Виктор Доценко - Срок для Бешеного Страница 19

— Ты, Федорыч, ты, — смутился Зелинский. — И тебе я очень благодарен за то… но…

— То-то и оно, что «но»! Грешно говорить, но я только на старости лет задумываться начал! — проговорил он тихо, словно по секрету. — Во как! За-думы-вать-ся! — проговорил по складам, как на диктанте. — Может, спросишь, почему только сейчас, кады одной ногой в могиле? А я отвечу! Читать начал… Раньше, кады одна брехня писалась, я с той бумагой в сортир ходил… Ты вон погляди, что творилось-то? Ведь башка пухнет от узнаваний! Там реабилитация, там коррупция, там мильены сворованы, там мафия всякая, а там и еще что почище…

— Чего же ты хочешь? Рыба-то с головы гниет! — с грустью усмехнулся Зелинский.

— Во-во! Удобно сваливать на них: я, мол, человек махонький, убогонький, куды мне… Но нас-то мильены! Мильены!!! Куды ж глядели-то? Малец, видишь, ему не приглянулся… Не уважил его…

— Что ж, целоваться с ним, что ли? Может, и валютой я его заставил заниматься?

— Валютой? — искренне удивился прапорщик. — Он сидит по валюте? Я думал, за разбой аль порешил кого… — Он задумался. — Талы скажи, откуда у него огнестрельное ранение?

— В спине, что ли? Почему огнестрельное? Ножом, в пьяной драке, — брезгливо поморщился Зелинский.

— Он сам говорил…

— Огнестрельное, точно говорю!.. Я в госпитале навидался таких, знаю точно! По всему, в спину ему стрелил либо подлец какой, либо враг!.. А за него ты не сумлевайся… Чо молчишь?

— Так… Думаю…

— Думать нужно… Помнишь, как ты плакался мне? По пьяному делу, конечно. Говорил, вы в Афганистане много дров наломали… Тоже, видать, жжет изнутри?.. То-то и оно! А я рапорт подал: не могу бале… На днях, веришь, в городском автобусе людей обыскивать начал… Пьяный был, показалось, что на «шмоне» стою… Естественно, мне и врезали мужики!

— Вот откуда у тебя синяки были! — не удержавшись, рассмеялся капитан.

— Смешно тебе… Во как! На рядну Украину пидамеи…

Вышел Зелинский из здания ШИЗО в пакостном настроении. Случайно или нет, но старый вояка взбередил его, задел больное, сокровенное, задел то, что он прятал в дальние тайники своей души, стараясь забыть, стереть в памяти. Но оно вновь и вновь подкатывало к самому горлу, перехватывая дыхание, не давая спокойно жить… Это напоминало открытую рану, с виду вроде начавшую заживать, но при малейшем прикосновении снова саднящую… Афганистан! Самый тяжелый, самый мерзкий промежуток его жизни!..

Как прекрасно все складывалось сначала! С отличием окончил школу, поступил в МГУ, на юридический факультет, окончил тоже с отличием, распределился в прокуратуру… И там показал себя в нашумевших делах… Военная академия… А потом неожиданное предложение: в Афганистан… Вначале вроде бы все складывалось, но… Опять сакраментальное «но»! Зелинский криво усмехнулся… Он попросту бежал оттуда!.. Самым настоящим примитивным образом! Уж хотя бы себе-то он должен в этом признаться! А что он мог сделать? Стоило ему только заикнуться, что комдив связан с контрабандистами, продает оружие душманам, продает врагу, который потом стреляет в наших ребят, как моментально был отозван в Москву. Еще неизвестно, чем бы это кончилось, не подай он рапорт об отставке «по состоянию здоровья», благо приятель имелся среди врачей…

Ладно, хватит киснуть: жить нужно! А все-таки странно, откуда у Говоркова огнестрельное ранение…

МИТЯЙ

Митяй, одетый в белую куртку кухонного работника, тащил по длинному коридору изолятора тележку, нагруженную огромными кастрюлями с жидкой пшенной кашей и несколькими стопками алюминиевых мисок. В отдельной чашке были сложены десятка два таких же алюминиевых, как и миски, ложек с обломанными черенками.

Лоб и голову Митяя украшали свежие, с еще не снятыми швами, рваные шрамы. Из камер, куда он протягивал миски, раздавались злые голоса:

— Специально водой, что ли, разбавил, сучка?

— Базар шлифуй? — огрызался Митяй.

— Тебя бы накормить этим пойлом!

— Я ее готовлю, что ли? — буркнул Митяй, сунув последнюю миску, со злостью захлопнул «кормушку амбразуру» и двинулся дальше. Приблизясь к камере под номером три, бросил косой взгляд на дежурного прапорщика: азербайджанец лениво листал какой-то журнал и не смотрел в его сторону.

Митяй невозмутимо подошел к нужной камере, откинул «кормушку».

— Девять? — Заглянув в камеру, посчитал сидевших, потом отсчитал девять мисок, поставил у кастрюли, налил в одну черпак каши и, подавая ее, тихо позвал в «кормушку»: — Савелий!

