Петр Катериничев - Игра теней Страница 19

На Руси власть издревле персонифицирована. И отношение к человеку, олицетворяющему власть, всегда двойственно до парадокса: с одной стороны, персона эта — князь, царь, император, вождь, предсовнаркома, генеральный секретарь, президент — не иначе, как тиран, палач, пьяница, деспот, развратник, слабоумный, или — все это одновременно… И он, и окружающие его все делают неверно, не правильно, дико, бездарно, бессовестно, губительно…

Об этом — громко и весело, в развеселых скоморошьих представлениях, в кукольных балаганах, в байках и частушках, в анекдотах и обличениях «правдолюбцев», в буйстве «либеральной интеллигенции» и «демократической прессы», в наукообразных гундениях политологов и «релизах» профессиональных диссидентов…

С другой стороны — тихо, шепотком — «Государево Слово и Дело…», «все так, потому что так надо… „для государства…“ и „…уж они-то там знают…“

И в этом — «уж они-то там знают, пусть делают, мы потерпим» — такая искренняя, сочувственная, светлая надежда, такая готовность и помочь, и защитить, и жизнь положить… Чтобы выжить…

И в душах по-прежнему тихо и молитвенно…

Не справедливости прошу, но милосердия…

Весны бы… дружной…

Дождичка бы… теплого…

Царя бы… доброго…

Господе Иисусе Христе, помилуй нас, не оставь землю и люди Твоя…

Русский народ является народом государственным, и любая смута в России начиналась тогда, когда ослабевало — нет, не доверие — вера в силу и мощь государственных установлении и в человека, персонально власть олицетворяющего…

И самым страшным преступлением всегда считалось предательство… Государю могут простить все: жестокость и насилие, нерешительность и даже глупость, но никогда не простят измены…

Сижу перед мерцающим экраном компьютера, и в голове — ни одной мысли…

Только тоска…

Как сказал поэт: «Тот, кто выжил в катаклизьме, пребывает в пессимизьме…»

Совет директоров «Континенталя», где я числюсь начальником информационно-аналитической службы, выдал мне задание проанализировать итоги думских выборов и дать прогноз на президентские… От штата сотрудников я напрочь отказался. Потому как — законченный индивидуалист. Особливо в таком деликатном процессе, как поразмыслить. О бренном и вечном.

В конце ноября испросил у банка «уазик» с шофером и пустился колесить по центру России. Раньше сие называлось Нечерноземьем. С заглавной буквы.

Катались дружно. Водитель искренне материл дороги, двигатель, милицию, гололед, солнце, снег, дрянные гостиницы, руководство всех районов вместе и каждого в отдельности, Премьера, Президента, ну а заодно — партию и правительство.

Я заблаговременно обзавелся тремя ксивами — спецкора столичной газетенки средней паршивости, младшего научного сотрудника какого-то социологического института с мудренейшим и слабопереводимым на русский общедоступный язык названием и, на крайний случай, некой красной книжкой с гербовым орлом на обложке и маловразумительным названием службы, кою я представляю. Так что на случай любых напрягов у меня имелись две корки просто липовые и одна — липовая в квадрате. Вернее — в пластике, все ксивы я заламинировал, и они чудненько отливали на солнышке, придавая владельцу, то есть мне, солидность и весомость.

Самое приятное и удивительное — ни один из документов не понадобился ни разу. Видавший виды «уазик» с тонированными стеклами и московскими номерами сам по себе являлся весомой и действенной штуковиной. И местные обыватели в зависимости от воспитания, начитанности, воображения и занимаемой должности принимали меня за «товарища из Центра». По-видимому, им было совершенно не важно, кого я представляю — парламент, Президента, ФСБ, коммунистов, прессу — всем было важно одно: показать, что дела идут, идут хорошо, и будут идти еще лучше!

Сам для себя цель разъездов я определил довольно мутно:

«поездить-поболтать».

В кабинете главы администрации Старолипского района не самой отдаленной от Москвы губернии сам глава, мельком глянув на блестящую ксиву «социологического политолога» или наоборот, пригласил присесть, кивнул с полуулыбкой, понимающе — уж мы-то с вами знаем — и на мой вопрос, как настроение людей перед выборами, ответил длинно и витиевато: что вообще-то все, как известно, за демократию, но за порядок, государственность, власть, твердую руку, но… за демократию.

