Евгений Сухов - Казначей общака Страница 19

– Разумеется, – улыбнулся Герасим, затягивая ремень на брюках.

Шаман был человеком с понятием. Заслуженный вор. И женщины в жизни Гриши Баскакова – Шамана занимали немалое место. Но в отличие от многих он умел привязываться к ним, а с некоторыми, даже расставаясь, не терял связи.

– А если я не уйду, ведь ты можешь сказать ему, что я пришел к тебе по старой дружбе. Все-таки нас многое связывало, – Герасим с удивлением обнаружил, что в его голосе возникли просящие интонации.

Оксана, крутанувшись еще раз перед зеркалом, небрежно разгладила платье.

– Право, ты как ребенок! Неужели ты думаешь, что он способен поверить в такую глупость?

Святой очень неплохо знал Шамана. Однажды разговорившись, Шаман рассказал, что сумел простить за измену свою первую любовь, из-за которой, собственно, и угодил в чалкину деревню. (Тогда он схватился с тремя жлобами на пляже, вздумавшими преподать красавице урок любви. Двоих он порезал тут же, а вот третьему удалось выжить, но теперь вряд ли его когда-нибудь вдохновит на подобный поступок обнаженная женская натура.) Шамана можно было понять – женщина не обязана хранить верность, если любимого запирают на десяток лет. С нее никто не берет клятв верности, на нее не надевают пояс верности, словом, бывалый обитатель тюрьмы понимает, что на воле у нее возможна какая-то своя жизнь. И, возвращаясь, ни один не осмеливается обвинять подругу в неверности, даже если она весь его срок отстояла под красным фонарем.

Совсем иное, когда вор покидает казенный дом – в нем просыпается инстинкт собственника, и он может запросто сцепиться с любым, всего лишь потому, что тот откровенно рассматривал его спутницу. А что уж говорить о том, если другой мужчина вдруг неожиданно посягнет на прелести его любимой?

Герасим невесело улыбнулся столь безрадостной перспективе. Шаман крут на расправу, и самый благоприятный исход для неудачника – быстрая смерть.

– Нет, не поверит.

– Тогда иди, через пять минут уже может быть поздно, – подтолкнула Оксана Герасима к выходу.

– А ты за себя не боишься?

На ее лице промелькнуло незнакомое выражение. Святой уже решил, что сейчас услышит коротенькую, но содержательную историю о том, что прежний ее возлюбленный был зарыт живым на Лосином острове, а она отделалась всего лишь единственной оплеухой. Но вместо этого Оксана произнесла:

– Тебя это не касается.

– Ладно, – согласился Герасим, взявшись за ручку двери.

Негромкую канареечную трель звонка оба восприняли как вмешательство в их общение третьего, посмевшего бестактно прервать диалог.

– Дождался, – фыркнула Оксана. – Не открывать я не могу. Если я этого не сделаю, то он просто взорвет дверь, – и, не дожидаясь ответа, открыла.

В дверях стоял Шаман. Спокойный, сосредоточенный. За восемь лет, что они не виделись, Шаман практически не изменился, вот только в черных волосах серебрится тоненькая седая прядь, но это так, мелочь. А так по-прежнему молодец.

Сдержанно улыбнувшись, перешагнул порог, повернувшись к Оксане, произнес:

– Сегодня я без цветов, думаю, это сейчас не ко времени. Не обиделась?

– Нет, – отступила Оксана в глубину комнаты, боязливо, как махонькая собачонка, опасающаяся, что ей могут отдавить лапу.

– Вот и славно.

Шаман не выразил удивления от встречи, и это было странно. Держал он себя безо всякой натуги, во взгляде ни разочарования, ни злобы, такое ощущение, что ему не в диковинку обнаруживать в спальне любимой постороннего мужчину.

– Расслабься, – махнул рукой Шаман. – Ты думаешь, я сейчас за нож схвачусь да начну тебя по кусочкам резать. Возможно, так и было бы лет десять назад, но за годы я набрался… ума, если хочешь. А потом я к тебе гонцов не для того посылал, чтобы здесь разборки устраивать. – Шаман присел на кресло и повел носом: – Что за запах? Ах, да, совсем забыл, вы же здесь не чаи распивали.

– Ты знал, что я буду здесь? – Герасим старался держаться спокойнее.

Он устроился в двух шагах от Шамана, заняв кресло напротив. Очень неплохая позиция, чтобы в случае нападения опрокинуть неприятеля ногами. В кармане пиджака лежал «макаров», установленный на боевой режим, если понадобится, можно будет выстрелить, не вынимая руки из кармана. Не беда, что в этом случае пострадает дорогой костюм, важно то, что уцелеет собственная шкура.

