Андрей Таманцев - Молчание золота Страница 18

— Знаю я один такой Мавзолей, — пробормотал я.

— Не перебивай! Легко рассуждать о святотатстве, стоя у вас на Красной площади, и гораздо труднее и опаснее делать это, когда источник зла где-то поблизости и… и он забил! — Хозяин перешел почти на шепот. — Если ты думаешь, что я темный узбек и тупо верю разным россказням, то глубоко заблуждаешься. Я, между прочим, заканчивал Ташкентский университет, бывал в Москве и Ленинграде. Так вот, уважаемый!.. Тамерлан построил мавзолей, а потом умертвил изменницу и зодчего, который как раз и был ее любовником, и захоронил их там. Многие тайны вместил тот мавзолей. Прошло много лет, следы его затерялись, хотя я, еще будучи студентом, на археологической практике искал его.

— Нашел мавзолей — получил зачет? — произнес я. — Очень хорошая система. А на каком же факультете ты учился, Тахир-ака?

— На историческом. Недоучился. Умер отец, и пришлось идти работать, чтобы кормить семью.

«Никогда бы не подумал, что у моего хозяина незаконченное высшее образование, — про себя подумал я, — я уж скорее поверил бы, что он, к примеру, член местной организации боевиков — Исламского движения Узбекистана. А он — историк-недоучка… Поди ж ты!»

— Много в здешних местах есть такого, что недоступно уму, — продолжал Тахир-ака. — Даже я, человек сносно образованный, начинаю верить, а уж темные дехкане из кишлаков!.. Они — верят.

— Во что, во что верят?

— В легенду. Сказано, что если потревожить прах неверной возлюбленной Тамерлана, то он сам явится из бездн и покарает святотатца. Он войдет и в явь, и в сны, и негде будет от него спастись, хотя медленна и увечна поступь его, а у тебя молодые и сильные ноги! — Хозяин неистово потряс в воздухе сухонькой ручкой. — Будет он в расшитом золотом халате с сорока пуговицами и придет не один, но по стопам его вторгнется в мир полчище дэвов!..

— Это вроде наших чертей, что ли?

Тахир-ака, казалось, и не услышал меня. Он был настолько увлечен изложением завораживающей его самого легенды, что пропустил мимо ушей мои легковесные слова.

— Дэвы ворвутся в наш мир, превратят в кошмар жизнь и вступят даже в сны, потому что нигде от них нет спасения, кроме смерти! Реки будут полниться безумием, и с гор сбегут отравленные потоки, вода станет кровью, а весенние деревья шагнут в осень и облетят! — Тахир-ака говорил как по писаному, его глаза горели, и каждое слово звучало массивно и угрожающе. — Люди будут биться друг с другом, считая, что они сражаются с дэвами, и будут убивать друг друга до тех пор, пока весь свет, до единого человека и живой твари, не превратится в дымящуюся развалину!..

— Ну это просто какой-то Апокалипсис, переложенный на местный лад, — сказал я ровно, чтобы не оскорбить хозяина. — Конечно, все, что ты сказал, очень интересно. Но я все-таки не член фольклорной группы, приехавшей записывать интересные сюжеты, местные мифы и легенды. Вот в «Кавказской пленнице»… это, если ты еще помнишь, такой старый советский фильм Гайдая…

Хозяин взмахнул обеими руками с такой силой, как будто собрался взлететь, и разразился потоком бессвязных ругательств. Судя по всему, местной бранной лексике трудно отказать в выразительности.

— Ну ладно, утихомирься, старина, — сказал я. — Что там дальше-то? Я обещаю, что даже не буду тебя перебивать.

Не без труда удалось его уговорить. Все-таки хотелось узнать, что заставило трезвомыслящего и чрезвычайно сообразительного Тахира-ака вести себя неадекватно.

— Встретил я одного моего знакомого, — продолжал он, от пылких апокалипсических заклинаний переходя в более спокойное речевое русло, — мы с ним в своё время учились. Он кандидат исторических наук, работал в СамГУ — Самаркандском университете, проректором. Он говорил, что к нам в Самарканд не так давно приезжала группа археологов, не только из стран бывшего Союза, но и из Франции, и вообще… Они вели тут раскопки. Когда мой знакомый, его зовут Халил, рассказывал мне это, он все время смотрел по сторонам, словно боялся, что нас подслушают. Выглядел он… плохо выглядел, хотя, сколько его знаю, он всегда был цветущим мужчиной, хорошо и сытно кушал, как вот ты сегодня на ужин.

Я только покачал головой: если этот проректор Халил кушал так каждый день, как я сегодня за вечерней трапезой, нечего удивляться, что он был цветущим мужчиной.

