Александр Звягинцев - Сармат. Кофе на крови Страница 18

— Ясно, товарищ генерал!

Палящее солнце над красным плоскогорьем, покрытым темнолистыми кофейными деревьями. За плоскогорьем со всех сторон сельва. На севере — широкая река, отделяющая плоскогорье от соседнего государства.

Студенты и студентки работают вяло. Собранные зерна кофе сушатся на широких брезентовых полотнищах. Под навесом грудятся черные пластиковые мешки с готовым к отправке кофе.

— Девчонки, Скиф нарисовался! — завидев Сарматова, сообщает подругам студентка с копной рыжих волос на голове.

— Не Скиф, а Сармат! — поправляет ее другая.

— Прямо Рембо! Класс! — восклицает рыжая. — От него мужиком пахнет!

— Тащусь! — растягивает в гримасе полные губы белокурая студентка. — Рембо по-вологодски!.. От него казармой и тушенкой за километр несет.

Вдруг совсем близко разрывает тишину автоматная очередь.

— Все в укрытие! — Сарматов показывает студентам на щель у навеса, а сам бросается в ту сторону, откуда только что прогремела очередь.

Навстречу ему из кустов выходит смущенный боец, держа в руках пеструю окровавленную птицу.

— Вопросов нет, сержант! — выдыхает Сарматов, хватаясь за рацию. — Первый слушает... Прием...

Выслушав сообщение, Сарматов коротко бросает в микрофон:

— Сейчас буду!.. — И бежит к стоящему под навесом джипу. — На третий пикет! — говорит он разомлевшему от жары бойцу-водителю.

Мелькают кофейные деревья, какие-то убогие строения, покинутая, в псевдоромантическом стиле гасиенда, от которой дорога уходит в сельву. Скоро ее перегораживает шлагбаум; у него — двое бойцов с АК-74. Один из них — Силин.

— Надеюсь, по-русски с ними не разговаривали? — спрашивает его Сарматов.

— Обижаешь, командир! — отвечает тот и улыбается. — Мы и понять-то не можем, кто это. То ли хиппи, то ли монахи — смех один!..

Под навесом из широченных листьев Бурлак держит под прицелом людей с заросшими лицами, одетых в оборванные, пропыленные сутаны.

— Как вы оказались здесь, святые отцы? — спрашивает их на ломаном испанском Сарматов.

Высокий патер смиренно отвечает на таком же ломаном испанском, теребя висящий на груди католический крест:

— Мы слуги господа Бога нашего Иисуса Христа, несем свет его имени заблудшим и погрязшим в скверне греха овцам его.

— Кого вы имеете в виду? — спрашивает Сарматов.

— Аборигенов-индейцев, живущих в чреве москитных болот, — все так же смиренно отвечает священник.

— Гражданами какой страны вы являетесь?

— Слуги Отца нашего принадлежат всем странам.

— И все же, патер? Гражданство у нас никто еще не отменял, — настаивает Сарматов.

— Ну хорошо; брат Игнасио и брат Бартоломео — из Бразилии, — отвечает патер, поворачиваясь в сторону молодого миссионера, — брат Сильвио — итальянец.

— А вы, патер, откуда родом?

— Я из Канады, монастырь святого Луки — провинция Онтарио. Позвольте узнать и ваше имя, сын мой?

— Хосе Алварес, честь имею!.. — щелкает каблуками Сарматов. — Начальник отряда сандинистской пограничной стражи. И все же назовите ваше мирское имя, патер!

— Брат Патрик, в миру — Френсис Корнел, эсквайр. Вот наши разрешения на миссионерскую деятельность, выданные сандинистскими властями, — говорит священник и протягивает бумаги, скрепленные печатями.

Взяв документы, Сарматов отходит к уазику, где внимательно их изучает. Затем он берет рацию и, старясь не шуметь, говорит в нее:

— Родригес, как слышишь?.. Прием...

— Слышу хорошо! Прием, — доносится из рации голос.

— У меня четыре миссионера. Направляются в индейские поселения. Документы в порядке... Прием.

— Команданте Ортега лоялен к церкви, — слышится из рации. — Мы знаем о них... Они миссионеры, и только... Пропустите!..

— Под твою ответственность, Родригес!.. Прием.

— Согласен, амигос!.. «Патриа о муэрте!»

Скрывая раздражение, Сарматов возвращается к миссионерам.

— Примите мои извинения, святые отцы! — говорит он. — Продолжайте свой путь, но советую вам соблюдать осторожность.

— Да хранит вас Бог! — склоняется в поклоне патер. — Мы будем молиться за вас.

...Полыхает красное зарево от горящих построек. Автоматные и пулеметные очереди, вспарывают тишину тропической ночи. Воют снаряды, летящие из-за реки. Их разрывы ломают и вырывают с корнем горящие кофейные деревья, разносят в щепы хлипкие постройки. Отсветы от пожара пляшут в щелях укрытия. С треском обрушивается крыша навеса — языки пламени и снопы искр с гудением рвутся к ночному небу. Огонь набрасывается на подготовленные к отправке мешки с кофе. Взвод капитана Морозова бросается к ним, но у него на пути словно из-под земли вырастает Сарматов.