В глазах Ивана Степановича Козлова прыгали откровенно веселые искорки: «Ты уж извини, молодой человек, у тебя своя служба, у меня — своя… Ты приехал и уехал, а мне тут жить и с людьми общаться, и жить лучше хорошо, чем бедно… За тобой, может быть, и высокое начальство, но до меня оно не дотянется, а дотянется областное, а там свои коленкоры, так что выбирай, что тебе глянется, да и отчитывайся как положено…»

Человек на своем посту. Партбилет, надо полагать, хранится у него в надежном месте, взносы — если есть кому — продолжает выплачивать, причем регулярно, разумеется, только с зарплаты… И притом — искренне, но по мере возможности и себя не забывая, — заботится о людях: дороги в районе гладкие, в магазинах не пусто, ну а что домину себе и дочке отгрохал — так пусть его…

Любой бы на его месте отгрохал, кто не отгрохал бы…

Ну а на ксиву он не обратил внимания потому, что обратил его на два других обстоятельства: на «уазик» с московскими номерами и на то, как я вошел в его кабинет.

Нужно отметить, что местная милиция оказалась начеку: пост стопорнул нас на въезде в город, шофер Григорий, отбарабанивший с десяток лет в подмосковном райотделе опером, а до того — гаишным инспектором и ушедший на заслуженный отдых вчистую по достижении тридцати девяти, переболтал с местными служивыми на понятном им языке… Торчащую из наплечной кобуры желтую рукоятку «Макарова» распахнутая кожанка прикрывала совершенно символически, но никаких прав на ношение и употребление огнестрельного у Григория просто не спросили, однозначно решив: «Свой».

«Континенталь» после случая с Крузом, по-видимому, решил озаботиться безопасностью ценных работников; весельчак и матерщинник Гриша Ларин, в свое время не отличавшийся излишними сантиментами в общении с «антиобщественным элементом», ну а бандитствующих граждан просто отстреливавший безо всяких предупредительных выстрелов, сильно не вписывался в новые реалии работы РОВД, особливо в том районе, где имел честь состоять на службе. Выслуга подоспела как раз вовремя, да и жена предъявила жесткий ультиматум, да и сам Гриша Ларин чуял, что его робин-гудовские методы борьбы с беспределом если и обеспечат ему награду, то скорее всего посмертно…

Работу он нашел легко, вновь назначенный начальник службы безопасности «Континенталя» слабо отличал «Макарова» от «стечкина», ибо двадцать лет проработал в «управе» кадровиком, зато в людях разбирался что надо. И в условиях, когда не нужно выполнять начальственные указания — кого и на какое сытно-теплое место пристроить, — проявил свои таланты… Там, где требовалось обеспечить охрану представительскую, набирал отставных «девяточников», ну а ежели сопровождать персону саму по себе шебутную и непредсказуемую, вроде меня, — то лучше опера-практика ничего и не надо…

А вообще-то Гриша Ларин тосковал по государевой службе… И хотя лично ко мне никаких претензий не имел, хотя жалованье его было на порядок выше прежнего, а работа, по его выражению, «не бей лежачего подушкой», — тяготился… Ибо, во-первых, в прежней его работе присутствовал элемент… э-э-э… творчества, а творчество — это как песня: не продается! Во-вторых, у Ларина была одна, самая важная для людей его профессии мотивировка, которая оправдывала и риск, и недосып, и невнимание начальства, и тревогу семьи… Он работал для людей, был защитником, а это дорогого стоит…

…А тогда — пост доложился по начальству, и, надо полагать, смысл их доклада свелся к следующему: едут служивые, по казенной надобности, но косят под простецких…

И когда я прямиком подъехал к райадминистрации, изыскал кабинет главы ея и, не обратив ни малейшего внимания на часы и дни приема граждан, не отреагировав на робкое поползновение секретарши узнать цель и смысл моего визита, просто-напросто толканул полированную дверь и с лучезарной улыбкой изрек:

— Здравствуйте, Иван Степанович. Я-к вам. — Все мои дальнейшие слова о «социолого-политических» исследованиях звучали для чиновника чистой лажей… Ибо человек, сидящий в любом сановном кресле, мыслит соответственно своей должности:

«Раз он так поступает, значит, имеет право».

Но при всем том — «у вас в столицах — своя правда, у нас — своя…».

Впрочем, ничего нового я для себя этим не открыл. И во времена оные так бывало, и нашло даже отображение в печатных «реалиях»: для страны в целом была «Правда», у «младшего брата» — «Правда Украины», ну а в Крыму, где тепло, и море, и солнышко, и вообще — курорт, читалась «Крымская правда»…