Виталий Гладкий - Киллер Страница 2

— Вставай, паразит! «Згляд» ужо…

Выдерживая положенные полминуты, жду, пока Хрюковна не выстучит мне алиби. Дверь ходит ходуном, даже старая краска осыпается, а старая ведьма молотит не переставая. Ладно, пусть порадуется, горемычная…

Наконец послышались голоса остальных — соседей выползли из своих щелей, ублюдки. О, как я их ненавижу! Ерошу волосы, отмыкаю дверь и выскакиваю в одних плавках в коридор, пусть все посмотрят на меня, «сонного».

— Ты что, сбрендила?! — ору на Хрюковну и усиленно тру глаза.

— Сам просил… — довольно растягивает она свои лягушачьи губы. «Згляд» смотреть. Тютелька в тютельку…

— А-а… — мотаю головой, прогоняя остатки «сна», и шлепаю в ванно-сортирную комнату — умываться.

День прошел — и ладно…

Горячий, сухой воздух схватывает клещами. Пыль, густо настоянная на пороховом дыму, рвет легкие на мелкие кусочки, но кашлять нельзя, собьется верный прицел, и тогда амба и мне, и Косте, и Зинченко, и командиру, который ранен в голову и лежит за камнями. Душманов много, они окружают нашу высотку, и я стреляю, стреляю, стреляю…

Они пошли в очередную атаку. Огромный бородатый душман бежит прямо на меня. Я целюсь ему в грудь, пули рвут одежду, кровь брызжет из ран, но он только ускоряет бег как ни в чем не бывало, и лишь страшная, злобная ухмылка появляется на его бронзовом лице.

Я вгоняю в его волосатую грудь весь боекомплект, пулемет разогрелся так, что обжигает ладони, а он все еще жив и бежит, бежит… Вот он уже рядом, его заскорузлые пальцы, извиваясь змеями, подбираются к моему горлу. Я задыхаюсь, пытаюсь вырваться из крепких объятий, кричу…

И просыпаюсь. За окном рассвет, чирикают воробьи.

Тихо, спокойно. Отворяется дверь спальни, входит мама, склоняется над моей постелью.

— Ты снова кричал… — говорит она, вздыхая.

— Сон, все тот же сон… — бормочу я в ответ и невольно вздрагиваю.

Сколько лет прошло с той поры, а Афган все не отпускает мою память, является ко мне в кошмарных снах, будь он трижды проклят. В кошмарных снах, которые были явью…

— Мама, я уже встаю… — глажу ее руки.

Она, скорбно поджав губы, качает головой и уходит.

Господи, как она сдала за те два года! Совсем седая стала…

Зарядка желанного спокойствия и сосредоточенности не принесла. На душе почему-то сумрачно. Быстро проглатываю завтрак и едва не бегом спускаюсь по лестнице в подъезд. До управления минут десять ходьбы, если напрямик через парк.

Парк еще безлюден, дремлет в полусне при полном безветрии… Свежеокрашенные скамейки, словно плоскодонки, плавают по обочинам аллеи в голубоватом утреннем тумане. На душе становится легко и прозрачно, но уже возле входа в здание горУВД я чувствую, как благостные мысли исчезают, оставляя после себя тлен хандры.

Кабинет уже открыт.

— Привет! — с наигранной бодростью в голосе говорю я Славке Баранкнну, своему напарнику, белобрысому крепышу, — у нас кабинет на двоих.

— Умгу… — отвечает он, дожевывая бутерброд.

Славка, как и я, холостяк, но в отличие от меня живет в милицейской общаге, похожей на СИЗО, — на первом этаже решетки, двери обиты железом, гнусно-синей окраски панели в коридорах, и дежурные у входа с непрошибаемо-дубовыми моральными устоями первых коммунаров, когда женщина считалась просто гражданкой, а мужчина должен был засыпать ровно в одиннадцать вечера и непременно с единственной мыслью о светлом будущем.

— Тебя ждет Палыч. Справлялся раза два, — Славка крупными глотками пьет чай.

— С чего бы? — бормоча себе под нос, будто кто-нибудь может мне ответить.

Понятно зачем. Палыч — наш шеф, начальник отдела уголовного розыска, подполковник. И если с утра пораньше интересуется моей особой, значит, мне светит новое дельце.

— Сводка есть? — обращаюсь к Баранкину.

— Держи, — протягивает он машинописный листок. — Свежатинка.

Да уж, свежатинка… За сутки три разбойных нападения, пять квартирных краж, изнасилование с отягчающими, четыре угнанные машины, восемнадцать карманных краж (только заявленных), две новые группы наперсточников объявились… В принципе, конечно, меньше, чем обычно, но работенки вполне достаточно.

Ага, вот, по-моему, «изюминка». Убийство в «Дубке».

Применено огнестрельное оружие. Убийцу задержать не удалось. Интересно, когда-либо удавалось? Что-то не припоминаю…

— Серега, шеф ждет, — напоминает мне Баранкин, постукивая ногтем по циферблату часов.

