинку ей на плечо. Мама зашептала – любящим голосом, который я всегда недооценивал:

– Ты совсем измучился, Дэвид. Мы все измучились. Мы прочесывали лес до потери сил. Поиск продолжат другие. А твоим детям нужна нормальная обстановка, например семейный ужин. Не говоря уже о том, что всем нам требуется добрая порция еды. Ведь мы можем отдохнуть часок? Идем в «Компас», закажем морепродукты. Дженни, скорее всего, даже денег с нас не возьмет. Идем же!

– Но Уэсли… Как можно сидеть и поглощать вкусную пищу, не зная, что с ним? Вдруг он ранен, или… – Я не смог закончить фразу. А если бы и смог, все равно не закончил бы. – Как мы можем так с ним поступить?

– Он хотел бы знать, что мы сыты. Потому что он нас любит.

Мама взяла меня за руку и улыбнулась сквозь слезы. Я понимал, что она тоже встревожена и измучена и что она сильнее меня. Я вытер глаза и кивнул.

– Хорошо. Один час. А затем продолжим поиски.

Мама со вздохом согласилась с моим условием.