— Назад! — кричит он. — На фоне огня вы мишени!..

— Добро же горит! — чуть не плачет Морозов. — Труд-то какой!

— Назад, капитан! Все облито бензином! — орет ему в ответ Сарматов.

Из черноты сельвы — россыпь трассирующих очередей. Двое бойцов оседают на усыпанную зернами кофе землю. Бурлак вскидывает РПГ и бьет по сельве, откуда вылетают огненные стрелы. Взрыв выхватывает из темноты деревья и переламывающиеся человеческие фигуры.

Красное зарево вскидывается в противоположной стороне плоскогорья. Сарматов кричит на ухо Морозову:

— Прикрой студентов со стороны реки. Уложи их в укрытие и проследи, чтобы они не высовывались!.. А мы к Алану на подмогу!..

— Есть, командир! — отвечает Морозов и кричит, обращаясь к бойцам: — Взвод, за мной!

Сарматов с несколькими бойцами бросаются к БМП, и тот, круто развернувшись, мчит в сторону занимающегося зарева и полосующих небо трассирующих очередей.

— Хаутов, Хаутов?.. Прием! — орет Сарматов в рацию.

— Я, командир!.. Прикрой от реки!.. Лезут, как саранча, и каждый окоп пристрелян. Кто-то просвечивает нас, Сармат!.. Просвечивает!.. Прием.

— Да, похоже на то!.. Разберемся!.. Прикрываю правый фланг!.. Работай левый!.. Прием.

— Работаю левый!.. Работаю левый!.. Конец связи!..

— Суки! — кричит Сарматов припавшему к ДШК Бурлаку. — У них одна группа отвлекает, а две другие бьют наверняка!..

— Это ведь уже вторую неделю продолжается, Сармат! — откликается тот. — Прав Алан — сидит какая-то сука где-то в районе индейских поселений и нас просвечивает!

— Так сандинисты там шмонали, ничего не нашли!

— Или не хотели найти! — кричит Бурлак и снова припадает к ДШК.

Огненные стрелы впиваются в силуэты появившихся сбоку людей. Силин со всего размаху посылает в их сторону гранату.

— Заглуши мотор, — просит водителя Сармат.

В наступившей тишине слышатся стоны и ругань на испанском языке. Сарматов спрыгивает с БМП и ползет в ту сторону, откуда доносятся звуки. Силин и Бурлак следуют за ним. Стоны где-то совсем рядом. Сарматов шарит по земле лучом карманного фонаря.

Луч выхватывает скорчившиеся среди деревьев трупы, а чуть поодаль от них стоящую на коленях фигуру в монашеской сутане.

— Факинг! Рашен факинг! — с ненавистью кричит монах, пытаясь перебитыми руками поднять автомат.

Силин ногой отбрасывает оружие в сторону. Направив луч фонарика в лицо монаха. Сарматов восклицает:

— Брат Бартоломео!.. Вот ведь, мать твою, слуга божий, с крестом и пулеметом!..

— Рашен сивиньи! Рашен факинг! Факинг! — захлебываясь кровью, хрипит тот.

— И брат Сильвио здесь! — говорит Сарматов, направив луч на лежащего навзничь человека. — Давай посмотрим, может, и патер где-то рядом свои богослужения проводит!..

— Осторожнее, командир! — предупреждает Силин. — Они здесь успели мин понатыкать!.. Я их утром распатроню...

— Святые отцы еще и минеры, по совместительству, — скрежещет зубами Бурлак и грязно матерится. Затем добавляет: — А патер, видать, смылся! Ну, попадется он мне! Припомню я ему этот крестный ход!

Втроем они поднимают потерявшего сознание монаха и несут его в МП.

Сарматов, уложив раненого на броне, берется за рацию.

— Орхидея?.. Орхидея?.. Я — Снег! Ответь Снегу! Прием! — кричит он.

— Орхидея слушает, Снег! Прием! — доносится из рации.

— Родригес!.. Родригес!.. Немедленно пошлите в индейские поселения людей и возьмите патера! С ним там еще один — брат Игнасио!.. Прием!..

— Снег, на связи Хорхе!.. Родригес предал революцию и бежал к гусанос. Падре нет у индейцев, мы проверяли. Революция победит! Прием!

— В задницу вашу революцию!.. Можете так и передать вашему команданте Ортеге! Конец связи!.. — орет Сарматов и ругается так витиевато, что на него даже начинают коситься чего только на своем веку не понаслышавшиеся Бурлак и Силин.

Сарматов отталкивает рацию и что есть силы бьет кулаком по броне. Никто к нему с расспросами не пристает — и так видно, что дело — дрянь.

Утро. Поднимая тучи красной пыли, похожей на молотый кофе, камуфлированный Ми-8 садится на площадку перед дощаным сараем.