Александр Тамоников - Диверсионная война Страница 18

Глава 5

Весь остаток дня Холодов ждал этого момента – предвкушал, переживал, временами впадая в задумчивость: почему так происходит? Повсюду женщины, бывают молодые и красивые (или не очень молодые, но все равно красивые), а смотреть на них не хочется. Тянет к одной, да с такой неодолимой силой, что диву даешься – как он жил на свете, когда ее не было? Все остальное было несущественно. Скупая благодарность от полковника Дмитриенко, обещание наградить, как только «все уладится». Разбор полетов у начальника разведки Литвинца, присутствие тех же лиц – капитанов Поповского и Басардина; подробный отчет о проведении мероприятия с детальным показом на карте. Поповский дружелюбно улыбался, Басардин сидел с таким видом, будто Холодов сделал что-то не так и хорошо бы его еще раз испытать.

– Ты молодец, капитан, – похвалил Литвинец. И пошутил, сухо улыбнувшись: – Родина будет помнить тебя, даже если ничего полезного для нее ты больше не сделаешь. Ну что, товарищи, даруем этому герою два дня отпуска?

Это было самое щедрое, на что он мог рассчитывать. Холодов с трудом дождался окончания дня, простился с товарищами. В общежитие шарикоподшипникового завода, где была расквартирована рота, он не пошел. Перемирие в стране, вряд ли случится что-то, требующее его срочного присутствия. Ноги еле волочились от усталости. Он брел по пыльной улочке, застроенной двухэтажными бараками, не мог надышаться. Еще цвела сирень, доцветали яблоня и вишня. Когда же кончится эта горем убитая война, в которой не заинтересован никто, за исключением заокеанской «самой могущественной» страны? Смертельно надоело, хочется мирной жизни, не таскать с собой повсюду пистолет, не бояться, что на голову свалится снаряд…

Иллюзия мирной жизни, впрочем, сохранялась. За столом под сенью дуба в уютном дворике стайка пенсионеров рубилась в домино. Проехали пацаны на велосипедах. Стучали молотки – мускулистые мужчины в защитных штанах и голые по пояс сколачивали забор из свежеструганых досок, а за ними шла хромая женщина в халате и закрашивала ограду в жизнеутверждающий желтый цвет. Глеб вошел в барак, поднялся на второй этаж по шаткой аварийной лестнице, двинулся по коридору. Жилой дом переживал период полного распада. Жить в нем было невозможно. Половицы крошились, известка осыпалась и въедалась в пол. Коммуникации были в ужасном состоянии. Но люди жили – не имея другого выхода. Да еще как жили! В двери шестой квартиры, расположенной в центре коридора, красовалась дыра – такое впечатление, что ее выбивали ногами. За дверью было тихо, как в склепе. Во всем бараке царила тишина. Нужная квартира располагалась в конце коридора. Когда он подходил, открылась дверь, и из квартиры вышел пожилой мужчина с палочкой. Он мельком глянул на Глеба и заковылял в квартиру напротив. Дверь закрылась у Глеба под носом. Он усмехнулся. Дождался, пока пенсионер исчезнет в своей норе, и вкрадчиво постучал.

– Эрнест Давыдович, вы что-то забыли? – проворковал приятный женский голосок, и дверь приоткрылась.

Глеб, улыбаясь, стоял на пороге, смотрел на худенькую девушку с распущенными волосами, в трогательном сарафане. Она подслеповато щурилась, моргала. Потом шагнула вперед, вытянула шею и засмеялась. Почувствовала родной дух! Она схватила Глеба за шиворот и втащила в комнату, захлопнула дверь. Худенькие ручки обвили его за шею, она прижалась к нему всеми своими худыми косточками, с наслаждением зажмурилась. Он целовал ее горячие губы, впалые щеки, испытывая полное блаженство. Это была его родная душа, вторая половинка, которую он обрел совсем недавно, по чистой случайности! Несколько минут они стояли, крепко обнявшись, обмениваясь жаркими поцелуями – словно год не виделись. А ведь прошло лишь пятнадцать часов, как они расстались. Зато какие это были пятнадцать часов! Он уверял ее, что ничего опасного, обычное патрулирование, но она чувствовала, волновалась. Настя Полякова была инвалидом второй группы по зрению. Не сказать, что она совсем ничего не видела. Она различала силуэты, предметы мебели, уверенно держалась на улице, особенно в солнечный день. Могла отличить одного человека от другого, а с близкого расстояния даже различала черты лица. В очках с сильными диоптриями она могла читать, работать за компьютером, но приходилось бороздить носом страницу или экран. Это смотрелось и смешно, и грустно. Окружающий мир был для нее нагромождением смутных образов. Зато у девушки были идеально развиты слух и осязание. Во всяком случае, запах своего мужчины (даже вышедшего из душа) она различала легко. Такое с Настей было не всегда. Зрение стало портиться в последние пять лет и продолжало это делать. Плохо видела в сумерках, сужались поля зрения. Перестала видеть вдали, потом вблизи. Врачи поставили диагноз: пигментная дегенерация сетчатки. Очаги поражения разъедали глаза, остановить процесс могли лишь дорогостоящие лекарства и грамотные врачи. Сделать на Донбассе это было невозможно. Только в Москве. Но как туда попасть? Где добыть денег? В прошлой жизни она работала в отделе кадров районного отделения милиции. Уволилась, получив инвалидность. Связей с друзьями и родными почти не осталось. Мама умерла четыре года назад. Пенсия по инвалидности была крошечная. Детей не было. Муж ушел к другой и оказался такой сволочью, что взялся делить квартиру. В итоге Настя переехала в барак и осталась одна. Желающих переспать со слабовидящей женщиной было предостаточно, но заботиться о ней никто не хотел. Случайных ухажеров Настя отшивала, постоянные на горизонте не возникали. Началась война, и жизнь превратилась в ад. Поздней осенью Глеб шагал по мосту через местную речушку и увидел в тумане фигуру на ограждении. Схватить ее он не успел – она прыгнула вниз. Он, не задумываясь, махнул за ней, отыскал в воде трепещущую конечность, поволок к берегу. А когда выжимал ее на берегу, как выстиранное покрывало, посмотрел в ее глаза – и сердце сжалось, в желудке стало пусто…

