Анатолий Афанасьев - Гражданин тьмы Страница 18

— Спеху нет, а хотелось бы услышать мнение просвещенного человека, хотя и россиянина. Вы ведь, кажется, до того как сюда переместиться, в ученой братии числились?

— Где только не числился, чего теперь вспоминать…

Не терпелось мне добраться до кровати, отлежаться чуток, и не совсем вежливо я раскланялся. — Извините, Олег Яковлевич, на горшок подпирает.

— Еще бы — посочувствовал великий гуманист. — Шалить надобно поменьше, оно и не подопрет.

На этаже случилась еще одна встреча — с красавицей Макелой. Могучая негритянка-мойщица завлекательно улыбалась, и понятно почему. У меня в руках книга, а у нее нарядная коробка с модными штатовскими презервативами. Тоже характерная подробность здешней действительности. Все женщины в хосписе, и персонал, и их подопечные, в соответствии с программой планирования семьи были стерилизованы, но Макела упорно продолжала предохраняться.

Меня это умиляло. Однако пришлось ее огорчить.

— Все, Макелушка. Финита ля комедия, — пожаловался я. — Бутылек отбил все внутри. Конец нашей любви, дорогая. Не поверила, хитрющая.

— Медвежонок мой, — пропела умильно. — Один разочек снасилуешь, разве повредит? Резинки отличные, с тройной защитой, кожаные. По блату достала. Надо же опробовать.

Я был тверд.

— Нет, Макелушка, ничего не выйдет. Может, ближе к ночи отлежусь, а сейчас — нет. Помираю.

— Помереть не дадут, — обнадежила негритянка. — Не надейся… Давай Настю кликну, помоем тебя. Тазик принесем, переносной аппарат. С сольцой пропесочим — сразу воспрянешь.

— Не хочу. Дай поспать, Макела. Сгинь.

Неожиданно послушалась. Грустно улыбнулась, коробку поставила на пол у двери.

— Если для Насти себя бережешь, лучше не надо, — предупредила. — Она сволочь большая.

— Чем же она сволочь?

— А вот не скажу. У нас до тебя был тоже общий мужик. Из интеллигентиков, как и ты. Беспрекословный, мякенький. И чего она с ним учудила?

— Ну?

— Яйки перетянула веревкой и затрахала до смерти. Пока не посинел.

— Врешь! Сама сказала, здесь не помирают.

— Откачали, конечно. Только после он уже ни на что хорошее не годился. Не насильничал больше… Вот она какая. И ведь все от жадности, чтобы никому не досталось, только ей.

Мне стало невмоготу, и я быстро распрощался, юркнул в комнату и задвинул щеколду. Но тут меня ждало потрясение, равноценное всем, произошедшим за эти дни, вместе взятым.

На кровати сидели в обнимку две мои кровиночки — Виталик и Оленька. Меня не заметили, потому что с увлечением разглядывали фотографии, которые Оленька одну за другой доставала из фирменного пакета и комментировала. Наверное, я должен был обрадоваться, но я замер на месте, окоченел от ужаса. Слишком оба были живые, веселые, но ведь этого не могло быть на самом деле. Виталик в галстуке, но без штанов, со вздыбленным мужским естеством, Оленька в черной офисной юбке, но до пояса обнажена. Пухлые грудки отсвечивают двумя розовыми абажурами. Пока я стоял посреди комнаты, словно в параличе, они несколько раз отрывались от фотографий и взглядывали на меня, но словно не видели, словно это я был призраком, а не они.

— Это мы с Володечкой на Канарах, на яхте «Стрип-пилз». Видишь, какая красивая иллюминация, — говорила Оленька, тыча пальчиком в фотку. — А это в Иерусалиме, на Святой горе. Видишь, вот аналой, вот плита, здесь спуск в преисподнюю.

Виталик важно жевал губами. — Он как, по-прежнему у тебя на поводке? — Как ручной, — смеялась Оленька. — У него же в голове одни опилки.

Я понял, о ком они говорили и кого разглядывали на снимках. Разумеется, Владимира Евсеевича Громякина, бессменного, еще с правления Горбача, претендента на президентcкое кресло. Я и прежде верил и не верил, что моя двадцатитрeхлетняя девочка так высоко забралась, вплотную подошла к черте, где кончается все человеческое и правит только рок.

К Володе Громяке россияне привыкли, как к доллару. За ним тянулась слава великого патриота и правдолюба, который знает, что делать для того, чтобы все люди за несколько дней разбогатели, но злые силы не дают ему ходу. За пятнадцать лег он ничуть не изменился, не постарел, не похужел, все такой же упитанный, с надутыми щеками, импозантный господин произносящий одни и те же абсолютно непогрешимые речи. Особенно убедительно сверкали его налитые вселенской обидой глаза, когда он боролся с экрана с коррупцией, коммунячьей заразой и абортами. Я давно воспринимал его как прохудившуюся россиянскую карму, а вот Оленька, говорят, стала его ближайшим советником. Чудны дела твои, Господи!

