Роман Канушкин - Обратный отсчет Страница 18

Мотоциклист открыл огонь с правой руки, левой направляя мотоцикл прямо на них. Это был скорострельный пистолет, скорее всего иностранного производства ("Вряд ли «стечкин», — почему-то подумал Миша), с глушителем. Но поразительным было другое: как он управлялся с этим пистолетом. Миша Монголец не раз оказывался в экстремальных ситуациях, но такого никогда не видел. Было произведено всего четыре выстрела, но все пули достигли цели. Помповые ружья, валыны, охрана, которой он платил такие бешеные бабки… Первые два выстрела выключили ребят с ружьями, ранения были не смертельны, но о боеспособности нечего и думать… Третий выстрел — стон Панциря за спиной, и четвертый раздробил руку неповоротливого Гири… Четыре выстрела сделали Мишу Монгольца одиноким перед лицом этой стреляющей, грозной и непромахивающейся машины на мотоцикле… Рокер херов, мудило, чего он медлит, одинокий ковбой? Доли секунды… Если ты пришел за мной, то делай свое дело. Охранники ранены, но еще могут пустить в ход оружие. Чего же он медлит? В следующее мгновение металлическая цепь обвилась вокруг шеи Миши Монгольца, мотоциклист притянул его к себе, а еще через мгновение Миша почувствовал, с какой силой его лицо ударилось о нагретый бензобак, а потом сверху на него обрушился еще один удар, который прекратил всю эту муку и страх… Мотоциклист перекинул Мишу Багдасаряна по кличке Монголец через бензобак, как тряпичную куклу, машина взревела, и, когда опрокинутый пулевым ударом Панцирь поднялся на ноги, они уже были на выезде из туннеля. Панцирь поднял пистолет.

— Не надо, — прохрипел Гиря, — скорость очень велика, расшибутся… Это похищение, хотел бы убить — убил бы.

Мотоциклист выскочил из туннеля и, нарушая все дорожные правила, свернул налево, углубляясь в переулки, за которыми начинались зеленые насаждения вдоль Москвы-реки…

Миша Монголец пришел в себя. Они стояли под липами, чувствующими неумолимое приближение осени. Миша поднял голову — одинокий ковбой был все еще в шлеме, и Миша видел только плотно сжатые губы.

— Очухался? — проговорил ковбой, а потом в его руках что-то блеснуло, и Монголец ощутил болезненный укол в бедро, и сразу же тело его словно наполнилось ватой. — Слушай, умник, — проговорил мотоциклист, — это очень редкий яд. — И Миша Монголец понял, что блеснувшее в руках ковбоя было шприцем и он только что получил инъекцию. — Привет тебе от Лютого. У тебя есть всего полчаса, чтобы закончить с ним дела. Потом ты откатываешься, даже если бы прямо сейчас в Кремлевку, куда ты не попадешь. Противоядие имеется только

У меня. Полчаса, умник, и за это время Лютый должен сообщить мне, что девочка у папы. Монголец, твой мальчишка учится в Женевском колледже, я не ошибаюсь?

— Откуда ты знаешь? — прохрипел Миша. Он чувствовал, как холодные струи пота побежали по его лицу. Он отключается? Засыпает? Просто уходит в небытие? Господи, Миша Монголец никогда ничего не боялся, кроме этой совершенно определенной конкретности и еще за мальчика, который ходит в колледж в чудном альпийском городке, расположившемся на берегу волшебного Женевского озера и живописной речки Роны.

— Преподавание ведется только на французском, так, Монголец?

Плотно сжатые губы растянулись в улыбке. Его палач, наверное, красив? Господи, он отключается.

Мотоциклист протянул ему трубку мобильного телефона:

— Уладь дела с Лютым, и я забуду о Женеве. Получишь противоядие. И давай быстрее, если хочешь жить.

Миша Багдасарян взял протянутую ему трубку…

Через полчаса Лютый сообщил, что Кристина находится у него, Монголец прятал ее на даче, но с девочкой полный порядок.

— Что ж, молодец, Монголец, — проговорил мотоциклист. Миша Багдасарян сидел свесив голову на лавочке все под теми же липами. — Я уже забыл о Женевском колледже, прощай.

— А противоядие… — Голос Миши звучал очень слабо.

— Мнительный же ты, Монголец. Это всего лишь слабодействующее снотворное с небольшой примесью транквилизатора, для кайфа. Так что утри пот и приятных сновидений. Через два часа будешь как огурчик.

Миша Монголец видел, как он завел мотоцикл, а потом, уже засыпая, как он растворился в золотом огне залившего всю Москву августовского солнца. Словно и не было его вовсе.

