Андрей Воронин - Наперегонки со смертью Страница 18

— Отбой тревоге! Товарищ гвардии старший лейтенант, разрешите доложить — завтрак готов! — ржал, стоя перед ним, сверкая белозубой улыбкой, Востряков в десантном тельнике и с полотенцем на плече. — Ну не злись, не злись… На, держи, Банда, рушник, пошли мыться. А то ж ты на черта как две капли воды смахиваешь.

— Сам ты черт! Такой Сон прогнал, — попробовал возмутиться Банда, но, вспомнив, что ему в эту ночь так ничего и Не приснилось, взглянул на солнце и на часы — «Ого, ничего себе — двенадцать!

Полсуток продрых!» — и сладко потянулся. — Ох, красота-то какая!

— Пошли-пошли, «красота», мыться будем. Я уж баньку протопил, позавтракаешь — ив парилку. Ага?

— Отлично. Олежка, блин, дай-ка я тебя обниму как следует, а то вчера…

— Ладно тебе! Видел я, какой ты вчера был…

Они подошли к умывальнику, но Востряков зачерпнул кувшином воду из стоящего рядом ведра:

— Бери, Банда, мыло на «соске»… Да ты куртку-то, старлей, снимешь?

Бондарович расстегнул куртку, с радостью сбрасывая пропотевшую тяжелую одежду с плеч.

— Ого! — присвистнул Востряков, разом заметив наплечную кобуру с «узи» и «вальтер» за поясом. — Стой-стой, старлей, так не пойдет!

Он снова накинул куртку Банде на плечи, встревоженно оборачиваясь на окна дома.

— У тебя, брат, смотрю, война еще не кончилась? — серьезно спросил он, пытливо заглядывая Бондаровичу прямо в глаза.

— Теперь, Олежка, вроде кончилась… А потому к тебе и приехал, наверное. Воевать надоело — во! — Банда энергично рубанул себя рукой по шее.

— Так-так… Ну ладно, расстегни кобуру, сними, сложи все в куртку и закрути поаккуратнее. Не стоит, чтобы мама все это видела.

— Конечно…

Бондарович быстро разоружился, а затем сбросил и тельняшку, во всей красе продемонстрировав свой хорошо развитый загорелый торс.

— Загарчик, никак, южный? — пытливо прищурился Востряков, рассматривая Банду.

— Южный… У меня к тебе., разговор больший… и серьезный… — фыркая и пыхтя, обливаясь водой, начал Банда. — Очень серьезный разговор, Олежка…

— Ладно-ладно, поговорим… Но потом. А сейчас пошли в хату, мама нас уже заждалась. Небось весь завтрак остыл, пока ты тут плескался, — накинув Банде на шею полотенце, сказал Вострявков. — Пошли и скруток свой прихвати, не стоит ему здесь без присмотра валяться!

Несколько часов просидели они потом в бане, попивая пиво и вспоминая Афган. Затем покатались на машине Вострякова — старом «Опеле-асконе» — по Сарнам. Банде очень понравился этот небольшой и тихий зеленый городок. Съездили и на фирму Олега, где подобрали для Банды одежду — джинсы, тенниску, кроссовки, ветровку…

Вечером они снова сидели в саду, где Галина Пилиповна накрыла шикарный стол — вареная картошка, огурчики, грибки маринованные, жаренная с лукой свинина и сказочно пахнущее, тающее во рту подкопченное сало с аппетитными мясными прослойками. Под такую закуску не грех било и выпить, и когда первая опустошенная бутылка «Казацкой» ушла под стол и Банда сходил в свой джип за подаренной Турсуновым «Смирновкой», языки ребят стали ворочаться более быстро и разговор у них получился пооткровеннее. Мать вскоре ушла в хату спать, оставив хлопцев наедине.

— Так ты не женился еще, Олежка?

— Да ну! Ты же видел — бизнес не позволяет, все времени нет с девками хороводиться, — засмеялся Востряков. — А ты, старлей, гляжу, тоже неокольцованный? Знать, зазнобушку еще не отыскал?

Банда отрицательно замотал головой.

— Расскажи, как ты? После госпиталя-то домой сразу поехал? Долго отходил?

— Ну, — Востряков сочно хрустнул огурцом, — сначала в Термезе валялся, ты же знаешь. Потом в Москву перевезли, грудь плохо заживала. Мне ж гады легкое тогда задели… Комиссия признала — не годен к строевой, а я и рад — надоело до чертей зеленых! Рапорт на увольнение по состоянию здоровья — и домой!.. Давай, Банда, за тех, кто там остался, — молча, стоя, по-нашему, как там. Помнишь?

— Давай!

Они выпили, помолчали, закусывая, и бывший лейтенант продолжал:

— Приехал — слабый-слабый, мать аж за голову схватилась. Ноги болят, дыхания никакого, голову при перемене погоды ломит — жить не хотелось..

Вернулся, словом, сынок — грудь в орденах, да самой груди нету… Наплакалась она по ночам!. Я ведь все слышал, подолгу заснуть не мог.