Постепенно от фотографий дети перешли к обсуждению моей персоны.

— Не знаю, что делать с отцом, — посетовал сын. — Пьет запоем.

— Поразительно! Раньше вроде за ним не водилось…

— Бывало и раньше, но по полной программе недавно оттягивается. Теперь там и шлюхи, и карты. Каких-то прохиндеев домой водит, когда матери нету. Где деньги берет, неизвестно. Работать совсем перестал. Да и какая приличная фирма будет иметь дело с алкашом?..

Виталик в рассеянности почесал причинное место — отвратительный, ужасный жест. Оленька будто ничего не заметила.

— Мама что говорит?

— Да что она скажет, ты же ее знаешь… Убивается, плачет. Он и вещи продает, не брезгует. Недавно слил куда-то видак и колечко с изумрудом. Помнишь, из бабкиного наследства?

Оленька ненадолго задумалась, поглаживая конверт с фотографиями.

— Жалко папку, конечно, но ведь так он может карьеру мне испортить. Ты же знаешь, я вся на виду. Этим щелкоперам только повод дай: обольют грязью — вовек не отмоешься.

— То-то и оно, — согласился Виталий. — Надо что-то срочно предпринять, а что — ума не приложу.

Оба враз на меня посмотрели, но как бы и мимо. Я робко покашлял:

— Детки, вы что же, не видите меня?

— Может, по-хорошему с ним поговорить? — предложила Оленька.

— Что толку? У него теперь одно на уме: нажраться и к прocтитуткам. Нет, надо что-то другое. Говорить с ним бесполезно. Пообещает, а завтра снова пойдет по кругу. Это же болезнь. Старческое слабоумие. Лечить придется радикально.

— Не пугай, Виталик!

— Не пугаю, малышка. Се ля ви. Я обращался к специалистам. Все в один голос советуют: самый гуманный способ — лоботомия. Но операция дорогая. Иначе я бы тебя не беспокоил.

— Сколько же это стоит?

— Пятьдесят тонн как минимум. Плюс процент за анонимность. Давай скинемся, сестренка. Для тебя пустяк, а у меня сейчас черная полоса. На итальяшках завис.

— Какая гарантия, что после операции папка снова не начнет?

Виталик добродушно рассмеялся и, спохватившись, подтянул повыше трусы, сшитые из американского флага. Внезапно я понял, что ничего непристойного они не делали и не собирались делать. Просто Виталик, как свойственно всем новым русским, при разговоре о деньгах невероятно возбуждался, только и всего.

— Медицина гарантирует, — успокоил Виталик. — В случае рецидива вторую операцию сделают по страховке.

— И все-таки как-то это… — Оленька сомневалась, за что я полюбил ее еще сильнее. — Говорю, жалко папку. Будет пузыри пускать, даже не поймет, на каком он свете.

— Пузыри, но не блевотину, — веско возразил сын. — О матери подумай. Ей каково жить с алкашом, вором и сифилитиком?

— Он разве сифилитик?

— Сегодня нет, завтра будет. Он этих курочек по дешевке на вокзалах снимает.

Что-то у меня щелкнуло в больном мозгу, я подскочил совсем близко, заорал на парня:

— Чего несешь?! Ну чего ты несешь? Кто тебе это все вдолбил в башку?

Никакой реакции.

— Дело не в цене, — сказала Оленька. — Если мы хотим построить правовое государство…

— Олька, не пыли, — одернул Виталик. — Не на митинге, в натуре ты согласна или нет батяне мозги вправить?

— Ну, если только ради мамочки. — Оленька кокетливо прикрыла грудь косынкой. — Но я должна знать, что ему не будет больно.

— Ах не будет больно! — завопил я чумовым голосом, теряя рассудок, ухватил Виталика за плечо.

Тела не почувствовал, но ощутил свирепый, трескучий удар, как при соприкосновении с электрошокером, какими иногда пользуются бизнесмены при заключении важных сделок. Удар повалил меня на пол и увел в подсознание.

9. ЗНАКОМСТВО С ПРИНЦЕССОЙ НАДИН

Пробуждение было легким, сладким, как в юности. Никакой боли, обиды, страха. Я был полон надежд. Сквозь зарешеченное оконце сочился ласковый солнечный свет. Ни Оленьки, ни Виталика нет и в помине. Навестили старика — и ушли. Теперь, по утреннему размышлению, мне была приятна их забота. Они ни в чем не виноваты. Кто-то внушил им, что отец спивается, путается с проститутками, продает вещи, вот и решили вмешаться. А могли вообще отстраниться. Оба взрослые, у обоих грандиозные планы — и кто я, в сущности, для них? Всего лишь догорающий огарок никому не нужного, никчемного прошлого. Плюнуть и забыть. Но мои дети не такие. Мало того что разыскали отца, так еще готовы потратить уйму деньжищ на лечение. Лоботомию нынче бесплатно не закажешь.