Петр Катериничев - Иллюзия отражения Страница 18

Мне почему-то вспомнился фильм моего детства – «Город мастеров». При чем здесь мастера?

– Поэтому мыс и крепость закрыты для туристов, – сказал Диего.

– Подготовка у ребят хорошая, – сказала Бетти.

– Дело не в подготовке. Просто они – такие, – отозвался Диего.

– О чем думаешь, Дрон? – повернулась ко мне Бетти.

– О бренности земного.

– Все мы об этом думаем, – вдруг заговорил Фредди Вернер. – И никуда от этого не деться. Знаете, почему? Вот зависли мы на этом славном пляже и на этом славном острове... Почему? Потому что мы – никому не нужны. Нет у нас близких, а те, что были, давно стали далекими... Мы никому не нужны нигде. Романтические идеалы юности истаяли, как дым. Не знаю у кого где, а у меня – в намибийской пустыне. Оттуда нас вышло трое. Из десяти. Кости остальных дотлевают там... Там днем слишком жарко, а ночью – слишком холодно. И еще этот пронизывающий туман... Ледяное течение Атлантики и раскаленные пески – такое сочетание мог выдумать только дьявол...

Лицо Вернера помрачнело, и только тут мы заметили, что старина Фредди изрядно пьян. И немудрено: он совсем не спал ночью, потом волнения, связанные с самоубийством Сен-Клера, потом такое многообещающее утро... Признаться, Вернер совсем не был крепок к алкоголю; сегодня из бара мы извлекли коньяк, и я заметил, что сейчас в бутылке осталось на донышке.

А лицо Вернера тем временем погрустнело и выглядело теперь почти беззащитным.

– Вы тоже подозревате меня, друзья? Наверное... у меня есть причины действовать порой неразумно, да и этого долговязого Эдгара я мог бы утопить, как щенка, вот только зачем? Зачем, а?

– Ален Данглар наговорил здесь порядочно, чтобы мы подозревали друг друга, – постаралась успокоить его Бетти.

– Мы и подозреваем, – криво усмехнулся Диего. – Ну и что? Жить все равно нужно.

Мы снова замолчали.

– Тебе хорошо бы выспаться, Фредди, – сказала Кински.

– Сейчас пойду. Только... Противно, когда в твоих вещах роются всякие «пиджаки»... Вы думаете, Данглар хотел у нас что-то найти? Нет. Он просто хотел нас унизить. Всех. – Вернер помолчал, добавил: – Ему это удалось.

Диего ухмыльнулся:

– Ты еще молод, Фредди. Неужели ты полагаешь, что кого-то из нас можно унизить словесами? Или еще чем? Данглар все сделал грамотно, развел нас, и – что? Каждый из нас сделал бы на его месте то же самое. Я вот полагаю, что у Дрона все еще лучше бы получилось, а у меня – хуже.

– Слушай, Гонзалес, а как все-таки твое настоящее имя? – спросила вдруг Кински.

– Зачем тебе, Бетти?

– Звучит уж очень красиво.

– Я от него давно отвык.

– А все-таки?

– Диего Карлос Антонио де Аликанте.

– Звучит впечатляюще. Это древний род?

– Да.

– И у вас есть родовое имение?

– Замок.

– Замок?! Настоящий?!

– Да.

– Ты совсем нелюбезен для гранда.

– Гранды не были любезны. Они были воинами.

– Поэтому ты ушел на войну?

– Когда я был ребенком, я мечтал о подвигах. А мои родственники погрязли в ритуалах. Они заняты производством вина. Но хуже – другое. Они – всем довольны. О, мне предстояла содержательная жизнь: как говорят у вас в Англии, лелять «скелетов в шкафу».

– И много их набралось?

– За восемь столетий? Хватит на целое войско.

– А ты был «сердитым молодым человеком».

– Вовсе нет. Я хотел прожить с в о ю жизнь. Свою.

– Ну и как? Прожил?

– Живу.

– Вы знаете, ребята... – Лицо Бетти осветила улыбка. – А Данглар полностью и абсолютно прав. Все мы пытались найти иную жизнь, а ее – нет. Она везде одинакова. Вот мы и стали ее пережидать на этом острове, надеясь, что время или случай, словно волна, выбросит нас на добрый берег. А я вот подумала... Может быть, этот случай уже настал?

– О да. Нам улыбнулась Фортуна. Только Бетти, поверь, я умею отличать улыбку Фортуны от оскала другой дамы... – невесело отозвался Вернер.

– Ты мрачен и сентиментален, как всякий немец. Мы засиделись, вот нам жизнь и подкинула проблему.

– Или, как объяснил нам барон Данглар, кто-то из нас. Он поведал вам о намерениях Эдгара Сен-Клера-старшего? – спросил я.

Все молча кивнули.

– Да бог с ними, с миллионами... – спокойно отозвался Диего.

