Алексей Котрунцев - Последний грех Страница 18

— Карпыч, погоди.

— Чего?!

— А у этих, новеньких… я что-то не посмотрел. Как мордашка? Ничего хоть?

— Мордашка?! — Карпыч недобро хохотнул. — Ебало! Разбитое все!

Танцор непроизвольно сморщился.

— Фу, как грубо! — И тут же, будто на шарнирах, повернулся к воспитанникам. — Мальчики, заткните свои ушки и не слушайте эту мерзость!

Но мальчики уже все слышали и, заговорщицки улыбаясь, переглядывались между собой. Довольный получившейся шуткой, Карпыч не сдержался, расплылся в золотом оскале.

«Животное! Еще хохмы свои мужицкие отпускает! Хозяин за порог, он и нажрался, как скотина. А сейчас, будто и не было ничего, стоит, ухмыляется. Ничего, колхозник, попляшешь ты у меня еще!» Танцор резко хлопнул в ладоши.

— Встали, встали, встали!

Неохотно, мальчики поднялись и приняли исходную позицию. Педагог кинул взгляд в зеркало, Карпыча он уже не замечал.

— Витоша, осанку, спинку держи! Та-ак! Умничка! А попку?! Выше — прогнись. Молодец…. Коля, что это?! Почему ноги в коленях согнуты? Подтягивай! Отлично! Молодец, если сегодня будешь делать все на отлично, останешься в моей комнате. А остальные — Жорик, Сева, Юра — плохо! Очень плохо!

Получившие неуд, пацаны старались вытянуться в требуемую позицию, но кривые ноги почти не давали шансов. Так и не поняв, нужен он здесь еще или нет, Карпыч стоял в проеме и наблюдал за репетицией. Манеры тощего придурка он знал, как «отче наш», оттого и опасался, что удалившись по-английски, может нарваться на новую обиду. «Кобыздок! Прыгает, жопой мосластой вихляет, корчит из себя что-то. Тьфу! Взять и растереть!» Раскалывавшаяся голова требовала опохмелки, а, прыгавшие перед глазами ноги только усугубляли и, без того навалившуюся, тошноту. Карпыч повернулся к двери, как Марк неожиданно и даже миролюбиво произнес.

— Карпыч, скажи же им — ведь плохо?!

— Что плохо?

— Плохо позицию держат?!

Вдаваться в демагогию уже не было сил. В горле стоял тошнотворный ком, готовый вот-вот выпваться наружу, и Карпыч только отмахнулся.

— Плохо — хорошо. Марк, что ты жилы рвешь?! Один хрен: будет заказ — поедут в баню! Не будет — хоть ты Нуриева из них сделай, все равно в подвале сидеть!

И, не дожидаясь реакции, закрыл дверь. Музыка и Марк остались позади.

Заведение, куда привезли Максима и Пашку, приютом можно было назвать с большой натяжкой. Мальчики от десяти до четырнадцати жили здесь иной, совершенно непохожей на детскую, жизнью. Ребят кормили, одевали и даже немного учили. Но только двум дисциплинам: хореографии, которую вел бывший солист, а после — хореограф заштатной филармонии Марк Шапиро и английскому языку, который мальчикам преподавала выпускница Донецкого пединститута Марина Ляховская. Оба преподавателя к детям относились вполне доброжелательно Правда, в случае с Марком доброжелательность эта была с определенным уклоном.

Как классический танцор, прошедший нижние ступени танцевального Олимпа, Марк нес в себе грех, который по библейски именовался мужеложеством. Современное название половой ориентации Шапиро именовалось еще проще — гомосексуализм. И она (ориентация) сквозила из него, как вода из частого сита. Мягкие кошачьи движения, высокий гнусавый голос, жеманные, как у женщины, улыбки. Даже привычка держать предметы — двумя пальцами с отставленным третьим, и та выдавала в нем голубую натуру. Но, несмотря на непонимание общества, Марк не стеснялся своего греха, напротив — гордился им, хоть и не выставлял напоказ. Он искренне считал натуралов чудаками, не понимающих, какое удовольствие несет однополая любовь. «Никто не может понять лучше, что хочет мужчина, кроме другого мужчины. Насколько нужно быть идиотом, — рассуждал про себя Марк, — чтобы, не испробовав запретного плода, судить о его горечи».

Но преданность голубой идее дорого обошлась Шапиро. Классической семьи, также как и потомства, по этой причине он не имел, а немногочисленные любовники, увы, остались в прошлом. Хотя и в молодости интимные связи редко приносили ему существенные дивиденды. Гораздо чаще — разочарование. Приглашение в Большой театр, про которое он любил вспоминать, было из той же оперы. О том, насколько оно могло быть реально — даже повзрослев, Шапиро думать не хотел. Крушение собственных иллюзий — неоправданный мазохизм, считал он. И последний вывод был похож на правду.

