Владимир Дудченко - Война на истощение Страница 19

— Ну, и что? Маалешь, ерунда, — ответил Сафват, садясь за руль своего белого «Мерседеса». — Ялла бина![54]

Ехали быстро и недолго. Не успел Полещук опомниться, как Сафват припарковался у какого-то дома.

— Давай, Искяндер, скоро будет Ум Кульсум!

— Какая, к черту, Умм Кульсум? Она же только что пела!

— В баре была запись. Ты совсем забыл, дорогой, сегодня ее концерт, прямая трансляция. Это праздник для всего Египта…

Идрис, немолодой актер какого-то египетского театра, встретил их радушно, и, как показалось Полещуку, слишком уж суетливо. Он побежал к холодильнику и, восторженно крича, вытащил из него пол-литровую бутылку: — «Праздничная», господа, вы не поверите, — настоящая русская водка! Досталась по случаю…

Ни Полещук, ни Сафват этому почему-то не удивились, хотя вид соответствующий сделали.

— Ну, ты, Идрис, даешь! — сказал Сафват, — мы тут с Искяндером по барам прошлись, — он подмигнул Полещуку, — и русской водки не нашли. А у тебя вот, пожалуйста! Ну, ты, брат, настоящий артист! Твою мать! — Последнее, матерное, Сафват произнес по-русски.

Идрис, не понимая Сафвата, суетился, подставляя бокалы и бегая время от времени к холодильнику за какими-то закусками.

— Да успокойся ты, брат, — не выдержал Сафват, — мы же пришли к тебе на Умм Кульсум! Давай-ка, включай радио!

Идрис включил радио, и оба египтянина на какое-то время застыли в экстазе: «Хабиби, акбаль аль-лейля…, — проникновенно пела Умм Кульсум, — инта хайяти…»[55] Полещук мало что понимал и, хуже того, не мог выражать восторг, слушая незнакомую и не совсем непонятную ему арабскую песню. Но, надо было вести себя так, как будто все это ему безумно нравится. Что он и старался делать изо всех сил. Ужасно было то, что эта Умм Кульсум пела очень долго…

— Хорошо поет, — скромно сказал Полещук, грустно глядя на чуть початую бутылку «Праздничной».

— Ничего ты, русский, не понимаешь, — укоризненно заметил Сафват и взял бутылку. — Ялла! Давай свою стакану! — Вспомнил он русский язык.

— Не стакану, а стакан, — назидательно поправил Полещук. — На! — Он подставил Сафвату стакан и оглянулся. — А где артист?

Едва Сафват налил водку, как с диким воплем из соседней комнаты выскочил Идрис с пистолетом в руке. — Аллаху акбар! — заорал он и выстрелил в потолок. Реакция Сафвата была мгновенной: через секунды Идрис лежал на полу с завернутыми за спину руками и мычал от боли. Пистолет упал рядом. Полещук поднял его, рассмотрел и сказал: — Сафват, это пугач! Отпусти артиста!

— Вы чего, ригяля,[56] шуток не понимаете? — сказал Идрис, со стонами пытаясь подняться с пола. — Вы чего, на самом деле? У меня спектакль сейчас со стрельбой…

— Да, пошел ты! — потирая руки сказал Сафват, — артист, твою мать! Мы таких артистов… — Лицо Сафвата перекосилось от гнева. Таким разъяренным Полещук его еще не видел. — В Суэц бы тебя под еврейские бомбы! А, пустое! Пошли, Искяндер!

Заунывно пела Умм Кульсум. На столе стояла недопитая бутылка русской водки под названием «Праздничная». Праздника не получилось: Сафват и Полещук, оставив Идриса на ковре его шикарно обставленной квартиры, поторопились к выходу.

— Ялла, Искяндер! Ялла бина, хавага!

— Мне все-таки непонятно, Сафват, — вспомнил Полещук то, что его удивило. — У тебя такие влиятельные друзья, как зам военного министра, а ты — всего-навсего подполковник и командир батальона?

Сафват, небрежно крутивший руль, повернулся к Полещуку:

— Я же — армейский хулиган, — он громко засмеялся, — Искяндер, к тому же я — христианин-копт в мусульманской стране, а это многое значит. Мы, копты, чтоб ты знал, не можем занимать высоких постов в государстве. И, естественно, в армии.

Сафват остановил машину, покопался в бардачке, что-то достал и стал колдовать с сигаретой.

— Гашиш будешь курить, Искяндер?

— Нет, не хочу, — отказался Полещук, вспомнив «Майора» с его хамасташар и травкой.

— А зря, дорогой, гашиш великолепная вещь, мозги приводит в порядок. Впрочем, у вас, русских, все по-другому…

Сафват смешал табак с гашишем, свернув сигарету, прилепил невероятным для Полещука образом к ней фильтр и закурил. Пару раз затянувшись и получив желаемый кайф, он повернулся к Полещуку.

— Куда едем, лейтенант? Может, продолжим?

— Нет, нет, нет! — запротестовал Полещук, — только домой. С меня хватит!