Миша Монголец спал. Впервые за много лет он спал спокойно. На следующий день все газеты Москвы, специализирующиеся на сплетнях, писали о перестрелках в центре столицы и о похищении преступного авторитета Михаила Багдасаряна. И еще писали о более чем странном финале этой истории — ни одного трупа, а похищенный криминальный авторитет Монголец был обнаружен спокойно спящим на лавочке недалеко от берега Москвы-реки…

— Игнат, мы подошли к некоторому щекотливому моменту, — проговорил Лютый, — но обычно, в кино там или в книжках… Словом, обычно в таких случаях говорят: я был бы очень благодарен, если бы ты позволил решить некоторые из твоих материальных проблем. Например, хороший джип для тебя. — Лютый поднял сжатый кулак, давая понять, что джип будет действительно хорош. — И, скажем, трехкомнатную квартиру для Галки… Со всей обстановкой. Назови только район.

— Нет, Рыжий.

— Ворон, ты пойми, во имя нашей старой дружбы… Да чего говорить, братан! Я ж знаю, как ты живешь.

— И другие знают. И представляешь — сразу джип и квартира.

— Понимаю… Денежный счет, номерной, полный конфиденс.

— Нет, Рыжий, спасибо. Может быть, позже. Будем считать, что это были своеобразные крестины у Кристины…

— Угу, — проворчал Лютый, — а ты ее крестный…

— Ну, типа того…

— Игнат, послушай меня: я — твой самый большой должник. Понимаешь, самый большой в жизни. Везде и всегда.

— Хорошо. Тогда налей-ка по сто кристалловской водки…

— Что?

— Водки завода «Кристалл».

— Чего?! Да у меня нет такого. «Абсолют»…

— Вот видишь, а говоришь: «везде», «всегда»…

— Да подожди ты, сейчас будет! Слушай, какой же ты дурак! Дай я тебя обниму…

… Это могла бы быть история удивительной мужской дружбы, если бы их пути так не разошлись.

Но именно к этому человеку обратился за помощью Стилет. Именно к дверям казино, принадлежавшего Лютому, привел он Зелимхана, скованного с ним сталью наручников и обязательством посадить самолет во что бы то ни стало.

Самолет

Четверг, 29 февраля

13 час. ровно (до взрыва 4 часа 00 минут)

Стюардессу с копной распущенных черных волос, с разбросанными горделивыми дугами, словно тугой ордынский лук, бровями, с врожденной грацией, будто бы унаследованной от испанской доньи, звали Надеждой. Ей было тридцать лет, и это был ее триста какой-то полет, и, по правде говоря, она уже потеряла им счет. Сослуживцы, признавая ее несомненный авторитет, звали мама Надя, или Мамнадь. Она не обижалась на эту, в общем, беззлобную отсылку к своему возрасту, потому что мужская составляющая их коллектива часто добавляла: «Ага, самая прелестная мама на свете?!» Командир экипажа считал их счастливой троицей и очень любил летать с ними, потому что вторую стюардессу звали Верочкой, а третью — Любой.

— Во как! Опять Вера, Надежда, Любовь! Три сестры… Очень хорошо, ангелочки вы мои.

В этот рейс появилось еще одно прелестное создание с внешностью фотомодели, с распущенными волосами цвета спелой ржи (именно эта девушка принесла Чипу бутылочку виски «Ред лейбл»), с васильковыми глазками и улыбкой вечного ребенка. Это был ее первый рейс, она очень волновалась, и звали ее Жанной.

— Четыре, — пробурчал командир экипажа, — это слишком много, да и потом женское число — четыре…

Но, увидев новенькую, ощутил что-то странное, воплотившееся в не совсем полное, но привычное слово, произнесенное видавшим виды мужчиной: «Хороша!», а вслух пропел:

— Стюардесса по имени Жанна…

Новенькая не смутилась, а, улыбнувшись своей детской улыбкой (опять командир ощутил что-то странное), произнесла:

— Я в общем-то ожидала чего-то в этом роде…

— Добро пожаловать в полет, — проговорил командир Виктор Алексеевич и протянул ей свою большую крепкую руку.

А потом начался этот рейс, самый длинный для уже седеющего, видавшего виды командира и самый страшный для мамы Нади, потерявшей этим рейсам счет.

И сейчас командир экстренно собрал весь экипаж, и теперь все они знали, что несут с собой бомбу, обещающую взорваться к пяти часам вечера, и теперь им придется кружить в небе, имея только одну надежду, что там, внизу, на земле, укрытой снегом, кто-то договорится с кем-то и это произойдет раньше семнадцати ноль-ноль.

— А теперь приводите себя в порядок. Косметика, девушки, и все прочее. — Командир экипажа улыбнулся. — Стюардессе по имени Жанна лучше какое-то время не показываться пассажирам.

— Нет, я уже нормально… Я сейчас буду в форме.

— Ничего, все бывает. И это переживем. Мамнадь, пора поговорить с пассажирами, по расписанию уже должны идти на посадку.