Андрей Воронин - Пророк Страница 2

Буфетчица схватила блюдце, принялась его протирать. Затем то же проделала с большой пол-литровой чашкой, в каких принято подавать бульон.

– Вам двойное кофе?

– Двойной, – поправляя ее, произнес мужчина. – Двойной не в смысле воды, а в смысле крепости. Пожалуйста, если можно, налейте вон в ту маленькую чашку.

Дрожащими руками буфетчица разорвала два пакетика «Nescafe» высыпала все до последней крупинки в чашку и, заморгав ясными голубыми глазами, посмотрела на посетителя:

– С сахаром?

– Без.

– Как пожелаете, – услужливо ответила буфетчица.

Властная, она, сама не зная почему, чувствовала себя перед незнакомцем не бесконечно могущественной хозяйкой Медной горы, а маленькой девочкой перед строгим школьным учителем, который все знает, может даже отгадать любую ее мысль, самую тайную, которую она и произнести не в состоянии.

Мужчина поставил блюдце с чашкой дымящегося кофе на ладонь, положил на стойку деньги и сказал:

– Я выйду на воздух.

– Конечно, пожалуйста, я же вижу, вы не украдете!

С чашкой, налитой до краев, не расплескав ни капли, он двинулся к двери, ведущей на перрон.

Массивная дверь высотой в два этажа легко открылась от прикосновения ладони. В зале ожидания остался терпкий аромат крепкого кофе, так в церкви после кадила остается смолистый запах ладана.

Держа на ладони чашку, мужчина стоял под порывами ветра, треплющего длинные волосы , и густую с проседью бороду, глядя не на приближающийся поезд, а на затянутое низкими облаками небо. Он смотрел так, словно видел сквозь них звезды.

Со скрежетом, лязгая буферами, у перрона остановился длинный состав. Над вагонами вился дымок. Из дверей выглядывали лишь проводники. Поезд спал. Только окна в последнем, почтовом вагоне ярко горели. Даже не откидывая подножку, на низкую платформу из него соскочили двое рослых молодых мужчин в камуфляжных брюках и тельняшках. Они были разогреты донельзя, не чувствовали ни дождя, ни холода, жадно хватали сырой прохладный воздух, как измученный жаждой человек хватает родниковую воду.

– Извини, земляк, – бросил один из них, задев локтем странного мужчину с чашкой кофе, – что за станция?

– Старый Бор.

Парень в тельняшке пожал плечами. Название ему ничего не говорило.

– Буфет работает?

– В зале.

И двое спецназовцев в тельняшках, сильно выпившие, но твердо стоявшие на ногах, рысью бросились к вокзалу. Они ворвались в зал ожидания так, словно у них в руках были автоматы и они проводили операцию захвата.

– Вон! – крикнул один из сержантов.

От этого крика буфетчица в страхе немного присела и втянула голову в плечи, а бомж, накрывшись телогрейкой, завалился на бок и притворился спящим, наблюдая, однако, сквозь маленькую дырочку за двумя подвыпившими ОМОНовцами.

– Водка только дорогая, – предвидя конфликт, предупредила буфетчица.

– Этого добра у нас хватает. Мать, порубать чего-нибудь найдется?

– Ребятки, вареные яйца устроят?

– Давай десяток. И колбасы два кольца. Пива, конечно, тоже нет?

– Днем все выпили.

– Чтоб они подавились, ваши алкоголики!

Парни в тельняшках вели себя странно.

На «дембелей» не походили, чувствовалось, люди выпили, но не с радости, а с горя, потому как хмель их не брал. Буфетчица, зная, что поезд стоит пять минут, работала быстро и расторопно, пакуя снедь и не забывая при этом на старомодных счетах подбивать костяшки. Калькулятору она не доверяла, хотя тот и стоял возле кассового аппарата.

– Куда путь держите, ребята?

– В Ельск.

– Домой.

– Чего такие невеселые? – бросила им вслед буфетчица.

Уже в дверях один из сержантов обернулся и недовольно бросил через плечо:

– Груз двести везем.

Поезд уже тронулся, ОМОНовцы побежали вдоль состава и ловко, даже не хватаясь за поручни, вскочили на высокую подножку почтового вагона. Напоследок они остужали лица, высунувшись из двери и продолжая прерванный походом в буфет разговор:

– ..и мужчины и женщины у них некрасивые, а дети словно звереныши. Ничего у них своего нет, оружием, и то нашим воюют, они всему от русских научились, сдохли бы без нас.

Второй сержант, словно не слышал приятеля, как случается у выпивших, говорил о своем:

– Помнишь, полковник наше отделение послал боевиков из могилы выкопать, чтобы их телевизионщики снять могли, да заодно и посчитать, сколько их наши уложили. Женщины-чеченки нас не пускали, дорогу загородили. Я поверх голов очередь пустил – разбежались.