— Халил говорил, а сам оглядывался и руку ко рту прижимал, словно боялся, что наговорит лишнего. Очень нездорово он выглядел, как будто заболел. Я спросил его напрямик: в чем дело, а он побелел весь, затрясся и сказал: «Тахир, помнишь, мы в молодости искали гробницу любимой жены Тамерлана, которую он по легенде зарыл с зодчим, построившим ту гробницу? Мы-то в шутку рылись, чтобы зачли практику… А приехали эти… уж не знаю, кто они, И… И мне кажется, что они НАШЛИ! И нашли что-то ужасное, и никому из нас, живущих на этой земле, не простится!» — «Да ты что, Халил, тебе нужно здоровье поправить, — сказал я, — наверно, работаешь много, себя не бережешь. Что ты, какие странности говоришь, чепуху, которую разве что темным кишлачным обитателям разносить. Но ты-то образованный человек». Он только головой тряс, но больше так ничего и не рассказал. А недавно, еще до твоего приезда, снова пришел ко мне… Мужику еще нет пятидесяти лет, а он седой как лунь, и все за последние полгода! — вырвалось у Тахира-ака. — Пришел он ночью, ворвался ко мне в дом и захлопнул дверь так, как будто за ним неслась стая голодных демонов. Свалился прямо на пол, а изо рта кровь течет. Что-то лепечет, а слов разобрать не могу. Насилу привел его в чувство, хотел накормить, но он отказывается от еды, а когда я принес ему своего лучшего кебаба, то он буквально взвыл и закрыл лицо ладонями. Не могу, говорит: он еще блеет, кебаб.

— Кебаб — это шашлык из баранины, что ли? Может, твой друг просто стал вегетарианцем, не очень уверенно сказал я.

Тахир-ака снова свирепо зыркнул на меня своими раскосыми темными глазами…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ДУХИ ГОР

Пастухов

Не знаю, что вошло мне под ребра после слов хозяина харчевни, уж очень темпераментно и убедительно говорил он, сопровождая свои слова выразительнейшей жестикуляцией.

— Я попытался узнать у него, что же с ним случилось, — пылко продолжал хозяин. — Однако у него волосы каждый раз становились дыбом, едва он только открывал рот, пытаясь что-то выговорить. Наконец мне удалось почти насильно напоить его вином и успокоить. Только после этого, да еще после того, как он убедился, что все двери моего дома закрыты на засов и никто не может проникнуть внутрь, он сказал: «Тахир, мы с тобой старые друзья, однокурсники, не самые глупые люди. Не темные дехкане, спустившиеся с гор, а образованные люди…» Так он говорил, словно старался себя в чем-то убедить, а в глазах у него плескался страх. Такой страх, какого я никогда и не видел. А ведь Халил всегда был трезвомыслящим человеком, скептиком, насмешником, любителем выкинуть ловкий трюк, разыграть. А тут, уважаемый… — Хозяин харчевни затряс головой. — В конце концов Халил рассказал мне историю, с ним приключившуюся, и я счел бы её сказкой, если бы не видел его лица.

Вот как рассказал мне эту историю почтенный Тахир-ака.

В тот злополучный день его друг Халил Халилов поднялся в горы, в кишлак Акдым, где у него жили брат с семьей. Этот кишлак расположен у перевала Кара-Тын, который также называют перевалом Сорока белых дэвов. Красивое древнее название, в университете Халилов даже писал курсовую о его происхождении. Кишлак расположен в нескольких километрах от урочища Аввалык, но путь к нему столь затруднен, что иначе как пешком или на ишаке до него не добраться. Более современные средства передвижения, включая самый крутой внедорожник, тут не помогут.

Халил Халилов доехал сто пятьдесят шестым маршрутом автобуса от самаркандского автовокзала до Аввалыка. И прямо от автобусной остановки, откуда начинался подъем в гору отправился в Акдым пешком.

Автобус довез его до Аввалыка в семь часов вечера. Так что в кишлак Халилов шел уже под вечер, рассчитывая явиться в дом брата точно к ужину. Он знал, что брат зарезал барана и приготовил жирную шурпу и плов, до которых Халилов, как и всякий настоящий узбек, был большой охотник. Потому Халилов шел весьма споро, хотя подъем становился все круче и круче. Наконец он пересек тутовую рощу в нескольких десятках метров за которой начиналась окраина кишлака Акдым.

Темнело. Халилов натянул на уши шапочку, застегнул куртку. Здесь было прохладно. Пронизывающим холодом тянуло от ручья, который прорезал желоб в скале, водопадом соскальзывая с нескольких метров и стекая под гору мимо тутовой рощи. Халил вынул из кармана фляжку с надписью «Ташкенту — 2000 лет». В ней был коньяк. Все-таки март в предгорьях — не самое теплое время года. Халил отпил хороший глоток, потом еще немного, продолжая подниматься к кишлаку В этот момент чей-то дикий вопль прорезал вечерний воздух, и мимо Халилова промчался некто в белых развевающихся одеждах. Человек мчался так, будто за ним по пятам гналась стая голодных диких псов. Пробежав еще несколько шагов, он вдруг снова отчаянно завопил, взмахнул руками и, наткнувшись на большой камень, не удержался, полетел вниз с откоса. Халилов бросился к нему на помощь. И, сразу увидев неестественно вывернутую голову, еще не подходя к нему, понял, что несчастный сломал себе шею. Лицо погибшего было искажено такой гримасой ужаса, что Халилов не сразу узнал его. И только потом определил он в мертвеце Рустама Дутарова, очень спокойного и сдержанного человека, никогда не позволявшего себе таких выходок, как вопли в вечернем кишлаке и беготня на ночь глядя.