Андрей Негривода - Филин – ночной хищник Страница 19

— О, да ты из гусар, Андрей свет-Ляксеич? — Амазонка не исчезала, а превратилась в медсестричку Оленьку. — И бабник, конечно же, как все гусары.

Оленька очень придирчиво рассматривала, очень не дурно сложенное, тело, особенно его нижнюю часть.

Филину встало вдруг не по себе, жгучий стыд заполнил всё его естество. Но! Но один его орган, живущий по своим законам, вдруг, совсем не к месту, вздыбился, как хвост мартовского кота. А Оленька, как будто не замечая наступивших перемен, протирала прохладной, мокрой салфеткой лицо Андрея, грудь…

— Но, какой-то ненормальный. Ни разу по заднице не погладил, не попытался под халатик залезть… — И тут её взгляд уперся в… — Да у тебя спермотаксикоз, родной! То-то я замечаю взгляды плотоядные. И что, с таким-то достоинством до сих пор ни разу?

Отбросив не нужную уже салфетку, Оленька медленно расстегнула халатик. То, что скрывала белая ткань Филин себе, конечно же, представлял, но увиденное, совершеннейших пропорций, грациозное тело, превзошло самые смелые его ожидания. Мечта онаниста…

— Ну что ж, поручик, будем лечить!

Амазонка-Олечка стала медленно взбираться на «коня». И тут, какая-то дурная сила вошла в Андрея. Толи гены такие, толи ещё что, но, руки его обхватили талию наездницы и… Напряженное, до звенящего состояния, «копьё» воина, с хрустом пронзило податливую девичью плоть, проникая глубже и глубже…

— Хр-р-р. — Прорычала, как раненная тигрица, амазонка и опала, на грудь Андрея в конвульсиях оргазма.

Только прерывистое дыхание Оленьки выдавало в ней жизнь.

— Ты первый! — Прошептала она.

— Что-о?!

— Дурило ты, поручик. Я говорю, что в первый раз кончила на третьей секунде. Обычно этого не случается вообще. Какие-то вялые мужики пошли. У тебя ведь было много баб, а?

— ???

— Не поднимай бровки-то. Нам ведь много не надо, а за такой секс, любая «Родину продаст», и не важно, дворник он или студент. А ты, вон, орденоносец, малопьющий, как мне кажется… Есенина в бреду читаешь… Но, ты меня бойся, поручик, я изголодавшаяся, а значит ненасытная… Боишься?..

Губы Оленьки целовали Андрея. Его лицо, грудь. Они не оставили вниманием ни одного миллиметра…

До рассвета время пролетело незаметно. Ещё несколько раз тугая, живительная струя Филина орошала Ольгино лоно…

А дальше выздоровление пошло семимильными шагами. Оленька дежурила сутки через трое. И вот эти сутки они занимались «физиотерапией», так удачно придуманной. О них знало всё отделение и не мешало по пустякам: утку, там, поменять или перевязку сделать. Ребята были тёртые, такие мелочи могли и сами сделать. А они… Да что и говорить. Ольгиной фантазии не было предела, в каких только местах и в каких только позах они не… Короче, «Камасутра» отдыхает…

Врачи диву давались. А что оставалось думать: после двух ранений, отягощенных контузией, человек в течение месяца, обрёл былую форму. Даже реакция и рефлексы вернулись.

Спасибо, тебе, Оленька Туманова, за твоё лечение. Нет, не так! В пояс кланялся тебе, в мыслях, Андрюха, хотя наяву, в пояс кланялась как раз ты ему, или от него… В зависимости от желаний… В общем, благодарен он был безмерно!..

23 февраля. Госпиталь. 21 час 00 минут.

— Привет, поручик. — Грустно произнесла Оленька, входя в палату к Андрею.

Белый обтягивающий халатик, Филин уже привык к тому, что под ним только Ольга, плотно облегал, и только подчеркивал грацию этой наяды. Но вот глаза. В первый раз Андрей увидел эти глаза, не искрящиеся изумрудом, а скорее замутненные бирюзой.

— С праздником, родной. — Она обняла Андрея, как в последний раз — жарко, ненасытно и с тоской…

— Что-то случилось?

— Ты выписываешься. Завтра!

— Ну и что?

— Уедешь и забудешь свою Амазонку.

— Слушай, Ольга! Не дури! Ладо?

— Это ты не дури Андрюша. Ты же волк-одиночка. Думаешь, я не знаю? Ты воин, настоящий. За таким мужем, любая баба, как за десятком стен. Но вот, только, таким как ты, мы не нужны. У вас одна женщина — война. И любишь ты только её. Будь она проклята всеми. И стреляют вас там, волков, пачками или по одиночке, как тебя, но вы не возвращаетесь. Вы любите войну больше нас, баб, вас окружающих, больше самих себя! Важна сама война, а результат не важен!

— Замолчи! Да замолчи же ты, дура!

— Да, да, да!!! Дура! Ну, люблю я тебя, поручик, так и что! Ты же ведь не останешься здесь в Москве, со мной, где-нибудь в штабе?

— Нет. Меня мои пацаны ждут.

