Андрей Дышев - Разведрота Страница 19

Они сидели в холле. Гешка прижимал к себе кулек с апельсинами и не мог смотреть в глаза матери. «Знает ли она о письме? – думал он, почти не слушая ее. – Может, рассказать все? Приврать, что не успел отправить, что совсем забыл о нем?..»

– Не пойму, что с твоим отцом происходит, – говорила мать, стараясь поймать взгляд сына. – Из-за чего-то сердится он на Евгения Петровича, ни напишет, ни позвонит ему. Я спрашивала, но он ничего мне не сказал. Разве Евгений Петрович виноват в том, что с тобой случилось, Гена? – И снова заглядывала ему в глаза.

Гешка машинально кивал, чувствуя, как полыхает жаром его лицо. «Письмо у отца!» – вдруг подумал он, и от этой мысли ему не стало хватать воздуха.

– Что с тобой? – мать с беспокойством взглянула на Гешку и провела рукой по его щеке.

«Он читал письмо! – орал в уме Гешка. – И теперь будет мстить ему… Объяснительная! Вот для чего нужна была ему моя объяснительная…»

– Мама, – тихо сказал Гешка, уставившись на апельсины. – Мама…

Комок застрял в его горле. Он ничего больше не смог сказать, вскочил со стула и быстро пошел по коридору.

Утром Наденька вместе с таблетками передала Гешке маленькую записочку.

– Какой-то сержант на КПП оставил, просил передать.

Гешка развернул листок и впился в него глазами.

«Геша! Передаю тебе это письмо с Игушевым, он обещает быть в Москве. Меня увольняют из армии , ставят в вину Яныша и тебя. Ладно, бог с ней, с армией , пойду в ПТУ военруком. Спрашивал у Кочина, кому я мешаю в этой жизни. Кочин не знает, говорит, что приказали из Москвы. Ему тоже сейчас хреново, готовится к заслушиванию в округе. Слышал краем уха, что на него телегу накатали о бардаке в полку и издевательствах в хозвзводе. Может, я чего-то не понял, но вроде бы телега за твоей подписью. Я о тебе не думаю ничего плохого и верю, что… (зачеркнуто). Поправляйся! Может, когда-нибудь свидимся. В. Гурули».

Гешка прочитал записку трижды, потом рванулся к столику дежурной сестры, позвонил на проходную.

– Сержант Игушев уже ушел? Он только что передал записку в хирургическое… Уже давно?..

Гешка ходил по коридору от окна к окну, тер ладонью лоб, стараясь собраться с мыслями. «Я ведь ничего не писал о хозвзводе, – думал он. – Это может подтвердить Жора. Почему там думают на меня?»

– Тебе привет от Тамары, – сказала Гешке мать. Они ходили по заснеженной дорожке вдоль госпитального корпуса. Гешка поднял воротник халата, шапку натянул на самые уши. Мать холода как будто не замечала. – Давай сядем, – сказала она, смахнула перчаткой снег со скамейки, достала из сумочки сигарету. – Она недавно мне звонила, спрашивала, как ты себя чувствуешь.

– Лучше бы не спрашивала, а пришла.

– Я ей так же и ответила… Ты ее все еще любишь, Гена?

Гешка втянул голову в узкий воротник, взглянул на мать – серьезно ли она спрашивает. Мать не смотрела на него.

– Не знаю… Но я все время о ней думаю, – признался Гешка.

– И ты сможешь ее простить?

– Но она мне ничего и не обещала!

Мать улыбнулась краешком губ.

– Ты уже защищаешь ее… Значит, давно простил.

Она глубоко затянулась, вздохнула.

– Ты прав. Прощать надо, Гена. Особенно близким и дорогим тебе людям.

– Кому? – едва слышно спросил Гешка и почувствовал, как у него начинает неметь спина.

Мать повернулась к нему, поправила на его шее воротник халата.

– Ну, скажем, ты – отцу. А я – тебе.

Гешке показалось, что его сердце остановилось в груди. Он забыл о холоде. Стыд, боль, любовь переполняли его всего, а мать по-прежнему оставалась спокойной, и глаза ее излучали улыбку и тепло. «Всем простить», – повторил он про себя, поднял глаза, сжался в комок, словно замахнулся на себя ножом, и спросил:

– Мам, а Кочин… я хотел спросить, мой отец… в смысле… Ты его любишь?

Мать кивнула, мол, я услышала и поняла твой вопрос, прижала Гешкину голову к груди.

– Люблю тебя, Гена. Ты – самое дорогое, что у меня есть. Запомни это и больше ни о чем меня не спрашивай…

Когда Абдуллаеву разрешили покидать пределы койки, Гешка вывез его в госпитальный двор. Расим попросил остановить коляску за большим сугробом и оттуда долго смотрел, как вокруг заснеженной клумбы гоняются на таких же колясках двое безногих. Минут через десять они заметили Расима, не спеша подкатили к нему, встали по обе стороны его колес.

– Миша, – представился один и протянул Расиму руку.