— Ну, домой, так домой! — не стал возражать Сафват, дымя своей гашишной сигаретой. — А жаль, Искяндер, я хотел тебя в свой дом пригласить. С дочкой, кстати, познакомить. Отличная девчонка, между прочим.

— Давай, в другой раз, а, Сафват? Может, завтра?

— В другой, так в другой, — Сафват резко повернул руль налево. — Домчу тебя до дома, если будем живы, то… — он замолчал, обходя на скорости какую-то машину. — В общем, все в руках Господа нашего. Завтра. Как у нас говорят: «Сабах муш аиз мисбах»[57] — Переводи, Искяндер, тренируйся!

— «Утром не нужна лампа» — дословно перевел Полещук.

Дальше было скверно. Сафват высадил Полещука неподалеку от Насер-сити-3 и уехал. А Полещук, пробираясь домой, наткнулся на картину: известный всем куратор советских хабиров, контрразведчик, египетский подполковник Бардизи зажимал в темноте какую-то, без сомнения, русскую бабу.

— Ну, все, я попался, — подумал Полещук. — Этот точно нашим заложит. «Мерседес», позднее время, египтянин привез… Не на такси… Вот, не повезло! — Полещуку уже успели рассказать про любвеобильного контрразведчика Бардизи, испытывавшего страсть к женам русских хабиров, особенно блондинкам, и вообще ко всем смазливым и податливым молодым женщинам… — Но так по-глупому залететь… — подумал Полещук, стараясь не смотреть в сторону Бардизи. — А, пошел он на фиг, — решил он и, миновав парочку, направился к лифту, чтобы забраться на свой тринадцатый, спасительный, этаж. — Будет, что будет…

Глава седьмая

Как сообщил египетский военный представитель, вчера в 16 часов по местному времени несколько израильских самолетов совершили налет на позиции египетской артиллерии в южной части Суэцкого канала. Огнем египетской зенитной артиллерии был сбит один из воздушных пиратов — самолет типа «Скайхок», остальные вынуждены были покинуть воздушное пространство ОАР.

Этому налету, согласно заявлению военного представителя, предшествовала трехчасовая артиллерийская перестрелка в северной и южной частях Суэцкого канала, спровоцированная израильской стороной. Египетские артиллеристы метким огнем подавили огневые точки противника.

…Взрыв был страшен. Оглушенного Полещука подбросило взрывной волной, все вокруг завертелось огненной каруселью и… пропало. Он потерял сознание. Очнулся на обочине дороги в груде песка. Глаза слезились, в голове стоял сплошной гул. Полещук приподнялся на руках, но ничего, кроме слепящего солнца, не увидел. Он вытолкнул изо рта комок слизи с песком, тяжело прокашлялся и обессиленный опустился на горячую землю.

Постепенно возвращалась память: внезапный вой пикирующего самолета, взрыв перед машиной, гулкая очередь, крик Хоменко: «Стэна! Тормози, твою мать! Сашка, беги-иии…!» Полежав немного, Полещук протер рукавом глаза, стряхнул ладонью песок с головы, провел рукой по лицу, охнул и поднес ладонь к глазам — кровь. Он с трудом встал на колени. Увиденное не внушало оптимизма: перевернутый ГАЗ-69, рядом с ним на песке — неподвижный подполковник Хоменко. Больше никого. Полещук посмотрел вокруг: дорога и пустыня без признаков жизни. Он потрогал гудящую голову, мельком оглядел себя — грязный, но вроде целый — и, поднявшись на дрожащие ноги, побежал к Чапаю. И чуть не упал, почувствовал резкую боль в левой ноге.

— Василь Иваныч! Вы живы?

Полещук с трудом перевернул лежащего ничком советника и осмотрел его. Пятна крови на хаки были, но ткань, похоже, не разорвана. Полещук пальцами потрогал окровавленные места и немного успокоился, не обнаружив ранений. Но Чапай не приходил в себя, глаза его были закрыты.

— Василь Иваныч, ну что же вы? Ну, очнитесь же!

Полещук положил руку ему на лоб, а затем ударил по обеим шекам. Советник не отреагировал. Полещук приложился своим ухом к его груди, сердце билось!

— Товарищ подполковник! Ну, ну, давайте же!

Наконец, Чапай открыл глаза, поворочал ими непонимающе, и опять закрыл.

Полещук, подойдя со стороны головы, взял Хоменко под мышки и попытался его поднять.

— Надо встать, Василь Иваныч!

Тело советника было неподъемным, и после нескольких попыток обессиленный Полещук оставил его на земле и, припадая на левую ногу, пошел к машине. То, что водитель убит, он понял с первого взгляда: осколок разворотил солдату грудь, все рядом было в уже запекшейся на солнце крови, руки намертво вцепились в рулевое колесо… Вездесущие мухи облепили окровавленное тело. Вытаскивать солдата из перевернутого газика Полещук не решился. Да и смысла никакого не было. Он посмотрел в сторону Хоменко и увидел, что тот пытается встать.