— А мне что делать? Ты думал?

— Нет… Прости меня, Оленька.

— Да ладно, Андрюша. Не извиняйся. Я знаю — это твоя жизнь. Ты солдат. Солдат по крови. Ты только помни свою Амазонку! Ладно? А позовешь, если — я рядом буду: и дырки на твоей шкуре штопать, и на ноги поднимать. Иди ко мне, поручик! Иди скорее!

В последнюю ночь ни Андрей, ни Ольга, не дали заснуть друг другу. Прощания перемешались с бурной страстью…

Конец февраля 1989 г. Отряд.

Хромая и опираясь на палочку, Филин, не спеша, подходил к воротам КПП родной части.

— Твою мать! — Выругался Джо, несший службу дежурным по КПП. — Филин! Бродяга! Вернулся, разведчик!

От объятий Джо Андрею стало слегка дурно — простреленное лёгкое и раненная нога, всё ещё, очень сильно, напоминали о себе.

— Давай, Лось, в штаб к Бате, сообщи, что Филин на КПП. — Рявкнул радостно Джо одному из сержантов, да тот и сам был рад — наслышаны были в отряде о подвигах Филина и Слона. — Садись, садись разведка. Ну, как ты? Чувствуешь себя как, братишка?

— Норма!

— Да уж вижу твою норму — на трёх ногах и дышишь через раз.

— Ладно. Пройдёт.

— Это уж точно! Теперь-то, после всего, точно пройдёт!

Со стороны штаба приближалась фигура Бати. Командир, конечно же, не бежал — положение обязывало, но шел очень быстро. Андрей вышел на встречу и наткнулся на грозный взгляд Бати.

— Почему нарушаешь форму одежды, Филин?

— ???

— Ваше звание, товарищ Проценко, есть «старший лейтенант», а я вижу несоответствие. Почему на вас до сих пор лейтенантские погоны? — Улыбнулся Батя. — Что, медсестрички время не давали?

— Так, Батя, я же приказа не слышал, вот и подумал…

— От болван, ну болван!!!

Обнялись. Крепко, по-мужски, по-солдатски… И Филин понял, только сейчас, почему командира называют Батей. Семьёй его отныне был отряд, суровые мужики со странными порой, кличками — братья, а Батя, да он и был для всех настоящим батей. И ком под горло подступил. И вдруг захотелось орать во всё горло, и не важно что, и даже можно без слов…

— Ну, идём герой, идём сынок, покалякаем. — Произнес Батя, обнимая за плечи Филина. — Джо, мне некогда, сам видишь, приказ по отряду передашь, что сегодня особый ужин, да «столовку» накрути, чтоб на все сто. Мы сегодня будем обмывать звезды разведчика…

— Есть! — С преувеличенным рвением ответил Джо.

В кабинете расселись по жестким стульям — здесь все было по-спортански. Андрей поёрзал немного, находя самое удобное положение для своего, ставшего каким-то не удобным, тела, что не прошло мимо глаз командира. Батя вообще всё видел, только не обо всём говорил.

— Значит так! — Грохнул ладонью по столу. — Отправляешься в отпуск на 45 суток, для начала. В конце апреля медкомиссия. Очень хочу, Филин, чтобы ты её прошёл — вижу, не ошибся я в тебе, нужен мне такой разведчик. Но! Здоровый, чтоб тянул, а не его тянули. Ясно?

— Ясно, Батя.

— Ох, и завидую я тебе, Андрюха. — В первый раз назвал Филина по имени. — Весна в Одессе, это ж мечта поэта. Тепло, море плещет, девки ногасто-сиськастые в мини… Кр-расота-а-а!!! А тут ты: старлей, орденоносец, молодой, фигуристый из себя, с палочкой, как настоящий пёс войны. Да девки, от желания под тебя залезть, будут лифчики на себе рвать! Как думаешь, Филин?

— Посмотрим.

— Посмотрит он! Скромняга! Ты, вот что, делай что хочешь, а вернуться к эскулапам должен без клюки, и это приказ!

— Есть вернуться без клюки. Приказ командира — Закон для подчиненного. — Улыбнулся Андрей.

— Ты это. Ты не ёрничай тут, чай не прапорщик перед тобой, а командир отряда, целый подполковник. А без шуток, если, то ты хоть и салажонок ещё, но цепкий, и по духу правильный. Думал, я, что, такого как Шах, больше не найду, ан глядишь, появился Филин. Только я тебя «гэбарям» не отдам. У них там свои песни, а у нас свои. Да ты, я думаю, и сам не пойдешь?

— Точно, Бать, на хрена мне их игры.

— Ну, вот и ладушки. Лечись, давай, Филин, девок порть в меру, только не обженись ненароком.

— Есть, девок портить в меру!

— Ну, гаденыш! Я-тя накажу-у!!! Потом, когда вернёшься.

Батя смеялся, оказывается, так заразительно, что не было сил сдержаться. Ржали до коликов в боку.

— Ну ладно, — Утирая слезу, произнес командир. — Тут вот ещё что.

Улетучилось веселье, как и не было.