– В твоей квартире только что был мужчина, – проворчал Глеб, отстраняя от себя девушку.

– Был, – согласилась Настя. – Но это бывший мужчина. Эрнест Давыдович из квартиры напротив. В годы его молодости еще динозавры не все вымерли. Он любезно согласился заклеить текущую трубу в туалете – всего лишь за полбутылки горилки, которая давно прокисла. Я просила тебя это сделать на прошлой неделе, но ты устал на своей войне и умолял меня попросить что-нибудь менее интеллектуальное. Сегодня труба потекла просто неприлично.

– Извини, – стушевался Глеб.

– Понимаю, – смиренно кивнула Настя. – Ты воин, а не водопроводчик. А еще на кухне окно не закрывается – все рассохлось, разбухло. А в комнате наоборот – не открывается, не могу проветрить, душно… Выберешь меньшее из двух зол?

– Мы русские люди, – засмеялся Глеб. – И поэтому из двух зол выбираем оба. Все сделаю, моя хорошая, если хочешь, то прямо сейчас. Веди меня к своему злу…

– Господи, как же я счастлива, что с тобой все в порядке… – В ее шепоте клокотали слезы, она жадно ощупывала его, гладила лицо. – Все в порядке, милый, все закончилось?

– Не волнуйся, это было обычное патрулирование, я же говорил… Кстати, – вспомнил Глеб, – почему у соседа по коридору дырка в двери? Случилось что?

– Случилось, – кивнула Настя. – У Акима Бульбы опять крыша поехала. Ты же знаешь, он в психушке лечился – запои были страшные. Потом тихий стал. А вчера, когда ты уехал, какой-то демон в него вселился. Выпил и давай бузить. Из старого обреза в потолок стрелял, орал, что все мы тайные пособники хунты из какого-то созвездия, собираемся сжить его со света и лучше он сам нас всех убьет… – Настя поежилась. – Соседи милицию вызывали, но никто не приехал. А под окном по улице патруль ополченцев проходил – Эрнест Давыдович в окно ребятам кричать начал. Это наши оказались, местные. Прибежали, дверь сломали, Акима куда-то увезли. Он орал, что всех убьет и этих парней тоже…

Глеб поморщился. Крыша у народа едет капитально. Но ничего, новость положительная, пусть подержат буяна взаперти, жители целее будут. Он вытаскивал из пакета продукты, прятал в холодильник, который все равно не работал из-за отсутствия электричества. Но где еще хранить продукты, как не в холодильнике? Нужно быстро съесть, а потом добывать новые. Настя щебетала, прыгая вокруг него. Похвасталась новыми туфельками, которые ей задарила соседка (в обмен на обещание посидеть с ее племянницей). Прошлась мимо него на высоких каблучках, призывно поводя бедрами. «Я теперь такая инфузория», – смеялась Настя. Туфельки действительно были ничего и очень напоминали мирную жизнь. Подломилась ножка, когда каблучок застрял между половицами, Настя ойкнула. Он подхватил ее под мышки, а когда она заплакала, крепко обнял, стал шептать успокаивающие слова – о вечной любви, о скором окончании войны, о том, что хватит уже носиться на каблучках и стоит задуматься о том, чтобы стать матерью. А у него, в свою очередь, есть на примете одна кандидатура на роль отца…