– Сережа, – сказал второй.

Гешка отошел, чтобы не мешать их разговору.

Однажды после обеда Жора прогуливался по палате, опираясь о спинки стульев. Абдуллаев спал, а Гешка читал, потому сразу и не понял, что случилось.

Жора шаркал-шаркал тапочками по полу, а потом потихоньку опустился на стул, положил руки на стол, а на них – голову. Наступившая тишина насторожила Гешку. Он повернул голову, взглянул на Жору и похолодел от страха: так он был похож на сидящего под валуном Яныша. На крик прибежали врачи; за руки и ноги вынесли Жору из палаты. Через полчаса Гешка узнал у Наденьки, что у Жоры остановилось сердце, и целая бригада врачей в реанимации пытается запустить его снова.

Жору «вытащили», как немногословно рассказала медсестра, но в палату его не вернули, и Гешка никогда больше его не видел.

В середине января Гешку комиссовали из армии и выписали из госпиталя. Домой он ехал на служебной отцовской «Волге».

Уже на третий день Гешка почувствовал, что жить в квартире отца он больше не может. Но не квартира была тому причиной. С отцом Гешка встречался лишь за ужином, и там все их общения сводились к нескольким ничего не значащим фразам. Как-то отец осторожно напомнил Гешке, что тому надо готовиться к экзаменам в институт. Гешка вдруг вспылил, стал нести какую-то чепуху о том, что ему все надоело, что он хочет вернуться в разведроту и дослужить, что должен отомстить за Яныша… Отец после этого валидол принял, ссутулился, совсем перестал быть похожим на генерала. Гешка чувствовал себя виноватым, но виду не показывал. Как-то он попросил у отца денег на поездку в Сачхере.

– Зачем тебе в Сачхере? – насторожился отец.

– Я должен разыскать Гурули.

– Это что, так срочно?

Отец молча надевал перед зеркалом шинель и папаху, молча застегивая золоченые пуговицы с выпуклыми гербами, и казалось, что он всецело поглощен этим занятием.

– Давай поговорим о Сачхере вечером, – наконец сказал он и быстро вышел из дому.

Через час зазвонил телефон. Гешка схватил трубку, он почти был уверен, что это отец, что сейчас он скажет насчет билета в Тбилиси, но в трубке раздался незнакомый голос:

– Ты уже вернулся, генеральский отпрыск?

– Кто это? – раздраженно спросил Гешка.

– Спустись вниз, узнаешь.

«Брат Сидельникова», – вспомнил Гешка и устало произнес:

– Отстань от меня.

– Тебе будет очень больно, – пообещал голос.

– Я знаю, – ответил Гешка и положил трубку.

За ужином отец сказал:

– Я звонил твоему хирургу, он строго-настрого запретил всякие поездки. Полный покой! Никаких нервных и физических нагрузок.

Гешка перестал есть. Он опустил вилку и хотел уже было возразить отцу, что прекрасно себя чувствует, как отец добавил:

– Наверное, тебе будет лучше у меня на даче. Поживи там недельку, а потом посмотрим… Собирайся, Саша заедет через час.

Гешка не стал спорить…

На даче он заложил камин поленьями, откупорил бутылку вина и, глядя в огонь, просидел в кресле до глубокой ночи.

Утром он обнаружил исчезновение своей дубленки и сапожек. «Саша незаметно вчера увез, – понял Гешка после долгих и бесплодных поисков. – Домашний арест. В тапочках, конечно, я далеко не уйду».

К обеду прапорщик приехал снова, привез полный пакет продуктов. Геша попросил его вернуть одежду.

– Нет, не могу, – отказался наотрез Саша. – Твой батя меня повесит, если узнает.

– Тогда вообще не приезжай! – обозлился на него Гешка. – И передай моему бате, что я никого не хочу видеть, понял? Если привезешь опять эту дурацкую жратву, все выброшу в сортир!

– Придурок, – буркнул Саша, сел в «Волгу» и уехал.

Гешка позвонил Тамарке. Услышав ее голос, он невнятно спросил, до которого часа работает прачечная. Тамарка не узнала его, зло фыркнула: «Номер аккуратней набирай, чайник!» – и положила трубку. Второй раз он позвонил поздно вечером. Трубку поднял отец.

– Откуда мне знать, где ее носит! – ответил он, когда Гешка поинтересовался, где Тамара. – А кто ее спрашивает?

Гешка ответил: «Фарцовщик».

Утром он звонил опять.

– Это снова ты, фарцовщик? – с легкой иронией спрашивал его Тамаркин отец. – Передать что?

– Пусть позвонит, – и Гешка продиктовал телефон.

До трех ночи Гешка кидал с дивана грецкие орехи в старую отцовскую папаху. Голубенький телефон, замаскированный между книг, казался слепым из-за отсутствия на нем цифрового диска. Гешка знал, что этот телефон напрямую связан с АТС Главного управления кадров. «А что я ему хочу сказать?» – думал Гешка, запуская очередной орех в папаху.