– Тебе хорошо говорить, у тебя есть замок. Тебе, Дрон, деньги тоже не нужны?

– Нищеты не боятся только те, что живут в нищете. Они никогда не видели лучшего. Все остальные...

– И я не говорил, что они мне не нужны, – поправил Диего девушку. – Наличие капитала очень скрашивает жизнь: позволяет меньше беспокоиться о старости. Как думаешь, Олег?

– Жажда умереть молодым позволяет беспокоиться о ней еще меньше.

Глава 26

Солнце неумолимо приближалось к полудню. Небо словно выцветало на глазах – из ярко-синего ранним утром сделалось бледно-голубым, мутным, словно укрытым невидимой знойной дымкой. Вся Саратона в это время погружалась в сиесту.

Отель «Саратона», которому принадлежали и бунгало на берегу, и пляж, где мы числились спасателями, припомнив пункт о форсмажоре, приостановил наш контракт, о чем и известил нас с нарочным, выдав каждому по конверту с двухнедельным жалованьем. Так что с сегодняшнего дня мы все четверо стали безработными.

Сославшись на усталость, я ушел в свой трейлер. Да и все остальные разбрелись. Сварил кофе, включил «лэптоп», вошел в Паутину. Голова была пустой и гулкой, как полая чугунная чушка. И такой же тяжелой. Я решил, что лягу и посплю, но сначала проясню пару вопросов. И обдумаю, как жить дальше. Впрочем...

Люди часто принимают решения, оценить последствия которых им не дано. Просто потому, что жизнь – не результат решений, а процесс, и предвидеть, к чему приведет самое продуманное решение или самое благое начинание, многим не дано. Боюсь, мне тоже. Да и в решениях, как и в поступках, человеком часто движут эмоции, а не какой-либо план.

Итак, что мы имеем? Два идентичных самоубийства. Не по способу совершения, а по... поведению самоубийц. И по их прижизненному социальному статусу. У Данглара есть все основания не доверять ни мне, ни Вернеру. А вот у меня есть основание Вернеру поверить: пусть и с оговорками.

Что я искал в Паутине? Сообщения о самоубийствах в средствах массовой информации. Работа не из трудных, но и не из приятных. Люди словно сговорились в своем неприятии этого мира. Самое удивительное, что самоубийств больше в странах и городах с достатком. Нищие не ощущают своей нищеты, они в ней живут. Но телевидение и кино все сделали для того, чтобы и эти люди почувствовали ущербность и убожество своей жизни. Всю несправедливость ее. Вот только в бедных исламских странах реакция на несправедливость жизни – острее и жестче. Они готовы умирать, но – «во имя». Так уж повелось: жизнь стоит дешево, а личность, или, как принято именовать на Западе, индивидуальность, нивелируется ритуалами, фатумом, предначертанием. Восток фаталистичен, и время для людей там течет размеренно и кругово; Запад – прагматичен: здесь время – вектор, здесь оно – «прогресс». Оттого люди Запада так болезненно воспринимают каждый жизненный неуспех. И порой стараются покончить с ним – вместе с жизнью.

А с чего начался прогресс Запада? С чумы, выкосившей к концу пятнадцатого столетия половину населения Европы, поломавшей цеховую ограниченность в городах, заставившей оставшихся в живых придумать что-то, чтобы просто выжить...

Меня интересуют не просто самоубийства в обеспеченных странах, меня интересуют суициды в среде самых-самых богатых. И – властных. Особенно случаи с их молодыми отпрысками. За крайний год.

Элита. Дети элиты. Имеющие с рождения все, о чем десятки миллионов их сверстников даже не мечтают, потому что не имеют представления, что такое бывает. Хотя сейчас – век информации. И представление они имеют, но такое, которое у одних порождает зависть, у других – ярость.

Элита, воспринимающая и культивирующая самоё себя как элиту, неизбежно всех остальных воспринимает в лучшем случае как средство достижения цели, в худшем – просто как скотину или мусор.

А если представить группу людей, вдохновленных идеями – не важно, какими, пусть будет якобинское «равенство и братство» или исламистский «джихад», или «крестовый поход», – эти люди, в силу отрешения от собственной жизни – «нам себя не жалко, почему же мы должны кого-то жалеть?!» – сочли бы элитой именно себя, а всех «мировых финансовых воротил» и всю «плутократию» вместе с чадами и домочадцами – просто материалом, гумусом для достижения своих целей – что тогда?

Ну вот, какая-никакая, а картинка. Собьем ее в удобную для пользования рамочку. И – замечательно. Так замечательно, что у меня даже заломило в висках.

Тридцать восемь юношей и девушек. За один год. Из самых-самых. Разброс по странам и континентам – колоссальный. Здесь нет только представителей Северной Кореи и стран с фундаменталистскими режимами. И ни о чем это не говорит: просто они учатся другому и у других. А эти? Оксфорд, Кембридж, Сорбонна, Итон, частные школы Швейцарии...