Тот вечер он коротал в кафе на Арбате. Знакомцев, как назло не было, равно, как и свободных столиков. Официант подсадил к нему соседа — импозантного мужчину, немногим более сорока и принял заказ. Бутылка коньяка — сосед не жадничал, интересный разговор — юноша умильно строил глазки. И ниточка симпатии обвила их легко и незаметно. Узнав, что Марк танцует, новый знакомец всплеснул руками.

— Боже мой, а ты хоть представляешь, с кем ты сейчас пьешь?! — Мужчина приосанился. — Ну вот, как ты думаешь, с кем?

— Не знаю, — Марк залился мелкими смешками. — Ну, может.… Нет, не могу ничего придумать. Мужчинка, вот кто ты!

— Это понятно, — знакомец улыбнулся. — А еще?!

— А еще — интересный мужчинка!

— Марик, я — администратор…. Слушай внимательно! Администратор Большого театра! Понял теперь, с кем ты коньячок кушаешь?!

— Неужели?! И что?!

— Ты еще спрашиваешь?! Я же могу поспособствовать, так сказать. Хочешь?

— Что?!

— На сцену хочешь? Главную роль не обещаю, но шанс могу дать.

— Не может быть, — Марик хохотал, но уже засомневался: «А может и впрямь из Большого?!»

— Я серьезно.

— И когда можно придти на просмотр?!

— Сложно так сразу сказать. Мне нужно кое с кем поговорить. Но — это потом. А сейчас давай еще выпьем.

Уже в номере, лежа на жестком казенном матрасе и выдыхая табачный дым, администратор рисовал ему будущие горизонты.

— Марик! Большой еще будет горд оттого, что такой талант, как ты, коснется его сцены своей пятой! Понимаешь, горд!

— Ты меня волнуешь.

— Только так?! — Любовник ущипнул его за ягодицу.

— Ты же знаешь, что нет.

Но коснуться сцены Большого Марку не довелось. Какое-то время он еще танцевал на подмостках второсортных театров и театриков, потом пробовал себя в пантомиме и танцевальных инсталляциях. До тех пор, пока все это высокое искусство не накрылось медным тазом в 90-е. Вот тут-то Марку пришел самый настоящий крах.

Мама отдала Богу душу вместе с Союзом, в августе 91-го. В конце 92-го весь коллектив филармонии, где он технично танцевал Щелкунчика и Зайку серенького, распустили на вольные хлеба. А в 94-м и вовсе, для Шапиро настали такие времена, что хоть на панель выходи.

И вот, когда уже Марк был готов идти на Арбат и с кружкой в руках вытанцовывать себе на пропитание, позвонил Илвис. Старый приятель, с которым когда-то он делил комнату в студенческой общаге. Через двадцать с лихом лет услышать из трубки прибалтийский акцент, мягко говоря, было неожиданно. А потому голос сокурсника он не узнал. Но, нисколько не обидевшись, Илвис принялся расспрашивать его о делах. Хвастаться было нечем — Марк был на грани. Зато сам Илвис крепко держал синюю птицу. Он давно и прочно обосновался в Испании, танцевал в известной труппе и не вылезал из гастролей, став, по сути, гражданином мира. Шапиро прижал трубку к щеке: слушать об успехах того, кого он считал заурядным прыгунком, было невыносимо. Но не вешал, ждал: если Илвис позвонил через столько лет, значит, не просто так.

— Старик, я сейчас в Москве, но приехать не могу. Дела! Так что извини.

— Да. Жаль, — соврал Шапиро. — Был бы рад тебя видеть.

— А чем ты сейчас занят?

— Хе-хе. Даже не знаю, как тебе сказать. Понимаешь, Илвис, я сейчас…, - замямлил Марк, соображая, чтобы такое придумать. — Я сейчас…

К счастью, Илвис избавил его от вранья.

— Можешь не продолжать, догадываюсь. Поэтому и позвонил именно тебе. Есть одна работа. Авторитетные люди попросили порекомендовать хорошего хореографа и без понтов. Я почему-то сразу вспомнил о тебе.

— Что за работа? — Марк мгновенно оживился. — Мне сейчас не до выбора, готов хоть Жизель танцевать.

— Да нет, старик, это не Жизель. Скорее, Газель. Короче, один частный приют, в Подмосковье…, — Илвис негромко кашлянул, — сугубо мальчиковый. То есть там одни пацаны. И это…

В трубке повисла пауза. Марк слушал, затаив дыхание. Илвис подбирал слова.

— Ну, там, в общем, пацаны с улицы, которые отродясь у станка не стояли. Владелец хочет, чтобы они умели танцевать.

— А кто он?

— Кто?

— Ну, владелец — кто он?!

— Да это неважно. Человек один. Платит, вроде, тоже неплохо. Сто баксов в неделю. Тебя устроит?

— Илвис! — Марк едва не задохнулся от нахлынувшего волнения. — Ты правильно сделал, что позвонил. Ты даже не представляешь, как я мечтал работать с детьми. Пусть, с самыми обычными — пусть! Но, ведь, кому-то нужно передавать свое мастерство. Ты знаешь, я… я хочу тебе сказать, что кому-то блистать, как тебе, а другим — трудиться, аки пчела. Понимаешь о чем я?!