— Готов к труду и обороне, — уныло отвечаю и нехотя отправляюсь на свидание с Палычем.

Палыч сегодня непривычно хмур, смотрит на меня исподлобья. Ему давно пора на пенсию, но, слава Богу, новое начальство, не в пример прежнему, не спешит расставаться с Палычем, чтобы заполнить вакантное место своим человеком. Палыч — «зубр» уголовного розыска, Дока, каких поискать. Знает всех и вся. Работать с ним — одно удовольствие. Ходячая энциклопедия уголовного мира и его окрестностей.

— Кх, кх… — прокашливается Палыч. — Поедешь… э-э… и ресторан «Дубок». Знаешь?

Палыч немногословен, в общем — не оратор, свои мысли вслух он формулирует с трудом, будто выдавливая слова.

— А как же, конечно, знаю, — отвечаю я быстрее, чем следовало бы.

Палыч с подозрением смотрит на меня поверх очков с толстыми линзами. Горячительных напитков он не принимает совершенно, поэтому подчиненных на сей счет держит в жесткой узде.

— Живу я там, неподалеку, — делая невинные глаза, тороплюсь объяснить.

— А-а… Ну да… — Палыч, кряхтя, устраиваете. — поудобней и продолжает: — В общем… э-э… убийство. Займешься ты…

— Товарищ полковник! — прерываю я его занудную тираду. — Почему я? У меня на шее четыре незаконченных дела висят. И потом, с какой стати этим убийством должны заниматься мы? Это ведь территория Александровского РОВД. Вот пусть и… А то все на нас валят.

— Б-будешь ты… — твердо чеканит Палыч, и я сникаю.

Если он еще и заикаться начал, значит, дело весьма серьезное и моя кандидатура стоит в списке под номером первым.

— Дела передашь… э-э… Баранкину.

Вот это уже новость! Такое мне не приходилось слышать никогда. Интересно, кого это там прихлопнули?

Видать, фигура…

— Дело на контроле у генерала…

Эка невидаль. Это не так страшно, как кажется на первый взгляд. Контроль так контроль. В угрозыске я уже не новичок, подконтрольные дела мне приходилось расследовать не раз. Но Палыч, по-моему, что-то недоговаривает… Или мне показалось?..

— Можно идти, товарищ подполковник? — подчеркнуто официально обращаюсь к Палычу.

Тот молчит, на меня не глядит, шевелит беззвучно губами. Ну говори же, говори, старый хрыч! Мямля…

— Ты там смотри… поосторожней… Не наломай дров… — выдавливает наконец шеф. — Если что… э-э… приходи, посоветуемся….

Ухожу со смутным чувством тревоги. Да уж, денек начинается славно…

В «Дубке» похоронная тишь. Все ходят едва не на цыпочках, говорят шепотом, почему-то жмутся поближе к стенкам. Следователь прокуратуры мне знаком. Иван Савельевич, добродушный увалень в годах. Звезд с неба не хватает, но свое дело знает туго.

— Ну? — спрашиваю, пожимая его пухлую лапищу.

— Дви диркы в голови, — басит он.

Ивана Савельича года два назад перевели в наш город с Западной Украины, с русским языком он не совсем в ладах и нередко, забываясь, шпарит на своем родном.

Он водит меня по ресторанным закоулкам, показывает полуподвал с вынутой оконной решеткой.

— Профессиональная работа. Следов нэма… — осторожно сообщает он мне эту «потрясающую» новость.

Что работал «профи», мне и так ясно. Все продумано до мелочей. И только один вопрос вертится у меня на кончике языка, но отчего-то боюсь задать его.

Впрочем, все равно нужно:

— Личность убитого установлена?

— А что ее устанавливать? Тебя разве не проинформировали?

Я выразительно пожимаю плечами и наблюдаю за реакцией Ивана Савельевича. Он явно обескуражен, но с присущей хохлам хитринкой делает простодушную мину и говорит небрежно:

— Та якыйсь Лукашов… Геннадий Валерьянович…

Ох, Иван Савельевич, Иван Савельевич… И чего это ты, старый лис, под придурка решил сыграть? Можно подумать, тебе был неизвестен Лукашов, глава треста ресторанов и столовых, депутат, орденоносец и прочая…

И если до этого во мне теплилась скромная надежда, что убит какой-нибудь урка в законе — не поделили чего, свели счеты, дело привычное, не из ряда вон выходящее, — то теперь я вдруг осознал, какую свинью подложил мне наш Палыч. Ах ты, старый хрен! А Иван Савельич, между прочим, глазом косит, просекает мои душевные коллизии.

— Ну что же, Лукашов так Лукашов, — спокойно встречаю любопытный взгляд следователя.

Иван Савельевич, дорогой ты мой, а ведь и твоя душа не на месте. Тебя, похоже, «подставили». Но с тобой ладно, это ваши прокурорские делишки, но вот меня зачем?