— Говори! — сразу же отозвался тот, присев перед «кормушкой». Увидев Митяя, выругался: — Псы вонючие! Как разукрасили!

— Ты их тоже разделал, дай бог! — восхищенно прошептал тот, не прекращая подавать миски с кашей. — Двое до сих пор в санчасти, а Аршин…

— Видел его на днях…

— Да? Всех к куму таскали… с машины, базарят, упали… во время погрузки! — увлекшись, Митяй рассмеялся и не заметил, как прапорщик на цыпочках подкрался к нему сзади.

В последнюю миску Митяй бросил кусок мяса, сверху — черпак каши…

— Это — тебе! — сказал он, протягивая миску Савелию.

Савелий хотел было взять ее, но прапорщик ударил по руке Митяя, мяска упала, загремев на цементном полу, и довольный азербайджанец наступил сапогом на мясо.

— Эшо одын раз — зыдэс ыдош! — ехидно ухмыльнулся они, посвистывая, пошел к себе в дежурку…

САВЕЛИЙ — ЗЕЛИНСКИЙ

Пятнадцатый день отсидки в ШИЗО тянулся для Савелия особенно долго. Во-первых, этот день был «летным» (так зеки называли дни в ШИЗО, когда, кроме кипятка и уменьшенной пайки хлеба, ничего не давали, были в «пролете»), во-вторых, ослабленный от довольно скудного питания организм требовал покоя, а нервы Савелия были настолько возбуждены, что сна-то и не было. Он вспоминал всевозможные способы расслабления, пытаясь применить их, но взбунтовавшийся организм не поддавался.

И вдруг незадолго до конца отсидки Савелий крепко уснул, да настолько крепко, что не слышал ни скрежета ржавых петель дверей камеры, ни голоса дежурного прапорщика, несколько раз выкрикнувшего его фамилию. Очнулся только тогда, когда кто-то из зеков толкнул его в плечо.

— Чего спишь до отбоя? Может, добавить еще пятнашку за нарушение режима? — сердито проговорил дежурный прапорщик.

Савелий, не совсем проснувшийся, ничего не ответил, и, видимо, это спасло от добавки.

— Ладно, пошли! — миролюбиво бросил тот и закрыл за ним камеру. — Телега здесь?

— Нет, в секции…

— Подморозило… Ничего, добежишь… Черт, журнал-то на вахте! Придется с тобой идти: расписаться же тебе надо… — Он напялил на себя шинель, открыл входную дверь, но выйти они не успели: вошел капитан Зелинский.

— А ты куда, Савкин?

— За журналом… товарищ капитан, дежурный помощник начальника колонии зачем-то забрал, а ему расписаться нужно…

— Вот что, Савкин, ты сбегай за журналом, а мне нужно поговорить с ним… Можешь не торопиться!

Кивнув, тот вышел, и капитан предложил Савелию пройти в дежурную комнату.

— Что же ты, Говорков, то кулаками машешь, то грубишь? — спросил капитан, усаживаясь за стол. — Думаешь, не знаю, что произошло тогда ночью в отряде?

— Дятлов и тех, кто за заварку готовы мать продать, много… — ухмыльнулся Савелий.

— Так-а-ак… — не ожидая таких откровений, капитан явно не сразу нашелся. — Сам-то какой раз сидишь?

— Пятый! — спокойно сказал Савелий, не понимая, почему капитана так интересует его биография, что уже дважды спрашивает одно и то же.

— И когда только успел?!

— Так с малолетки! — усмехнулся Савелий, а сам подумал: «Надо же, повторяет те же самые вопросы»

— А родители чем занимаются?

— Во Внешторге пашут! — он уже с трудом удерживается, чтобы не засмеяться.

— Понятно, — устало вздыхает капитан. — Джинсы, доллары, тряпки…

— …"маде ин оттуда", одним словом, фарца… — перебивая, подхватывает Савелий. — А теперь поговорим за «рабочие руки», «всюду нужны»… — Он неожиданно рассердился. — У вас, что, капитан, это обычный «разговор по душам с проклятыми зеками», так?

Зелинский поднял глаза на Савелия и поморщился: нехорошо получилось… Как же он забыл, что еще при его появлении разговаривал с ним? Нехорошо получилось…

— Небось, подумал, что проверяю тебя? — со вздохом спросил он, а потом вдруг признался: — Не проверяю: заработался, да и память подвела…

— Почему-то память не подвела, когда пытались выяснить о том, что ночью произошло, — разозлился Савелий.

— Что делать, работа такая… Нужно же знать, что в зоне творится…

— Ой ли? Ты что, начальник, — кум, режим?

— Я замещаю сейчас дежурного помощника начальника колонии… Слова Савелия почему-то задели его, и ему вдруг захотелось оправдаться. — А дежурный помощник и кум, и режим, и хозяин…

— И швеи, и жнец, и на дуде игрец! Кем бы ни работать, лишь бы не работать, так, что ли?