— Я тоже, Олежка, пока к тишине привык, к темноте, спокойствию, по полночи без сна валялся..

— Ну я и говорю… Но знаешь, полгода своего молока попил, — кивнул Востряков в сторону хлева, — воздухом родным подышал, а мать тут по бабкам побегала, какие-то травы на ноги и на грудь клала, какие-то заклинания надо мной старушки пошептали, так, поверь, Бог или черт помог, но…

Тьфу-тьфу! Вроде полный порядок теперь!

— Это хорошо, — немного пьяновато согласился Банда, подцепив вилкой маринованный боровичок.

— Ну а когда оклемался, думаю, поработать надо бы. Знаешь, огород хоть и свой, да и скотина своя, а без копейки — не то. Мать, — она у меня учительница, — гроши получает, не мог же я у нее на горбу-то сидеть… Вот. А у меня — сестра бухгалтером на молокозаводе. Поговорила там с кем надо — взяли меня начальником охраны. Ешь твою клешь — четыре пенсионера на проходной да два божьих одуванчика в ночных сторожах. Зарплата — тьфу, а чуть что — куда охрана смотрит, мол, сметану, масло, сыр центнерами с завода тянут, — Востряков разочарованно вздохнул и налил еще по одной. — Короче, я не выдержал да плюнул на все это гнилое дело… Давай, Банда, шмякнем за жизнь нашу с тобой собачью.

— Поехали!

Парни дружно опорожнили стаканы, привычно занюхивая хлебом.

— И кем ты устроился?

— А никем! Работы тут, в городе родном, никакой… Словом, покумекали мы тут с парнями, кстати, здесь еще трое, которые из Афгана вернулись, и решили начать бизнес. Сначала по мелочам — тот же сыр да масло на Россию гнали, а оттуда шмотки возили, потом в Польшу. Не поверишь — три сотни стаканов «малиновских» на базе взяли по тридцать копеек за штуку да кастрюль несколько десятков.

Ну, водки еще захватили… А, вспомнил, и пару фотоаппаратов купили. Да… Так привезли с хлопцем одним каждый по видак. За один рейс. Не слабо, а? Во, время было когда-то!

— Вспомнил ты, однако…

— А потом, дорогой мой старший лейтенант, стали мы тачки из Польши гонять. Познакомились случайно с одним чудаком, поляком. Так он покупал их в Германии, перегонял под Варшаву, там мы с ним рассчитывались и сюда гнали. Вот тогда дела у нас пошли — ты бы видел! По триста баксов чистого навара с машины — как не хрен делать.

— Обалдеть… — Банда Почувствовал, что уже выпил достаточно много, и сел прямо на траву, почти под стол, уставившись на ночное звездное небо. — Здорово у вас здесь, Олежка!

— А то!

— Давно мне так хорошо не было.

— Раньше приезжать надо было, Банда. Я уж не знал, где тебя и искать-то. Последний раз написал, что увольняться собираешься, и с тех пор — ни слуху ни духу… Не, я не понял, ты мне вообще расскажешь что-нибудь? Откуда «точило» такое пригнал?

Где «пушки» взял, притом такие крутые? В армии ты сейчас? Или в мафии, в натуре?

Вдруг он замолк и как-то подозрительно прищурился, приглядываясь к Банде:

— Слышь, Банда, а может, ты меня трясти приехал, а? Может, ты на Быка работаешь? Я ж ему, подлюке, сказал, чтоб в этот город больше не совался!

— Да ты что?! Охренел, что ли? Сам ты бык бешеный… Сам же в гости Звал!

— Ну извини, Банда, — Востряков сразу же взял себя в руки, и в его голосе прозвучало самое искреннее раскаяние.. — Не обижайся. Черт-те что показалось…

— А ты чего — и впрямь зажирел?

— Так… Здесь магазин, по району пара лотков… Машины на Киев и на Харьков ставим… В Эмираты, Турцию, на Москву и в Питер ребят посылаю… Тут, ты пойми, городок маленький, люди сплошь бедные. Им что — горилку да цигары, ну шоколадку детям. На этом не разбогатеешь, поэтому мы всякие варианты ищем, работаем по многим направлениям.

— Ну так молоток! Правильно, Одежка, — Бондарович сказал это задумчиво, Как будто вспоминая что-то свое, личное, и от внимания Вострякова это не ускользнуло. — Надо брать жизнь за горло. Иначе нельзя теперь, а то она, проклятая слишком крутой в последнее время стала…

— Слышь, я серьезно — ты про себя-то расскажи, — настойчиво вернул Востряков Сашку к предыдущему их разговору. — Ты это… В общем, ты ж не бойся, если что, я ж тебя не сдам, черт побери.

— Я знаю, Олежка. Потому, собственно говоря, к тебе и приехал, — Банда сказал это так просто и так уверенно, что у Вострякова подозрительно екнуло сердце, как будто предчувствуя беду. — У меня ж кроме тебя, на всем белом свете больше никого и нету.

Он замолчал на несколько минут, и Востряков сидел молча, не встревая, понимая, что Сашка собирается с мыслями, не зная, с чего начать.