– Конечно же, знал. Это несложно было вычислить, поверь мне. Я навел справки, с кем ты встречался до своего добровольного заточения, и был очень удивлен, что это Оксана. Оставалось только поставить человека у ее дома и дожидаться тебя. Конечно, я мог ошибиться, но знающие люди говорили, что у вас было сильное чувство, и я им поверил. Как видишь, все так и случилось.

– Какой же ты все-таки!.. – воскликнула Оксана.

– Помолчи… – оборвал ее Шаман.

– Почему же в таком случае ты не зашел раньше?

– Откровенно?

– Хотелось бы.

– Мне просто не хотелось вам мешать. Было бы бестактно, что ли. Все-таки вы давно не виделись, вам наверняка хотелось не только отвести переболевшие души в душещипательных беседах, а и… как это сказать поделикатнее… вспомнить друг друга поближе, что ли. А когда время вышло, я решил нарушить ваш интим.

– Ты очень угадал со временем, – Герасим выглядел слегка смущенным.

Шаман неожиданно расхохотался:

– Нет ничего проще угадать момент, когда на кровать смотрит объектив камеры. Вы мне, ребята, доставили немало веселых минут.

Оксана закрыла лицо руками:

– Боже мой! Какая же ты все-таки сволочь!

– Твое счастье, что я не воюю с женщинами. Но свой грешок передо мной ты должна будешь отработать сполна. Во-первых, полгода ты от меня не получишь ни копейки, а во-вторых, своими непродуманными действиями ты нарвалась на изрядный штраф, а следовательно, должна будешь отработать его у одной из гостиниц. И не надо на меня так смотреть, я не зверь, а человек, который любит порядок, согрешила – будь добра, расплатись. В знак моего к тебе расположения я определю тебя в «Метрополь», клиенты там останавливаются богатые, много иностранцев. Расплачиваются твердой валютой, так что, я думаю, ты даже не потеряешь, а где-то и выиграешь.

– Шаман, оставь!

– Извини меня, Святой, но здесь твое слово ничего не значит. Теперь это моя девочка, а значит, я сам решаю, как с ней поступить: простить или отправить на панель.

– Хорошо, во сколько ты оцениваешь ее грех?

– А вот это деловой разговор, – одобрительно кивнул головой Шаман. – Думаю, тысяч тридцать.

Святой сорвал с руки перстень – старинной работы, но не тот, что полагался ему как хранителю общака, а просто очень на него похожий, и сдержанно проговорил:

– Эта вещица стоит больших денег, возьми ее пока в залог, когда у меня появятся деньги, я отдам тебе тридцать тысяч.

Помедлив, Шаман ухватил перстень двумя пальцами и, глянув на камень, оценил:

– Изумруд. Золото. Тонкая вещь, ничего не скажешь, умели в старину работать. Ты думаешь, я откажусь, Святой? Ничего подобного, возьму! Это тебе будет наука. Здесь не монастырь, с возвращением тебя в циничный мир. – Он сунул перстень в карман и, повернувшись к Оксане, покорно ожидающей своей участи, небрежно бросил: – Ты свободна. Иди погуляй, что ли… Нам нужно поговорить.

Оксана обиженно дернула головой, и густая темно-русая прядь тяжело колыхнулась, рассыпавшись по плечам. Неприветливо щелкнул замок, послышался рассерженный стук каблучков.

– Как она тебе? – с любопытством поинтересовался Шаман, ткнув через плечо большим пальцем. Святой промолчал. – Вижу, что разочаровался, – подбородок Шамана капризно дернулся. – А по мне так ничего. Особенно когда раззадоришь… Она так подбрасывает, что летишь под самый потолок.

Глаза у Шамана небольшие, чуть раскосые, с легким прищуром – подарок от предков половцев, смотрит так, будто душу наизнанку выворачивает.

– Тебя это очень интересует? – бесцветным голосом спросил Святой.

– А что, поделился бы по старой дружбе. Помнится, до твоего добровольного заточения мы с тобой не только впечатлениями делились, но еще и бабами… А? Или ты уже подзабыл? – неожиданно лицо Шамана расплылось в широченной улыбке. – Понимаю тебя. Просто в монастыре ты форму потерял, без баб-с.

Действительно, стоило пообщаться с Шаманом, чтобы понять, что пребываешь не в монастыре, где самое страшное наказание – епитимья игумена, а в мире человеческих джунглей, с которым, казалось, распрощался навсегда. И в Святом мгновенно проснулись прежние инстинкты. Так бывает с диким зверем, долгое время жившим в клетке и наконец вырвавшимся на свободу. Сначала он с трудом верит в собственное освобождение и, задрав морду, чутко принюхивается к тревожным запахам, а среди гаммы незнакомых и очень манящих запахов старается распознать родной – запах клетки. И, не обнаружив его, уверенно идет дальше, подчиняясь своим инстинктам, главный из которых: рви другого, чтобы не погибнуть самому.