А собака на могиле уже неделю сидела – кавказская овчарка, хозяина мертвого стерегла. Никого не подпускала. У меня рука не поднялась ее пристрелить. Полковник приказывает: «Стреляй». Я только автомат подниму, а она на меня в упор посмотрит – и не могу на спуск нажать. Худая, обозленная, но глаза огнем горят, любого, кто на могилу посягнет, готова на части разорвать.

В воздух стреляли – не ушла.

– Гришка ее из снайперской винтовки пристрелил. Потом, рассказывал, она ему каждую ночь сниться стала. Смотрит на него не мигая и клыки скалит, а глаза у нее человечьи. Говорили ему, чтобы не подбирал снайперскую винтовку возле мертвого боевика, а он ее взял.

– Кавказские овчарки – они верные.

Поезд медленно прополз мимо перрона, застучал колесами, а потом еще несколько минут звучал из темноты, скрывшись за поворотом.

– И они в Ельск направляются. Возможно, с ними я еще встречусь, – тихо произнес мужчина в черном, сделав последний глоток остывшего кофе.

Он вернулся в зал ожидания и бесшумно поставил блюдце с чашкой на стеклянный прилавок витрины.

– Спасибо, – сказал он.

Буфетчице хотелось спросить, что такое «груз двести». Ей казалось, мужчина с умными, проницательными глазами знает все на свете. Но язык снова прилип к небу, сухой и шершавый, словно специально, чтобы буфетчица не смогла произнести ни звука.

Вновь бомжу, выглядывающему из-под телогрейки, показалось, что перед ним видение. «Буфетчица – реальная, знакомая, может послать, у нее можно попросить использованный стаканчик, а вот мужик какой-то ненастоящий».

Вернее, он был слишком настоящим, пугающим своей реальностью.

Вновь за окном что-то сверкнуло. Мужчина прошел мимо бомжа, даже не взглянув на него.

Большая вокзальная дверь закрылась.

Возле «Жигулей» орудовали двое молодых парней, третий стоял, выглядывая из-за хлебного фургона. Он следил за привокзальной площадью.

Парням уже удалось открыть дверцу, один из них пытался выкрутить магнитолу, не повредив ее, второй же рассматривал кассеты, которые извлек из перчаточного ящичка.

– Хрень какая-то, – бурчал он. – Какой-то Себастьян Бах.

– Я такого певца не слышал.

Мужчина в черном появился возле них неожиданно, словно привокзальная темнота площади внезапно уплотнилась и образовала у машины человеческую фигуру с длинной-длинной тенью.

– Положите назад все, что взяли, – прозвучал бархатистый мягкий голос, в котором не слышалось угрозы, а лишь настоятельная просьба.

Парень, не знавший, кто такой Бах, пугливо оглянулся и выронил кассеты на сиденье машины. Затем, когда понял, что мужчина один и рядом с ним никого больше нет, его губы расплылись в мерзкой улыбке.

– Топай, мужик, отсюда подобру-поздорову, пока цел. Возьмем, что надо, и уйдем. И язык за зубами держи, а то мы тебе его быстро отчикаем.

– И бороденку проредим, – отозвался второй, продолжая дергать магнитолу.

– Пошли вон! – мужчина шагнул к своей машине и положил руку на плечо парню, до половины залезшему в салон.

Он секунду выждал, словно давал время грабителю одуматься и самому выбраться из «Жигулей», а затем потащил его на себя. Здоровенный парень почувствовал, что, если не разожмет сейчас пальцы, или руль оторвется, или руки, Со стороны казалось, что мужчина просто выпроваживает парня, а тот повинуется словам, а не невероятной силе. Любитель кассет, не понимая, что происходит, и думая, что его приятель просто испугался, схватил мужчину в черном за руку и попытался выкрутить запястье. С таким же успехом он мог бы попытаться закрутить штопором ветку дуба.

Еще секунда – и двое парней оказались сидящими на мокром асфальте, с ужасом взирая на спокойного мужчину, который чувствовал себя настолько уверенно, что даже не стал бить их ногами. Третий грабитель, прятавшийся за хлебным фургоном, пока еще раздумывал, броситься бежать или прийти на выручку приятелям. Легкость, с которой мужчина обезвредил его друзей, ввела его в заблуждение. Ему показалось, что приятели позорно испугались. Себя же он трусом не считал. Он запустил руку в карман и вытащил нож с выкидным лезвием. Пружина мягко сработала, беззвучно выдвинув длинное, узкое, обоюдоострое лезвие.

Пригнувшись, грабитель сделал два прыжка и, прежде чем мужчина успел обернуться, всадил ему нож в бок, под ребра, целясь в сердце.